«Джульетта». По мотивам трагедии У. Шекспира «Ромео и Джульетта».
БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссура и сценография Тийта Оясоо и Эне-Лийс Семпер.

Спектакль Тийта Оясоо и Эне-Лийс Семпер — это не столько история о девушке, которая приходит в театр пробоваться на роль Джульетты, сколько рассказ о неподконтрольных разуму переплетениях вымысла и реальности, соединенных текстом шекспировской трагедии. «Ромео и Джульетту» здесь, в общем-то, и не играют (в лучшем случае проговаривают), и даже не интерпретируют (в лучшем случае иллюстрируют) — ее большей частью протанцовывают и пропевают под синкопический бит, смещая акцент с сильной доли на слабую.

М. Тотибадзе (Джульетта), Р. Насыров (Парис).
Фото — Стас Левшин.

Это несовпадение ритмического с метрическим задает необходимый пунктирный любовный конфликт, ощущаемый уже на уровне звуковых вибраций, контрапункта, когда возможно соединить одновременно несколько самостоятельных мелодических голосов. Именно так Джульетта будет пробовать нащупывать мелодию и пытаться подпеть нахрапистому Парису (Рустам Насыров), именно так она сольется с Ромео 2 в долгом и кружащем их тела поцелуе, перейдя ту точку невозврата, в которой происходит расщепление реальной истории и театральной роли. Образ Ромео начнет раздваиваться. Первый (Геннадий Блинов) останется в роли бойфренда, влюбленного в нее до беспамятства. Второй (Иван Федорук) будет существовать в роли героя-любовника с рельефным торсом, репетирующего роль возлюбленного Джульетты. И прекрасная сказка станет спорить с жизнью.

А начнется все с пробуждения Джульетты, которое снимает на смартфон Ромео 1. Это хоум-видео транслируется на экран-занавес, занимающий весь портал сцены. Ежедневный утренний бытовой ритуал с душем, умыванием и кофе здесь превращается в небольшой мокьюментари из жизни молодой пары, ютящейся в маленькой квартире-студии. Душ, уборная, кровать, стол, кухня, кружки с надписью «Love» и постер фильма Бернардо Бертолуччи «Мечтатели» на входной двери как легкий спойлер начавшейся истории — вот и все, что нужно для романтических отношений, которые транслируют Геннадий Блинов и приглашенная диско-дива Муся Тотибадзе, вполне естественная в этой прописанной сюжетом роли, балансирующая между понятиями «легко» и «непринужденно». А вот Геннадий Блинов демонстрирует не только мастерство оператора, но и прекрасную актерскую технику — выразительный и точный в движениях, он способен к стремительной перемене настроений, оценок, жестов. Высшим проявлением созданного образа влюбленного юноши станет сцена ревности, в которой его герой будет пародировать первую встречу Ромео и Джульетты, свидетелем которой он стал в театре. Обостренное чувство уязвленного самолюбия вместе с точно найденными акцентами, высмеивающими увиденное, делают этот эпизод отдельным экранным аттракционом. Рискну даже высказать мысль, что во многом образ Джульетты складывается благодаря игре Геннадия Блинова. Там, где они находятся в отношениях друг с другом — а это всегда происходит на экране, гиперболизированно и крупно, — Мусе Тотибадзе удается сказать о своей героине больше, чем со сцены с другими партнерами.

В. Княжев (Тибальт), С. Городничий (Меркуцио), И. Федорук (Ромео 2).
Фото — Стас Левшин.

Театр же, в который мы попадаем, через монтажную склейку-песню Веры Брежневой «Любовь спасет мир», открывается нам ироничной рифмой с рампой для скейтбординга и становится площадкой, на которой чувства Джульетты начинают раскачиваться от левого борта к правому. Пожалуй, это самая сильная метафора театра в его новейшей истории — чаша для катания на доске, в которой дно каждый раз становится инерционной точкой отсчета, а та самая перемена от счастья к несчастью — простыми законами динамики. На этом театральном дне, задрапированном ядовито-зеленой тканью, будет проходить весь второй акт, а пока рыжеволосая дебютантка держит экзамен на труппе — в музыкальном баттле с Парисом и редкими включениями других персонажей, который будет длиться едва ли меньше получаса. Под заданный ритм, украшенный механическими танцевальными движениями каждого участника, мы услышим песни разных жанров (певица на сцене — грех не спеть!), стилей и направлений — от Патти Смит до Аллы Пугачевой и от The Beatles до Филиппа Киркорова. Такое своеобразное музыкальное движение по рампе — от одного борта к другому.

Заданную авторами амбивалентность можно выразить словами из пьесы Сары Кейн «Страсть», фрагменты которой звучат в спектакле: «Только в любви мое спасение, но она разрушила меня». Эта двойственность поддерживается в «Джульетте» на протяжении всего действия. Уже означенным расщеплением условной и безусловной реальностей, раздвоением Ромео, противоположными музыкальными полюсами, одновременным существованием видеоряда и сценического действия (после пролога экран поделит сцену наполовину и то, что снимается, будет тут же отображаться на нем), точкой взгляда на жизнь героини — первый акт показан глазами Ромео 1, который снимает каждый шаг своей несравненной возлюбленной, второй же «обращает очи внутрь» и обнаруживает в сознании героини большую кроличью нору, в которую с абсурдным ветерком падают все персонажи трагедии Шекспира, одетые в камзолы кислотных цветов. Их парики, похожие на вздыбленные волосы троллей, как раз намекают на направление этого движения. Так пропасть театра поглощает героиню, лишая ее выбора, и двое любовников в конце спектакля сойдутся в смертельном и вечном поединке. Два Ромео так и останутся стоять на авансцене, сражаясь стучащими по груди включенными микрофонами, выбивая простой ритм, лишенный синкопированной живой заостренности, — мерный, трагический, глухой. И этот звук, имитирующий стук сердца, будет множиться и множиться эхом.

Сцена из спектакля.
Фото — Стас Левшин.

Перед нами за три с половиной часа пронеслись две жизни — внешняя, связанная с приходом в жизнь героини театра, и внутренняя, рассказывающая о том, что театр стал для Джульетты придуманной жизнью, новым сном, заместившим реальность. Этот новый, во многом сюрреалистичный, красочный, неестественный, словно пропущенный через фильтры Инстаграма, кукольный, механический, абсурдный мир второго акта вберет в себя и рефлексию, и мечты одновременно. Не выдержав такого стремительного погружения в глубины своего сознания, Джульетта начнет дробиться на бесконечное количество состояний, которые Тийт Оясоо и Эне-Лийс Семпер эффектно обозначат множеством одинаковых полуобнаженных девушек (красные чулки, рыжие волосы) — клонов самой Джульетты, пластически извивающихся на фоне по-бродвейски светящейся вывески с именем героини. Реальность поглотится полумраком сцены и запахом театрального дыма.

И этот распад человека мне представляется точной характеристикой уплощающегося, горизонтального мира, объяснить который шнуровским финальным рефреном «Никого не жалко» или «Это чисто Питер», — звучащим уже в качестве постскриптума, под который танцуют и зрители и артисты, — кажется инфантильным уходом от разрешения столь ярко означенного конфликта, заведшего героиню в трагический тупик собственного сознания, где цветаевские «Приметы», исполненные Джульеттой после размолвки с Ромео 1, кажутся удивительным образом ненужным замещением — боли-то во сне нет.

И. Федорук (Ромео 2), Г. Блинов (Ромео 1).
Фото — Стас Левшин.