В Небольшом драматическом театре в последние годы звучит все больше живой музыки: ею наполнены оба детских спектакля («Волшебник страны Оз» и «История доктора Дулиттла»), ради нее во многом была сделана «Дульсинея», впервые в истории НДТ появились спектакли-концерты — приуроченный к 9 мая «Вальс Победы» и премьера этого сезона, шуточный музыкальный спектакль-капустник «НДТ, ЁПэРэСэТэ!». Вместе со своими коллегами новое направление в театре развивает одна из ведущих актрис Эренбурга — Ольга Альбанова, в чьей творческой биографии музыка проходит отдельной строкой.

Мария Долматова Для всех ты — ведущая актриса театра Эренбурга, но мало кто знает, что перед тем как попасть к нему на курс ты год проучилась у совсем другого педагога, на совсем другом направлении. Расскажи, что тебя свело с Дмитрием Викторовичем Покровским и что увело от него?

Ольга Альбанова Дело было так. Я окончила швейное ПТУ и шла с практики, из ателье, когда вдруг увидела объявление на стене: набирается курс в филиал театральной академии по специальности «Актер театра музыкальных традиций». И чем-то меня это объявление зацепило, дома рассказала маме, на что та всплеснула руками: «Ты никогда туда не поступишь, ты хоть представляешь, какие люди учатся в театральной академии?!» Но потом, видя мою решимость, сказала: «Ладно, иди, хоть будет что вспомнить». Я взяла гитару и пошла. В Театре марионеток им. Деммени, где проходили просмотры, я впервые увидела Михаила Александровича Хусида, он занимался отбором, Покровского не было. Я спела «По Смоленской дороге», потом, на втором туре, почему-то выбрала монолог Шарикова. А я тогда была худенькая высокая, платье в полоску… Какая-то дама мне сказала: «Милая, ну какой вы Шариков, вы себя в зеркало-то видели?»

Ольга Альбанова. 1998 г.
Фото — архив театра.

Я попала на курс и уехала в Москву (там проходило обучение). Мне очень нравилось то, чем мы занимались у Дмитрия Викторовича. Я пела фолк, русские народные песни, мне повезло поручкаться с Ансамблем Покровского, я выступала с ними в концертах, пела Стравинского. После первого полугодия педагоги мне сказали: «Вы нас изумили». Я проходила как драматическая актриса, и поначалу считали, что голоса у меня нет. Оказалось, есть. Но мы, правда, много работали и с московскими, и с нашими педагогами, и мне безумно нравился сам процесс. Потом я заболела, пришлось вернуться в Питер. Дмитрий Викторович сетовал, хотел, чтобы я поехала с ансамблем в Америку. Одной из немногих он предложил мне несколько индивидуальных занятий, на которые я, конечно, согласилась. Научил меня правильно дышать, сразу определил: «У вас альт, и не надо вам забираться выше» (правда, я все равно забираюсь). Я благодарна ему за тот год.

М. Д. Как бы ты описала творчество Покровского тем, кто его не знает?

О. А. У Дмитрия Викторовича был ансамбль — профессионалы и фанаты своего дела, которые ездили по отдаленным деревням и записывали аутентичное пение бабушек. (Мы студентами потом расшифровывали эти записи в ноты, учились на этом.) Они были таким фолк-андеграундом, что в ту пору было не очень у нас востребовано, здесь не было бума на народную музыку. Ансамбль был больше известен в Америке, там это больше привечалось. Музыка Ансамбля Покровского звучит, например, в фильме с Гурченко «Отпуск за свой счет» или в финале фильма «Родня».

М. Д. Ты вернулась в Петербург, перевелась на курс Хусида и очень скоро познакомилась с Эренбургом, у которого, как ты уже рассказывала в интервью, долгое время не то что не пела, а шагу ступить на площадке не могла. Почему?

О. А. Я боялась его до одури. Он был суров. Два месяца сидела и не выходила. Раз в неделю у нас были этюды на литературную тему, мы с Катей Рыбкиной мучили «Анну Каренину» (она была Анна, я Долли), и я оттягивала показы бесконечно, только бы не вызвали. Это было мучение. И мы так и не вышли. Вышла я первый раз на ПФД с этюдом с чулками, с этого началась моя карьера. Когда это случилось, Эренбург сказал: «Начнем с плюсов — Оля наконец-то вышла». Потом нашел какие-то симпатичные моменты, похвалил, и меня отпустило.

М. Д. Как побороть страх?

О. А. Сценический страх — только каждодневным хождением на площадку, мы студентам это постоянно говорим. Потом, страх отступает, когда хвалят. Эренбург говорит: «Учиться можно на чем угодно, научиться можно только на успехе». Но в то же время, когда не получается, это тоже заводит. Энергия отчаяния — продуктивная история. Так было с Хустиной: не получается и все. Пробовала играть ребенка — нет, все равно не понятно. А потом возникла другая моя сокурсница, Наташа Милованова, которая пришла на занятия с больным ухом и все время переспрашивала. Лев Борисович сказал: «Выразительно!» И тогда озарило мою однокурсницу и подругу Хельгу Филиппову: «Может, она глухая?» Так что Хельга — крестная мама Хустины. И пошло: я ходила на курсы сурдопереводчиков, выучила язык, нащупала какие-то пластические вещи.

М. Д. А сейчас тебе бывает страшно?

О. А. Мне все время страшно, мне и сейчас страшно, в кулисах с ведром стоять в ожидании выхода… (Через час Альбанова играет Катерину Ивановну в спектакле «Преступление и наказание». — М. Д.) Это реально как прыжок с вышки. Когда прыгнул — шагнул на сцену, — тебе уже легче. А самый ужас — за кулисами. И перед «Мадридом» всегда страшно.

М. Д. Ты стала актрисой, один за другим появлялись спектакли, но о вокальных твоих способностях зрителям было неизвестно довольно долгое время. Пласт певучести будто ушел на дно. Что мешало запеть в одном из спектаклей, например?

О. А. Трудо сказать… Я пела — в «На дне», в этюдах, в «Колокольчики мои». Но не относилась тогда к пению с такой же серьезностью, как к драматическому искусству. И потом, Лев Борисович говорил, что петь на сцене имеет право только Лайза Минелли (улыбается)… Когда через 12 лет на концерте в клубе Эренбург сказал: «У нее есть голос», — у меня буквально «отжали кнопку». Мне было важно, что он принял. После этого запела вновь. А до того пела только на кухне, для своих. Мне все казалось, что это мои домашние радости. Да и сейчас иногда так кажется, если честно! Будет ли интересна слушателям моя версия той или иной песни? Будут ли интересны песни, которые я написала? Но вечно сомневаясь, не сдвинуться с мертвой точки. Я попробовала, и моя ставка сыграла, оказалось, что у моего песенного творчества есть свои почитатели.

М. Д. Какие сейчас у тебя ощущения от концертов?

О. А. Ощущения человека, воплотившего свою мечту на радость себе и (о, Боже!) еще какому-то количеству людей. Я получаю удовольствие и удовлетворение. Мне даже захотелось позаниматься вокалом, усовершенствовать что-то. В меня очень «попадают» отзывы зрителей именно о пении, я этим напитываюсь, это меня бодрит и служит стимулом. Но вообще я трусиха, конечно, из-за этого раньше с пением на большую аудиторию как-то не получалось.

Ольга Альбанова и Александр Белоусов.
Фото — архив театра.

М. Д. Удовольствие (и вообще ощущения) от концерта сопоставимы с ощущениями от спектакля?

О. А. Абсолютно сопоставимы, когда случается контакт с залом. Я радуюсь, когда люди в зале реагируют на какой-то акцент, важный для меня в песне, так же, как и когда возникает реакция на игру во время спектакля. Но поскольку в качестве драматической актрисы я топчу сцену давно, а как певица я, можно сказать, «начинающая», или точнее «апгрейтенная» (смеется), то концерты я переживаю более бурно. Отыграв концерт у нас в театре, или в клубе «Fisch Fabrique Nouvell», или на квартирнике, я выхожу с ощущением, что пела на стадионе Уэмбли! Восторг и упоение.

М. Д. Все знают, как делаются роли в НДТ. А как делается песня?

О. А. По тем же самым законам. Актриса не должна любоваться голосом, надо любоваться смыслом. Песня должна выстраиваться, как маленький спектакль, нужно определять «про что» и строить историю по законам драматургии. Когда я делала песню Высоцкого «Як-истребитель, или Смерть истребителя в 13 заходах» (у нее, оказывается, есть и такое название), мне было важно начать ее как жалобу замученного ранами самолета. А потом, песня, как и роль, работается своими «болячками» и своим чувственным опытом. Мне сложно представить себя военным самолетом, но что такое схватка с обстоятельствами и усталость от ран, я представляю. Как и мы все.

М. Д. Что Высоцкий для тебя?

О. А. Один из любимых, конечно. Махина. Каждая песня, история каждого героя, будь то самолет или летчик, им управляющий, или боксер, который бить человека по лицу с детства не может, — все пропущено им через себя, из себя вынуто, оттого и простреливает. Неистовый, предельно искренний, честный по отношению к своему творчеству и к слушателю. Моим первым эстетическим потрясением были увиденные по телевизору «Кони привередливые» в исполнении Марыли Родович. Мне было шесть. Мне кажется, я тогда как-то личностно проснулась что ли… Первая песня Владимира Семеновича, которую я решилась спеть, и были «Кони», это было на втором курсе.

М. Д. Кто еще из исполнителей оказал на тебя влияние?

О. А. Я лет шести-семи могла часами наматывать круги по комнате под пластинку Аллы Борисовны. Мой педагог по классу гитары говорил, что можно научиться петь, слушая Пугачеву. Большая певица и актриса. Еще — Жанна Бичевская. Я заслушала до дыр пластинку, где она поет романсы Окуджавы. Мамина пластинка «Романс о влюбленных» с потрясавшим меня Александром Градским. Еще мне очень нравилась Инна Желанная. А дальше, естественно, вся антология русского рока: Башлачев, Цой, Гребенщиков, Слава Задерий и группа «Нате!».

М. Д. Как ты подбираешь песни для концерта?

О. А. Для меня всегда было проблемой сформировать программу. Все такое разномастное. Как связать русские народные, романсы, детское, рок?.. Я очень люблю «Дороти» («Колыбельная для Дороти» — песня из спектакля НДТ «Волшебник страны Оз», которую Ольга Альбанова написала сама. — М. Д.). Песен-то особо никогда не писала, а тут — родилась за два дня, мой, можно сказать, первенец. И еще пара детских песен — они мои, я, конечно, хочу их петь, но как они будут звучать в клубе, вне театра и спектакля? Оказалось, надо просто найти свое звучание, аранжировку: для театра — одну, для квартирника — другую, для клуба — третью. Я раньше все время пыталась понять это у себя в голове, а надо понимать «руками», брать и делать, и будет понятно. И вот в этом я всегда полагаюсь на Сашеньку Белоусова (актер НДТ и соавтор концертов Альбановой. — М. Д.), который является второй половинкой нашего дуэта. Я могу высказать пожелания к звучанию песни, но «понимающие руки», способные придумать оригинальную аранжировку, — это Саша. Поэтому акустический квартирник, который у нас недавно был, — это еще и отличный практический опыт. Спела там русскую народную «Белилицы», давно ее не пела, а тут она красиво получилась — под контрабас, гитару и кахон. Так что традиции Покровского абсолютно точно живут во мне.

«НДТ, ЁПэРэСэтэ». Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

М. Д. В чем для тебя отличие между акустикой и «электричеством»?

О. А. Акустика — на малое пространство, тут близость к зрителю невероятная. Есть песни, где не нужно ни к кому обращаться, а есть те, которые предполагают адресность. Дистанции нет, в этом особенность, кому-то бывает неловко. Опыт сложный, но нужный в первую очередь мне. «Электричество» подразумевает другую подачу, там лирику не сделать. Поэтому для «НДТ, ЁПэРэСэТэ!» мы переделали лирическую «Ночь тобосская темна» из «Дульсинеи» в джазовую версию, и она зазвучала по-новому. Отличие между акустикой и «электричеством» для меня — в иной степени близости. М. Д. О степени затратности. Как ты чувствуешь себя после спектакля и после концерта?

О. А. Это сумасшедший энергообмен в обоих случаях. Ты отдаешь, но ты и получаешь, особенно когда долго не отпускают, аплодируют. Ты устал, но ты напитался. У нас с «Авроры» спрашивают: «Как вы восстанавливаетесь?..» По-разному бывает. Меня долго «носило» после «Яка» — уже все меня обняли, поговорили, похвалили, но успокоиться долго не могла. Думаю, после выхода со сцены ты все равно находишься в неком астрале.

М. Д. Сцена лечит?

О. А. Да, конечно. Она лечит и физически (пришел с температурой — взмок за время спектакля, как после водки с перцем, и полегчало), и психологически. Это такая арт-терапия: ты подкладываешь свои «болячки», и они потихоньку уходят из тебя, потом тебе кажется, что это уже не твое, а героини… Покричать и поплакать тем более хорошо. Облегчение. А когда спектакль удался, зал встает, кто-то плачет в первом ряду, ты выходишь и понимаешь, что жизнь твоя все же незряшная, раз творчество твое кому-то в радость.

М. Д. Если бы можно было переиграть, ты бы изменила что-то в своей жизни? Может, осталась бы у Покровского? Когда-нибудь представляла такое?

О. А. Нет, не представляла, не снилось — ничего такого. Я не считаю это время упущенным и не сожалею о нем. Думаю, что вокальные навыки, полученные мной у Дмитрия Викторовича, могу теперь использовать как драматическая актриса. Жалею, что мало после учебы у Покровского занималась пением, но жизнь наша кончается не завтра, буду наверстывать. Что не осталась у Покровского — нет, об этом точно не жалею. То, что у меня сейчас есть, это больше, чем могло бы быть.