«Одноклассники». Т. Слободзянек.
Воронежский Камерный театр.
Режиссер и художник Михаил Бычков.

Первоклассный репертуар Воронежского Камерного театра пополнился спектаклем «Одноклассники» по современной польской пьесе Тадеуша Слободзянека. Для студентов худрука ВКТ Михаила Бычкова это очень важный опыт. Сам факт, что дипломный спектакль играется на профессиональной сцене (что уж там, на сцене одного из лучших российских театров), знаменует: начинающие артисты уже в профессии. Сам выбор пьесы свидетельствует, что Бычков — а мне он всегда казался режиссером «западнической» жилки (что не противоречит интересу к русской классике) — стремится разнообразно оснастить своих учеников, вывести за пределы некого традиционного обучения провинциального вуза, следующего советским традициям (с ориентацией на мхатовское направление). Сколько видено студенческих спектаклей, где ребята играют «жизнеподобно», даже изображая стариков и старух, и разыгрывают истории, не имеющие отношения ни к себе самим, ни к действительности за окном, зато с моралью и пафосом. Бычковские студенты репетируют «Власть тьмы» — вот где попробуй избеги жизнеподобия, «характера и характерности» и пафоса, но «Одноклассники» — это иной полюс.

Пьеса, поставленная от Петербурга до Москвы и от Самары до Кемерово, основана на скандальной книге Яна Томаша Гросса «Соседи. История уничтожения еврейского местечка» (2000). Собрав материал о массовой расправе над евреями в Едвабне в 1941 году (1600 человек были сожжены в овине), автор опроверг представление о поляках как только о жертвах, доказывая, что это преимущественно они, а не оккупанты выступили тогда, в Едвабне, карателями. Соседи. Слободзянек сочинил пьесу с оглядкой на великий спектакль своего тезки Кантора «Мертвый класс». Все персонажи — одноклассники — умерли, в списке действующих лиц указаны годы жизни; но, скажем, Дора, которую играет Вероника Одинг (в другом составе Анна Штам), была сожжена в овине, героя Сергея Брылякова Якуба Каца насмерть забили одноклассники в 1941 году, а герой Павла Ильина Абрам, накануне войны переехавший в Америку, пережил всех. Герои, которых автор проводит от отрочества к молодости, а потом и к старости, — не столько люди из плоти и крови, сколько голоса, рассказывающие о свершившемся. Поэтика пьесы предполагает очуждение, чтобы каждый из актеров держал персонажа на дистанции от себя, что не мешает присвоить его судьбу. Судьбы всех их — этих польско-еврейских мальчиков и девочек, Зосек, Рахелек, Рысеков, Владеков…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Вот такое «назначение»: одноклассников играют однокурсники. И демонстрируют чуткое партнерство и чувство локтя. Единственный тут «человек со стороны» — артист Камерного театра Павел Ильин, что тоже работает на содержание. Он играет Абрама, переехавшего в Америку в 1937 году и избежавшего страшных перипетий, изломавших судьбы его одноклассников. Но именно ему дано право стороннего и осмысленного взгляда на случившееся (кстати, и в бычковской «Грозе» Ильин играет «иноземца» — Бориса). Казалось бы, в сравнении с партнерами, у которых есть возможность показать чудовищные метаморфозы своих персонажей, Ильину особо нечего играть. Тем не менее, он так пропускает через себя потрясение Абрама, когда тот узнает, что Зигмунт, которому посылались деньги на памятник жертвам Холокоста, на самом деле во время войны поступал как подонок. По возрасту артист выглядит наравне с остальными, но он лет на пять старше их, и это сказывается на ансамбле: Абрама отличает внутренняя зрелость. И в два знаковые момента, когда он читает — подчеркнуто долго, с интонацией библейского перечисления — сначала имена своих погибших в войну предков, а потом — здравствующих потомков, протягивая нить от прошлого к будущему, в зале стоит звенящая тишина.

Остранение, заданное Слободзянеком, демонстративно усилено Бычковым. Как только началось действие, обращаешь внимание на подмостки в глубине сцены, где расположился джаз-бэнд. Сами артисты играют на контрабасе, электрогитаре, бьют в тарелки, поют о том, какая прекрасная пора — молодость. Контрапунктом к рассказу о том, как война испытала на прочность отдельно взятый школьный класс, пышущие молодостью артисты будут петь ретрошлягеры на польском, немецком и идише. Антон Кревских обаятельно пропевает-мурлычет на немецком об успехе у женщин. Действию аккомпанируют сидящие в отдалении профессиональные музыканты (фортепиано — Ирина Алексеева, скрипка — Алина Бачурина, Мария Шашкина). Оформление аскетично и, словно опасаясь перекрыть молодых артистов, не несет особой смысловой нагрузки — стоит отметить разве что проецирующиеся портреты политиков (включая Гитлера и Сталина): история страны представлена как бесконечная смена «генералов».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Как закон спектакля задан зазор между событием, о котором рассказывается, и внешними средствами, это выражающими. «Элегантно» проведена сцена изнасилования еврейки Доры: как танец дамы с мужским трио. И сам факт, что женщину насилуют бывшие одноклассники, когда ее ребенок сидит неподалеку, и смесь ее возбуждения (Дора впервые в жизни получила удовольствие — и не от мужниных ласк) с презрением к себе оттенены изяществом пластики. Дойдя до рассказа о расправах, артисты в вечерних костюмах садятся за длинный сервированный стол и изображают ужин. На словах о том, как жгли евреев в овине, зажигаются свечи в красивых подсвечниках. Это напоминает о приемах Томи Янежича в «Человеке» (БДТ им. Г. А. Товстоногова) по книге Виктора Франкла о концлагере. Но в том умозрительном спектакле никакого эмоционального соучастия не возникает, а здесь, особенно во втором действии, обретаются все же и напряженность зрительского внимания, и эмоциональная взволнованность (отчасти потому, что в БДТ текст Франкла безлико разложен на голоса, а у Слободзянека, будто в романе, можно проследить судьбу, и это дает актерам совсем иную почву).

Второе действие спектакля, если можно так выразиться, более сюжетное: прием остранения уже не столь методичен, зато наступает та фаза пьесы, где «дыхание учащается» — автор развивает две линии, переплетая их. С одной стороны, это история Владека, по-деревенски открытого парня (Георгий Яковлев), укрывшего у себя еврейку-одноклассницу Рахельку — Анну Преснякову. Владек предлагает ей руку и сердце, но до брака Рахельку крестят, и она становится Марианной. Рысек похищает беременную Марианну, Владек догонят их и убивает Рысека; скитания супругов по хуторам, гибель новорожденного… Эта мелодраматическая линия перебивается другой, почти зеркальной, историей. Полька прячет еврея: Зоська (я видел Светлану Медведеву, создавшую образ светлой и наивной хуторской девчонки, но еще играет Анастасия Музалева) укрывает Менахема (уже упоминавшийся Кревских), и у них тоже любовь. Впрочем, все эти герои не обретают счастья. У Владека и Марианны так и не было детей, и лучшим периодом своей жизни она называет время после смерти мужа («годы, которые я провела наедине с телевизором и его пятьюдесятью каналами»). После того как Зоська, не зная, от кого забеременела — от милого сердцу Менахема или от овладевшего ею шантажиста Зигмунта (Александр Габура), — сделала аборт, отношения с Менахемом стали портиться. Он отправляет Зоську в Вену и не желает более быть связанным с нею. Она перебирается в Америку, жизнь вроде бы налаживается… Но без особого успеха.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Та часть действия — ближе к финалу, — когда перед нами проносится жизнь одноклассников после войны, в спектакле отмечена жанровым сломом: от мелодрамы к шаржу. Это изменение интонационного строя (которое у автора тоже есть, но не столь очевидное) по-разному сказывается на, грубо говоря, хороших и плохих персонажах. Да, диалектика персонажа у Слободзянека обманчива: все равно есть палачи и жертвы, кто-то дается светлыми красками, а кто-то темными. Шаржевость Зоськи, Марианны, Владека (в нелепом размахивании руками, когда старик вспоминает, как спасал жену, — пародия на былой подвиг) смывает накопленные за время спектакля драматизм и объем. В то время как в отношении предателей и карателей, которые после войны освоились и обогатились (а герой Матвея Швыденко даже стал ксендзом), карикатурность уместна и остра.

«Одноклассники» оказались однокурсникам к лицу: как материал для ансамблевого спектакля, как возможность оказаться в иной эпохе, присвоить себе судьбы ровесников, при этом опробуя существование «с зазором». Функционально спектакль выходит за пределы студенческой работы, демонстрирующей возможности начинающих артистов. Это высказывание о времени. Сегодня, когда мы сидим на пороховой бочке, то, о чем повествует Слободзянек, кажется все более реальным, и это очень важно.