«Трамвай „Желание“». Т. Уильямс (перевод Екатерины Райковой-Мерц).
Серовский театр драмы имени А. П. Чехова.
Режиссер Андреас Мерц-Райков, художник Надежда Осипова.

…Невежество и полузнание в век интернета приобретают катастрофические масштабы. Обнаружил (путем опроса), что отнюдь не все знают о существовании города Серова, а между тем это крупный промышленный центр на границе Среднего и Северного Урала. Город с богатой историей. Называвшийся когда-то Надеждинском (Надеждой Половцовой звали хозяйку сталерельсового завода, со строительства которого в конце позапрошлого века начался город), затем Кабаковском (в честь первого секретаря Свердловского обкома ВКП(б) И. Кабакова, разумеется, репрессированного в 1937-м), а уж потом Серовым. Про легендарного летчика-героя Анатолия Серова, чей трудовой путь начинался с работы помощником сталевара мартеновского цеха на здешнем металлургическом заводе, тоже уже не все помнят. Люди «продвинутые» (то есть смотрящие телесериалы), правда, сразу скажут, что он был первым мужем киноактрисы Валентины Серовой. «И от него-то она и ушла к писателю Симонову», — добавляют те, кто смотрит сериалы вполглаза. Это неправда: летчик Серов разбился в 1939 году, а Симонов был позже. Позже были знаменитые кинороли, стихотворение-молитва «Жди меня», посвященное Серовой, встречи и разрывы, смена театров, смерть сына (его тоже звали Анатолий Серов), алкоголь и одинокая смерть в пустой квартире. Все то, рядом с чем проблемы Бланш Дюбуа кажутся детскими играми на лужайке.

Но все же имеет смысл поговорить именно о проблемах Бланш, так как режиссер из Германии Андреас Мерц-Райков поставил на сцене Серовской драмы «Трамвай „Желание“» Теннесси Уильямса.

Е. Федорова (Бланш) и А. Незлученко (Стелла).
Фото — Р. Стрункина.

На обложке программки спектакля — фасад градообразующего предприятия, металлургического завода имени А. К. Серова. Нет сомнений, что именно на нем и работает Стэнли Ковальски (как уж он добирается туда из Нового Орлеана, бог весть). Стэнли, каким его играет Петр Незлученко (кстати, главный режиссер Серовской драмы), — металлург-рокер (типаж, достаточно распространенный на Урале). Фронтмен рок-группы «Доменная печь» (правда, по ходу спектакля, следуя событиям пьесы, он переименует ее в группу «Счастливые будущие отцы»). Большей частью эти металлурги-рокеры поют на языке, который считают английским (не все англичане с этим согласятся), но дело не в словах, дело в витальной силе и брутальной энергии, которая волной накрывает зрительный зал. Группа «Чайф» нервно курит в сторонке, понимая, что рядом с «Доменной печью» у нее нет никаких шансов.

В правый угол сцены с микрофонами, электрогитарами и ударной установкой Стэнли-Незлученко убегает из дома при любой возможности. Из такого дома хочется убежать. Спектакль начинается с громового скандала, который соседка Стэнли Юнис (Марианна Незлученко) устраивает Стиву (в пьесе, как мне помнится, мужу Юнис, в спектакле — сыну, в этой роли Евгений Вяткин), гоняя этого практически голого бугая по всему зрительному залу. Темперамента и яркости Марианны Незлученко хватило бы на целый «Коляда-театр» (эти темпераменты схожи), и за одну эту сцену про эти Елисейские поля Нью-Орлеана можно понять все. Здесь живут тесно, громко, шумно, дружат так же яростно, как и ругаются, все на виду у всех, про прайвеси слыхом не слыхивали, и желание потрепанной дорогой и жизнью дамочки в розовом платье с откровенным декольте (Бланш Дюбуа Елены Федоровой) остаться одной вызывает у Юнис законную обиду.

П. Незлученко (Ковальски)
и группа «Доменная печь».
Фото — Р. Стрункина.

Екатерина Райкова-Мерц, разумеется, делает не просто новый перевод великой пьесы Теннесси Уильямса, она работает как драматург спектакля (практика, обычная в немецком театре, да и в нашем уже имеющая место быть, хотя и не слишком часто), создавая версию, созвучную этому городу, этому ДК металлургов, где на правах не слишком любимого квартиранта обитает театр, этому зрительному залу, этой труппе. Труппа, кстати, явно кое-что добавила к новой версии пьесы в процессе репетиций. «„Буа“ значит „лес“, „бланш“ — „белый“. Белый лес. Как вишневый сад весной, понимаете?» — объясняет Бланш Митчу. «„Вишневый сад“ — моя любимая пьеса! — радостно восклицает Митч (Дмитрий Плохов). — Я играл в ней Петю Трофимова в Первоуральске». Если бы мне пересказали эту сцену, я бы поморщился: радости капустника. Но «живьем» она кажется совершенно органичной и по-своему обаятельной частью этого спектакля, бытовая стихия которого легко перетекает в игровую, брутальный уральский физиологизм — в брехтовское остранение и даже некий карнавал, когда за шестью планшетами-жалюзи, помеченными латинскими буквами, складывающимися в слово «DESIRE», то самое «ЖЕЛАНИЕ», можно обнаружить живых людей из плоти и крови (а также пота, мочи и спермы, без этого не обходится), но и одновременно вдохновенных лицедеев. Играющих про свое, но не только, кое-что от чужого (того, про что писал Уильямс) тоже остается, великий текст в любом переложении имеет свойство вести за собой живой театр.

Это спектакль прежде всего про Стэнли, что в последнее время, кажется, становится тенденцией в театральном прочтении пьесы (в недавнем «Трамвае…» Романа Феодори на сцене МХТ Стэнли Михаила Пореченкова переигрывает не только Бланш Марины Зудиной, что нетрудно, но и весь ее фантастический гардероб, сочиненный художником Даниилом Ахмедовым). Стэнли Петра Незлученко груб, но и жизнь груба, а он, «счастливый будущий отец», в этом спектакле отвечает за жизнь. Смерть, распад и отчаяние — территория потерянной и порядком опустившейся Бланш, которую в этом мире некому пожалеть, кроме сестры Стеллы (Екатерина Родина), давно, впрочем, примирившейся именно с такой грубой жизнью и таким Стэнли.

Герой Петра Незлученко органично ограничен. При всем этом у него есть свои представления о морали и приличиях. Вот он решает переодеться в любимую пижаму, скидывает с себя штаны, рубашку и майку, демонстрируя нехилые бицепсы, пивное пузо и семейные розовые трусы в мелкий цветочек, в которых щеголяет половину спектакля. «Уйдите за занавеску, прежде чем начнете раздеваться дальше», — просит Бланш. Стэнли искренне обижен: он и не собирался снимать трусы при даме (во всяком случае — в этот момент). А штаны, рубашку и майку — дело житейское. Он пытается с сочувствием выслушать рассказ Стеллы о самоубийстве мужа Бланш, но сообщение о том, что самоубийца был геем, вызывает у него приступ хохота — в его системе ценностей подобную новость нельзя встретить иначе. Он способен какое-то время терпеть другого, иного, но лишь до той поры, пока этот другой не переходит границы его бытового и психологического комфорта. Он не звал Бланш в свой дом, ему не нужно ее прошлое, ее тонкость, боль, отчаяние, нежность… Иногда они пробиваются сквозь броню его «я», как кружево «закадровой» песенки Вертинского сквозь один из брутальных диалогов спектакля, но Стэнли быстро возвращается к своей простой, как доменная печь, сути.

Сцена из спектакля.
Фото — Р. Стрункина.

Рядом с этой яркой работой (временами чересчур яркой, актер пережимает) то, что делает Елена Федорова в роли Бланш, выглядит суше и строже. И безжалостней: я едва ли не впервые вижу, как актриса в роли Бланш лишает свою героиню манкости и обаяния жертвы. Нет иллюзий, нет надежд, есть усталость, страх, безнадежность и тотальный эгоизм. Парадоксально (вот тот момент, когда пьеса ведет за собой театр), но и такая Бланш Дюбуа вызывает волну сострадания. Не на сцене — в зрительном зале. Зал, веселившийся во время эскапад Стэнли и едва ли не подпевавший его рок-балладам, вдруг затихает и начинает вслушиваться в каждое слово этой женщины с угасшим лицом и стертым голосом. Думая над природой этого сострадания, я вдруг вспомнил реплику из совершенно другой пьесы. В бессмертной грибоедовской комедии старуха Хлестова говорит о Чацком: «По-христиански так, он жалости достоин». По-христиански… Не за что-то, не почему-то, а по велению сострадательной души. Главную свою фразу («Я всю жизнь зависела от доброты первого встречного») в этот вечер Бланш Дюбуа могла бы адресовать всему серовскому зрительному залу.

Этот спектакль не просто небанально придуман, он хорошо, почти мастерски сделан. В нем много видео (видеооператор Ольга Харук сопровождает героев, и мы видим на большом экране самые интимные нюансы их реакций), и в редких спектаклях видео используется режиссером так точно и по делу, как в этом. Живая музыка «Доменной печи» вносит в атмосферу особую витальность (надо назвать всех участников группы: кроме Петра Незлученко это Дмитрий Плохов, Евгений Вяткин и Алексей Наволоков). В спектакле есть завораживающая властность, знакомую историю смотришь как в первый раз. Есть и неповторимый колорит места и времени.

Стоило ли ради этого «местного колорита» тревожить великую пьесу? Мне думается, это предназначение великих пьес — открывать что-то в нас, живущих здесь и сейчас. Как известно, особенно это удается главной из этих великих пьес — «Гамлету». Быть может, Андреас Мерц-Райков когда-нибудь поставит «Гамлета» в Серовской драме?