«Летов. Дурачок».
Большой театр кукол.
Режиссер Павел Григорьев, художественный руководитель Руслан Кудашов.

Это четвертый спектакль БТК из цикла, который можно определить как цикл о «проклятых» советских поэтах. Первые три были о Башлачеве, Высоцком и Бродском. Поскольку в советской истории таких сюжетов, увы, хватает, тетралогия легко может перерасти в пенталогию, гексалогию и так далее. Перемещаешься ли вверх по хронологии, вниз ли — в любом десятилетии отечественной истории ХХ века без усилий обнаруживаются имена, конгениальные названным. Одного из них — «рупора революции» — погибшего на семь с лишним десятилетий раньше, вспомнят в нескольких эпизодах. Исполнители в новой постановке — студенты курса Руслана Кудашова. Из отдельных номеров (этюдов, как уточнил режиссер перед началом) собирается мозаика истории страны предперестроечного и перестроечного периодов, а вместе с ней и портрет героя.

Сцена из спектакля.
Фото — С. Левшин.

Пространство Малой сцены увешано и уставлено разногабаритными телевизорами, много лет служившими гражданам Страны Советов как источники официальной информации, позже — плюрализма. На экранах — черно-белая таблица. Та, что из года в год появлялась около полуночи, по окончании вещания. Полтора десятка девушек и юношей, сгрудившись, сидят спинами к зрителям на скошенном помосте и смотрят куда-то в черноту. Без того тусклое освещение резко гаснет, а когда зажигается вновь, короткая жизнь бессловесного коллективного тела завершена: оно разъято на отдельных персонажей. Выходит комсорг, строящий всех и вся, и вторящий ему великовозрастный пионер. Развитой социализм персонифицирован в узнаваемых типажах: врач, применяющий электроконвульсивную терапию; невозмутимые люди в штатском; доверчивые колхозники; воодушевленные комсомолки и другие совграждане. Все они — маркеры вроде бы уже исторически отдаленной, но все никак не завершающейся эпохи, гибридные проявления которой без микроскопа видны сегодня. Роль главного героя не закреплена за одним артистом, а поделена меж несколькими. Летов отказывается вписываться в советскую светлую реальность с ее парадными выходами к колхозникам с караваями на рушнике, с энтузиастами всего и сразу, с разрешенной к просмотру программой «Дискостар» и т. д. Принимая разные облики — полуюродивого, женщины в пуховом платке, алкоголика, солистки девичьего школьного ВИА, пациента и медсестры психушки, даже пионерского вожака, — он остается неуловим для жаждущих затолкать его в общепринятые границы.

Сцена из спектакля.
Фото — С. Левшин.

Режиссер Кудашов соединяет разные контексты (исторический, политический, культурный) с личными фактами биографии Егора Летова и, тем не менее, уходит от документального жизнеописания певца и поэта. Как и в предыдущих спектаклях этого цикла, его больше интересует поэтический ракурс. В отличие, скажем, от «Высоцкий. Requiem», здесь главное лицо не хор, а солисты. Молодые артисты не пытаются ни воспроизвести манеру исполнения лидера «Гражданской обороны», его голос, ни спародировать их. Летову в определенном смысле повезло больше, чем его предшественникам. Он не был, как, например, Высоцкий, канонизирован при жизни: панк-рок, будучи явлением маргинальным, к этому не располагает. А потому актеры получили большую свободу выбора сценического существования и взаимодействия с залом. Театральная условность здесь прореживается реальными подробностями. Во время «Я летаю снаружи всех измерений» психиатр надевает на голову солиста электроды для проведения сеанса шоковой терапии: Летов в действительности проходил принудительное лечение нейролептиками с декабря 1985-го по март 1986-го. Саркастически решено «Лето прошло» — ее исполняет комсомольский квартет из трех девушек в красных косынках и юноши в красном галстуке.

Сцена из спектакля.
Фото — С. Левшин.

Разные уровни узнавания придают действию объем и одновременно сообщают о тщательно отобранном документальном материале. Как и включение в этот ряд двух песен Яны (Янки) Дягилевой, связанной с Летовым и творчески, и лично. Неожиданное ответвление позднее получает еще одну рифму. Ближе к финалу прозвучит «Никто не хотел умирать», перед которой бесстрастный женский голос зачитает: «Маяковский — самоубийство, Башлачев — самоубийство, Офелия — самоубийство, Дягилева — не установлено». Герои текстов и жизни Егора Летова — вымышленные и реально существовавшие — наконец сходятся вместе. Сам герой, весь спектакль, в общем-то, балансирующий между двумя мирами — живых и мертвых, под конец неявно выбирает сторону вторых. Что и понятно — поэзия Летова той же степени энергии, что у Маяковского, и обладает не меньшим лиризмом, чем у Башлачева.