В. Леванов. «Ксения Петербургская».
Новосибирский государственный драматический театр «Старый дом».
Режиссер Тимур Насиров, художник Константин Соловьев.

…По узкому проходу тесного зала «Старого дома» пробирается к сцене толпа персонажей, которую надо бы назвать живописной, но как-то язык не поворачивается. Скорее уж, живопырной. Слово дикое, но и персонажи отнюдь не ручные. Разновозрастные клошары и попрошайки, люди лихие и убогие, создания, падшие окончательно и находящиеся на пути к этому, праздные соглядатаи, веселые нищие… В общем, обитатели «дна». Явившиеся сюда как будто не из Петербурга XVIII века, где совершала свой подвиг добровольного безумия и юродства вдова придворного певчего Андрея Федоровича Петрова Ксения, а из послевоенного Ленинграда, описанного великим сценографом Эдуардом Кочергиным в его знаменитых «рассказах рисовального человека». Где «Ангелова кукла» и «Мытарка Коломенская», а где Ксения Петербургская? Рядом. Вечный Петербург-Ленинград, где много воды и безумия и мало солнца, оживает в покатом пространстве, созданном молодым петербургским художником Константином Соловьевым из мокрого камня, пустоты и сумеречного света.

Тимур Насиров первый раз ставит спектакль на сцене «Старого дома», но уже вторично обращается к «пьесе в клеймах» Вадима Леванова «Святая блаженная Ксения Петербургская в житии». В конце 2011 года в ходе фестиваля-лаборатории «Новая драма в Челябинске» он делал эскиз по ней с актерами Нового художественного театра. Тот эскиз запомнился актерской работой Татьяны Каравайцевой. В ее Ксении жило спокойное отчаяние античной героини, она была стержнем действия, катализатором и усмирительницей всех эскапад клубящейся вокруг экстатической человеческой массы, являла если не святость (святость, как и гениальность, с трудом поддаются прямому сценическому воплощению, если поддаются вообще), то право на особость, человеческую штучность.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра

Новосибирская «Ксения…» Тимура Насирова предлагает совершенно иное решение. Кажется, что теперь режиссера интересует не герой, но хор (лик, если пользоваться словарем Леванова). В святость пути, избранного Ксенией после смерти мужа (отказаться не только от имени, но и от пола, переодеться в одежду мужа и откликаться только на его имя, «Андрей Федорович не умер. Это Ксения умерла»), предлагается поверить априори. Вера без доказательств — это когда в роли Ксении в ходе спектакля сменяют друг друга разные актрисы (их три: Лариса Решетько, Светлана Марченко и Яна Балутина), являя не столько образ, сколько знак. Или некое магическое зеркало, в котором отражается истинная сущность того, кто появляется рядом. В один момент на сцене оказываются все три Ксении, почему-то удивительно напоминая трех ведьм из какой-то старомодной постановки «Макбета», взывающих к неведомой силе: «Кто тут? Кто ты?» (эффект вряд ли запланированный). Разумеется, не избавиться от подозрений, что растроение главной героини понадобилось режиссеру из-за того, что в его распоряжении не оказалось актерской индивидуальности, способной в одиночку справиться с этой сложнейшей ролью (хотя и Лариса Решетько, и Светлана Марченко даже на том усеченно-формальном материале, что выпал на их долю, успевают дать достаточно объемные характеры), но лучше принять предложенные условия игры и попытаться понять, что действительно интересует создателей спектакля и что у них действительно получается.

Получается хор, или, точнее, фон. «Герой погибает, чтобы окончательно уступить место фону — кривляющейся приблатненной массовке, коммунальной фантасмагории». Сказано как будто про эту «Ксению…», хотя цитата взята из совсем недавней статьи Василия Корецкого «Ледяная пустыня» («Русский репортер»), «путеводителя по вселенной Алексея Германа-старшего» (все неслучайно — Герман, как и Кочергин, знаковая фигура вечного Петербурга-Ленинграда). Кто с абсолютной мерой уверенности может сегодня чувствовать себя суверенной личностью, а не частью «коммунальной фантасмагории»? Лучшая сцена («клеймо») спектакля называется «Соглядатаи». Светская чернь (ее изображают все те же «дети дна») собирается позлословить о Ксении. Десяток стульев расставляется на авансцене, персонажи рассаживаются и молча смотрят в зрительный зал. На нас. И смотрят, и смотрят. Пауза длится бесконечно, рождая в зале короткие нервные смешки на фоне удивительной тишины (но кончается все хохотом и овацией). Момент совместных раздумий, бесценных, даже если каждый подумал о своем. Как режиссерский прием, конечно, не ново, но ведь работает!

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра

Толпа мучает Ксению, издевается над ней («Андрей Федорович, ты дура!»), умиляется ей, сливается в человеческом клубке и человеческом хоре (надо отдать должное усилиям педагога по сценической речи Марины Шелевер и педагога по пластике Василия Лукьяненко, отметив при этом, что в вокале массовка пока порой сильней, чем в «чистом» слове — стилизованный, старинно звучащий текст Леванова ставит непростые задачи, в нем нелегко быть органичным). В отдельных «клеймах» хор делегирует к Ксении послов, наблюдая со стороны за диалогами-поединками. Здесь замечательны две женские дуэли. Первая с Катей, бывшей любовницей Андрея Федоровича. Олеся Кузьбар играет и гордыню женщины любимой перед женщиной обманутой, и уязвленность потери (некого уже больше делить), и изумление перед непостижимой тайной смирения и прощения, если угодно, перед той самой тайной святости. Все это в стремительных переходах от состояния к состоянию, от статики к пластическим эскападам, пению. И сцена с Марфушей (Халида Иванова), которую Ксения избавляет от ложной роли блаженной, как от тяжкого недуга.

Надо признать, что эти выходы из хора позволяют оценить еще несколько актерских индивидуальностей «Старого дома». Андрея Сенько в роли мужа Андрея Федоровича, являющегося с того света, кажется, чтобы пожаловаться на излишества жениного самоотречения: «Разве можно так любить?». Колоритные убивцы и бытовые философы-инвалиды Евгения Петроченко, Виталия Саянка, Александра Сидорова, Виктора Пиджакова. И даже те герои, что пока не кажутся достаточно убедительными (конченый поэт Тредиаковский Василия Байтенгера или современный солдатик, спасенный на чеченской войне провидением святой Ксении, Анатолия Григорьева), явно имеют шанс набрать сценического объема со временем.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра

А вот что наверняка так и останется ходульным и мало трогающим сердца аттракционом, так это чудеса нон-стоп: стремительный парад эпизодов, грубо-зримо являющих практическую силу чудодейственной святости Ксении: обретение ребенка, обретение мужа… Все это уже какой-то религиозный агитпроп, и спектаклю, на мой взгляд, пошло бы только на пользу сокращение этих эпизодов. Кое-какие из «клейм» Тимур Насиров, надо признать, все же сокращает, но при этом обходится с пьесой Вадима Леванова куда менее радикально, чем в свое время Валерий Фокин в александринском спектакле.

«Почему у нас на Руси так любят юродов, калек и убогих?» — задается вопросом кто-то из «соглядатаев». Не ответив на этот риторический вопрос и не задав множества не менее банальных, спектакль Тимура Насирова избежал имитации (а значит, и опошления) сакрального. Никакой святой «почти как в жизни» (или в житии) в нем не возникает. Есть пульсация живой, грешной, больной, гораздо более больной, быть может, чем во времена Ксении Петербургской, сегодняшней жизни, есть несколько мгновений живого театра и надежда на то, что у первой встречи режиссера Тимура Насирова с труппой «Старого дома» будет продолжение.