Маршрут Марины Дмитревской

на XVI Международном театральном фестивале тюркских народов «Науруз»

Моя «тропа» на «Наурузе», как писал Володин, «затерялась средь прочих троп», и я иду со своими впечатлениями вслед Анне Степановой и Екатерине Морозовой (если читатель не заметил — это серия материалов, поскольку фестиваль шел параллелями и даже «триллелями»).

Маршрут мой был тем более обделенным, что важнейшие спектакли программы — «Муть. Мухаджиры» Фарида Бикчантаева и «Пепел» Айдара Заббарова — я не только видела раньше, а и писала об этих прекрасных постановках, так что на них меня не командировали: внимания и обсуждений требовали другие спектакли. Фестиваль нынче не ограничивался тюркоязычными театрами, были гости из Казахстана, Чувашии, Осетии, Чечни, так что я попадала в совершенно неизвестные пространства и видела на неведомых дорожках следы невиданных зверей…

Сцена из спектакля «Первый учитель».
Фото — архив театра.

Моя «тропа» была извилиста. Но внутренним эмоциональным итогом стало печальное и прочное ощущение — вот «прошла жизнь, а словно и не жил»: подобные спектакли мы смотрели на фестивалях времен моей молодости, и точно так же говорили о мертвом театре, о стоячем времени, об архаической эстетике… Я и сейчас не понимаю, как в открыто-интернетном мире, в эпоху эстетической интеграции могут существовать… Нет-нет, не спектакли, привязанные к национальной традиции, я как раз за нее. Но как могут существовать постановки, эстетически похожие на русские учебные спектакли конца 1950-х или на псевдопатриотические спектакли то ли начала 50-х, то ли середины 70-х… Я не понимаю, каким образом микроб мертвого театра заражает режиссеров вне зависимости от возраста, с молоком какой матери наши вполне молодые театральные коллеги впитывают штампы, ходульность, неподлинность…

Вот «Первый учитель» Улана Омуралиева (Нарынский областной академический музыкально-драматический театр из Кыргызстана). Прекрасная проза Айтматова, хороший актер Шекербек Абдыкадыров в роли учителя Дуйшона — и архаичнейший сценический язык, которым рассказана история первой любви Алтынай (Умутай Ысакова). На двухэтажной установке из арсенала сценографии середины 60-х разворачивается усредненно-театральная история киргизского аула (это и не психологический театр, и не игровой). Разворачивается она как бы в воспоминаниях старой Алтынай (Зарыл Когоева), ученой дамы, которая в инвалидной коляске приезжает в аул. Никакого современного осмысления ни прозы Айтматова, ни ее поэтики, ни гражданской истории страны в спектакле нет, он весь made in the USSR…

Сцена из спектакля «Угаснет свет во мне, а ты гори».
Фото — архив театра.

Или вот пафосный чувашский спектакль «Угаснет свет во мне, а ты гори» (Академический театр им. К. Иванова). Он — об интереснейшей исторической фигуре, первом российском китаисте, выдающемся чуваше Никите Бичурине, в монашестве отце Иоакинфе (Евгений Урдюков), похороненном в Александро-Невской лавре). Но сочинение драматурга Михаила Сунтала и вполне молодого режиссера Наталии Сергеевой отбросило меня на машине времени опять в USSR, точнее — в середину 1970-х, когда, будучи юным завлитом Архангельского театра, я отбивалась от пьес про Ломоносова, собравшегося из Холмогор в путь… А пьесы драмоделов все приходили и приходили, и Михайло все шел и шел, рассказывая, как правило, в стихах, о великой России, которую хочет прославить, развив ее науки и искусства…

Вот примерно так торжественно, с прямой спиной, поворачиваясь всем корпусом, живет и Никита Бичурин. Как будто драматургия не проделала за последние полвека путь от «псевдо» к настоящей документальности или, напротив, концептуализации, как будто театр не двинулся никуда, застряв в поэтике трескучей ходульной, напыщенной фабульности. На сцене вращается лестница в фонарях, напоминающая объекты в парках культуры и отдыха, на ней вещает Бичурин в старости, а внизу разворачиваются картины его злоключений, так сказать, жизнь героя. Сам он ходит, как и положено миссионеру, прямо, глядит светло и благороден до сияния (ни одна драматическая коллизия не касается его цельной натуры). Бичурин весь — цельнокроен, без страха и упрека. Разнообразные ряженые персонажи (включая княгиню Волконскую, изобретателя телеграфа Шиллинга, А. С. Пушкина и китайскую принцессу) выбегают в полном костюмном обеспечении на минуту-другую, чтобы отметиться в биографии Бичурина невнятным эпизодом и убежать переодеваться. Любовная история трогательна, китайцы в шляпах благородны, а пьющие монахи — интриганы и злодеи…

Сцена из спектакля «Ревизор».
Фото — архив театра.

Или вот «Ревизор», привезенный Кабардинским драмтеатром им. А. Шогенцукова (режиссер Родион Вьюшкин). Поскольку машина времени крутила меня, как в центрифуге, я вспоминала фотографии учебных спектаклей «Ревизор» конца 50-х, которые разбирала в институтском архиве. Вот точно так же вставали в позы Марья Андреевна и Анна Антоновна, вот точно так же играли лицами чиновники. Все серьезно, по тексту, про что играют — не догадаться. Может быть, это для кабардинских школьников, в школьных программах которых по-прежнему значится бессмертная комедия Гоголя?..

Живой театр возникал на моей фестивальной тропе не слишком часто, но возникал.

Сцена из спектакля «Мы... наследники».
Фото — архив театра.

Башкирский академический театр драмы им. М. Гафури привез одну из двух частей вербатимной дилогии «Мы… наследники» (режиссер Рима Харисова). Изящно, музыкально оркестрованный полилог о родном языке и о проблемах двуязычия. О глобализме, национальной замкнутости, желании широкого контекста и не менее остром желании сохранить идентичность. Герои спектакля — метисы, русские, вышедшие замуж за башкир, те, кто разговаривает на «суржике» — смеси русского и башкирского, те, кто вырос в чистой языковой среде и кому трудно даже в русскоговорящей Уфе… Это спектакль об униженности языка, узости его применения и о желании говорить на башкирском. Актеры рассказывают, поют (живая музыка), думают. Они красивы и харизматичны, спектакль не становится парадом типажей, он сделан почти концертно, и это точный ход, поскольку настоящий герой спектакля — собственно язык. Замученный сменами власти, интересами экономики и политики, адаптивностью народа, русификацией — в общем, судьбой Башкортостана, где, напевая колыбельную ребенку, мать путает русские и башкирские слова…

Сцена из спектакля «Сад».
Фото — архив театра.

Очень запоминающийся спектакль «Сад» по мотивам «Вишневого сада» показал Театр А. И. из Казахстана (режиссер Уланмырза Карыпбаев — недавний выпускник Мастерской Геннадия Тростянецкого на Моховой). Исходным посылом адаптации Чехова к казахским реалиям стала вырубка легендарных яблоневых садов возле Алматы в 2000 году (в этом смысле воспоминания о том, как «вишню возами отправляли», для казахов — реальная недавняя история). Когда этой осенью я впервые была в Казахстане, мне дарили знаменитый апорт с комментариями, что это уже не тот апорт… Карыпбаев азартно ищет аналоги героям Чехова в постсоветской реальности 2000-х. Усадьба становится загородным домом советского функционера, земля сплошь засыпана яблоками. Их едят, ими швыряются, их топчут. Понятно, что сад, равного которому нет в мире, уникален. И вырубка его «новым казахом» Аканом (бывший Лопахин), которого играет Екербулан Есиркеп, — национальная драма.

Сцена из спектакля «Сад».
Фото — архив театра.

В этот дом с его яблоками возвращается из Парижа дочь бывшего обкомовского партработника Сизим Ахметовна (бывшая Любовь Андреевна) — Жанат Чайкина. Здесь, под протекающей крышей, ждут ее брат Габит Ахметович, бывш. Гаев (Баглан Имангазимов), Багила, бывш. Варя (Акбота Шойнбек) и другие. Нет Шарлотты, Симеонова-Пищика, Дуняши, плохо вписывающихся в типажную галерею, зато много внимания берет бывший Яша (Шарип), пьяница-клошар казахского розлива, подобранный Сизим где-то в Париже (Амирхан Оразбек). Галерея этих персонажей энергично вписана в обстоятельства недавней истории, они узнаваемы, и, думаю, казахский зритель остро откликается на точные реалии. Карыпбаев мыслит энергично, обнаруживая дар режиссерской полифонии: дом живет многофигурно, параллельно (в спектакле как будто есть пространство и нет времени). Но мыслит он, скорее, не драматически, а социально (почти нет второго плана) — приехавшая Сизим Ахметовна зажигает под песню «Мой адрес не дом и не улица», через минуту уверяя брата: «Гоба, я люблю мою родину!» Режиссер умело чередует крупные и общие планы, вкрапляет в текст реплики о Чехове и «Вишневом саде», который герои читали в советском отрочестве (такой игры хотелось бы больше)… Иногда спектакль набирает драматизма, но в финале приходит к мелодраме: кучка изгнанных из дома героев тесной группой сгрудилась на авансцене — как будто уже трясется в теплушке…

Сцена из спектакля «Не был женат».
Фото — Ф. Гарифуллин.

Финальный день «Науруза» был днем эстетического «детокса»: Альметьевский татарский театр показал спектакль Айдара Заббарова «Не был женат» по классическому тексту Гаяза Исхаки, и спектакль этот лично для меня искупал мои зрительские чувашско-турецко-кабардинские муки. Тончайшая ткань, веселая печаль, драматическая ирония и безысходность конфликта — все, чем силен «Заббаров лирико-драматический», было тут. Хотелось бы написать отдельно…

Если мысленно прибавить к увиденному на фестивале «Мухаджиров» и «Пепел», то, конечно, вывод о художественной энергии сегодняшнего татарского театра возникнет сам собой. За последнее десятилетие Татарстан со всеми его театрами сделал огромный рывок, выйдя в лидеры национальных театров и, полагаю, мирового тюркоязычного театра тоже.