«Жизнь насекомых». По мотивам романа В. Пелевина.
Санкт-Петербургский Большой театр кукол.
Режиссер Руслан Кудашов, художник Марина Завьялова.

«Жизнь насекомых» как будто наследует «Бродскому. Ниоткуда». Эпиграф к роману Виктора Пелевина про «согласное гуденье насекомых», который в виде частушки исполняет Лидия Клирикова, воспринимается как прямая отсылка к предыдущей премьере на малой сцене БТК.

Наследует в декорации: те же три легко проницаемых дверных проема (только теперь двери обтянуты красным плюшем, а стены зеленым). Вытянутый горизонтальный мир: мир коридора коммунальной жизни, мир вдоль канала в «Бродском» и здесь вытягивает жизнь героев Пелевина вдоль зрительных рядов. А поперек будут железные булавки, на которые нанизывают насекомых энтомологи-любители.

Декорации подошли бы для дома великана — огромны не только булавки, но и зажигалка с фирменной надписью «Ялта», которую вначале мы принимаем за скамейку, и спичечный коробок, в который помещаются мама и дочь — муравьихи. Вся сцена — бархатная коробка с давно забытыми предметами.

Сцена из спектакля.
Фото — Е. Горчакова.

Наследует в форме: актерские этюды в ограниченном пространстве и времени. Композиция не линейна, один этюд сменяет другой, а потом продолжается первый. Герои, главные в одном этюде, в другом оказываются на второстепенных ролях. Наследует и в количестве этюдов: кажется, что ограничения, строго отбора нет. Хотя, безусловно, есть, иначе спектакль длился бы не меньше двух дней.

Но на этом сходство заканчивается.

Играют студенты-режиссеры второго курса Руслана Кудашова. Разрозненные эпизоды постепенно собираются в цельную историю. Их взаимопроницаемость дает высказыванию продолжительность, но не всегда объем. Время спектакля измеряется не часами и минутами, а именно этюдами. Этюдами, насыщенными рок-музыкой поздних 90-х: «Нау» и «Кино», Настя Полева и БГ. Этюдами, истыканными киноцитатами того же периода: что-то из Джармуша, Кустурицы, появившегося тогда на ТВ итальянского неореализма или итальянского детектива… Не обошлось и без «Твин Пикса» с его узнаваемой музыкальной темой и нагнетанием ужаса в красном коридоре. Своеобразный слепок 90-х, но не с массовыми и растиражированными сейчас образами, а коллаж из полуподвального, такого богемно-нищенского андеграунда. Актеры периодически собираются в рок-группу и исполняют что-то полюбившееся из репертуара Цоя или БГ. Герои изъясняются жужжанием, интонируют основные эмоции — отчитывая, жалуясь или крича, все через «жжжж», кроме смеха. Только зрители хихикают, опознав в актере, упавшем на спину и беспомощно болтающем ногами и руками, жука.

Сцена из спектакля.
Фото — Е. Горчакова.

Особенность насекомого проявлена в пластике рук или в трепетании ног очередной мухи Наташи (Ксения Павлова) в ожидании заморского Сэма-комара. Или в строгой точности движений паука (Елизавета Гордеева), распявшего своих жертв иголками на бархатной подушке у себя на столе. Этот эпизод любопытен, если можно так сказать, двойной оптикой. Три девушки опираются на стену, в высоко поднятых руках они держат большие иголки — это мухи, приколотые на подушку у энтомолога. Мы как будто смотрим на них сверху. В углу под ярким светом лампы ученый — многорукий паучок, разложивший своих жертв на точно такой же подушечке. Так сказать, вид с боку. Паучиха делает сразу несколько дел: открывает альбом, вытаскивает из футляра хирургический инструмент, прикалывает новую жертву — все успевает. Она, как многорукий бог Шива — злой и деловитый.

Актерское упражнение «этюды на животных» остроумно заменено этюдами на насекомых. Но насекомые оказались в принципе неузнаваемы, поэтому их приходится называть: «присосалась, как клоп» или «фу, тараканы». Животная пластика, легче передаваемая на сцене, радовала точностью воплощения. Здесь же нам — что комар, что муха кровососущие, двукрылые. Но персонажи — измельчавшие, опростившиеся, ведомые инстинктом в большей степени, чем разумом, — все-таки люди.

Два акта неравномерно наполнены этюдами, иногда лишь напоминающими о героях Пелевина, но второй акт заметно короче и лаконичней. Текстовой перевертыш — начинаешь читать про человека, он оказывается комаром, а потом снова человеком — в спектакле работает в одном направлении: после «превращения» в комара обратная трансформация в человека (ну, чтобы мы увидели в этом кровососущем нечто большее) происходит не у всех. Привыкнув, что действуют человекоподобные насекомые, мы ждем приращения новых смыслов. На то, чтобы быть лишь сборником сатирических зарисовок, текст Пелевина не претендовал. Но выбор «Жизни насекомых» для работы нетривиален и дает массу вариантов театрального воплощения, которое только намечено в спектакле.

Попытки ухватить ускользающую интонацию романа видны в количестве этюдов, работающих на образ, на визуализацию конкретных выражений. Кое-где пелевинская констатация того, например, что муравьиной самке пришлось самой отпиливать себе крылья, перерастает в образ, где прекрасные крылья скромной девушки раздирают на сувениры завистливые соперницы.

Сцена из спектакля.
Фото — Е. Горчакова.

Изрядно приправленный постмодернистской иронией, псевдо- и действительно философскими обобщениями, роман точно передавал постперестроечную эпоху и тип человека двойной морали: у каждого была маска, скрывающая лицо или то, что вместо него, у насекомых. Сложно уловимое недавнее прошлое ускользает из этюдов: непонятым бродит советский человек-насекомое по плюшевому миру спектакля.

Кусочек лекции Дмитрия Быкова, транслируемый по радио в одном из этюдов, соединяет Чехова и Пелевина: оба — авторы кристально честные, наблюдающие за своими персонажами со стороны и не всегда сочувствующие им. Вот и режиссер индивидуальность эпохи проявляет через автора, персонажа, отсутствующего в романе, хотя это может быть клоп из главы «Черный всадник», условного главного героя (Михаил Кулишкин), который, как комиссар Коломбо, все время ходит в мятом плаще. Этот герой (как мы потом поймем) и автор, и участник историй, которые показывают актеры. В одном из первых этюдов он раздваивается — и перед нами точно такой же: в мятом плаще, всклокоченный и недовольный (Алена Волкова), но способный зажигать свет на расстоянии и, видимо, проходить сквозь стены (популярный мотив в литературе).

В спектакле автор все время бродил среди своих персонажей, приглядывался, а чаще потешался над ними, как гопник в музее, в данном случае — над восковыми фигурами пионеров в красных галстуках. Но вот свет изменился, ситуация вышла из-под контроля, и восковые фигуры ожили и уже сами пинают хулигана. Персонажи, встретившись с автором, жестоко ему мстят.