Переписка

«Лес». А. Н. Островский.
Театр Комедии.
Режиссер Татьяна Казакова, художник Александр Орлов.

Марина Дмитревская — Алисе Фельдблюм

Руку, товарищ…

Дорогая Алиса, прямо хочется поиграть с Вами, с человеком, который попал на спектакль Театра Комедии впервые в жизни. Написать что-то вроде того, что вечером 4 апреля мы провалились в кроличью нору, пролетели сквозь пространство, на стенах которого — спектакли Акимова, афиши Игоря Иванова, славнейший период Вадима Голикова, самый плохой из творческих периодов Петра Наумовича Фоменко, и вот уже четверть века этот… Период. Тот, который мы с Вами наблюдали в мягком кресле посреди гармоничного пространства зала и абсолютно довольных зрителей партера. И это феномен не только административный (Татьяна Казакова здесь, конечно, с 1995 года, и подавила за это время не один бунт, и теперь правит в сказочной иллирийской тишине, и почти три ее десятилетия — не рекорд, недавно мне рассказали, что одним театром-саркофагом худрук правил 52 года…).

В. Кузьмин (Счастливцев), С. Кузнецов (Несчастливцев).
Фото — Леонид Торопов.

Так я, собственно, о зрителях. Если раньше говорили, что сюда ходит Елисеевский магазин, то сейчас цены в Елисее такие, что определение отпало: ходят, судя по лицам, посетители обычных супермаркетов, как мы с Вами, парковка мерседесов не предусмотрена. Хотя в этот раз могли бы — и на мерседесах: Гурмыжскую гастрольно играет в «Лесе» всеми любимая выдающаяся актриса Эра Зиганшина.

Предуведомляя нашу переписку, напомню (не Вам, всезнающему театроведу, а читателям), что последний «Лес» рос здесь, посаженный Фоменко. Спектакль был неважный, скучный, вымученный, хоть и не бытовой, и претендовавший на гротеск. Гурмыжскую играла Елена Юнгер «за семьдесят», однажды с нее спадал парик, и голова оказывалась совершенно лысой — то ли от старости, то ли от химии. Это, пожалуй, все, что я помню, не считая Буланова — эксцентрического урода в исполнении всегда в ту пору для нас важного Виктора Гвоздицкого.

Но поскольку Вы смотрели спектакль Татьяны Казаковой глазами неофита, сперва интересно услышать именно Ваше свободное впечатление. И все же — поиграть:
Приподнимем занавес за краешек —
Такая старая, тяжелая кулиса! —
Вот какое Время было раньше:
Такое ровное — взгляни, Алиса…

Сцена из спектакля.
Фото — Леонид Торопов.

Алиса Фельдблюм — Марине Дмитревской

В Театре Комедии я действительно ни разу не была, но детство мое прошло в пермском Театре «У Моста», где по спектаклям Сергея Федотова пермяки узнавали сюжеты классики… Помню, была там на «Чайке», и мужчина, сидящий за мной, с большим восхищением произнес: «Прямо по тексту идут!»

Вот и в Театр Комедии бывшая «елисеевская» публика приходит послушать пьесу, чтоб без режиссерских купюр — назад к Островскому!

В «У Моста», кстати, «Лес» вышел не так давно — в 2022 году. Если посмотреть тизер, можно увидеть стилизованные павильонные декорации, всамделишный лес из папье-маше с сосенками и липами, строгие наряды и надрывную декламацию в лучших традициях реализма — назад к Малому театру!

«Лес» Театра Комедии, напротив, лишен бытовизма. Вы, Марина Юрьевна, шутите, а кулиса-то, пожалуй, в спектакле Татьяны Казаковой интереснее всего: художник Александр Орлов иронически замещает ее двадцатью двумя зелеными столбами-валиками, которые, выстроенные в ряд, являют собой занавес, а разведенные хаотично, напоминают лесную гущу. Вместо задника — зеркало, визуально множащее столбы деревьев и метафорически морализирующее: посмотрите, мол, на себя! Пространство вообще довольно аскетичное и условное — никаких тебе интерьеров девятнадцатого века. Столбы, лавки, собранные из тех же зеленых «деревьев», и такой же зеленый трон Гурмыжской… «Скучные какие-то декорации!» — досадно произносит несведущий зритель партера. А вот костюмы Ирины Чередниковой, напротив, пестрят своим излишеством: пошлость «плохих» (в спектакле, кажется, мир четко поделен на благородных комедиантов и лицемерных богатеев) отражена в шикарной вычурности их нарядов, а порядочность «хороших» — в нарочитой простоте.

Чтобы ничто не отвлекало от бессмертного текста классика Островского!..

С. Кузнецов (Несчастливцев), Д. Лятецкая (Аксюша).
Фото — Елена Батурина.

Марина Дмитревская — Алисе Фельдблюм

Ну, что касается «по тексту» и «как у Островского», то тут мы видим «радикальнейший» режиссерский жест — Казакова переносит сцену встречи Счастливцева и Несчастливцева в пролог. Почему? Потому что зритель думает, что Островский начинает с этого, так зрителю мнится. А его представление о прекрасном для этого театра — закон. Кстати, такой композиционный ход всегда предпринимали режиссеры, для которых главной темой спектакля была реплика «Нужна драматическая актриса», которые ставили про театр, про свободу и радость творчества и про «прочь из затхлой усадьбы». Казакова ставит не про театр и его силу. Она ставит веселые картинки из усадебной жизни, осуществляет театр комедии, но сцену переносит. На данный момент Казакова явно рискует прослыть Мейерхольдом: буквально вчера 87-летний худрук Малого театра Юрий Соломин призвал на законодательном уровне запретить «передергивать» русскую классику. Его слова приводит ТАСС: «Нельзя даже названия ни Островского, ни Гоголя, ни любой классики — возьмите западную, к ней можно посвободнее относиться, — нашу классику переименовывать, даже название, нельзя», — и добавил, что «это должно быть подсудным делом».

Казакова не переименовывает, но переставляет. Вот думаю, надо бы написать Соломину (нынче все на всех ведь пишут?)…

Я очень надеялась на великого сценографа Орлова. Тем более, с Казаковой давно, до нашей эры они делали кое-что упоительное. Но ощущение, что декорации этого «Леса» Александр Владимирович достал из своих архивов 1990-х, раскрыв папку «Забракованные варианты». Хуже себя Орлов сделать не может, и сперва, когда занавес превращается в лес, — переживаешь момент художественной радости. Недолгий. Дальше декорация ничего не убавляет и не добавляет, она — плюшевый фон к спектаклю «Раскрась сам». И они красят…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Сначала раскрашивают фотографию Малого театра из спектакля «Лес» 1872 года. Соответственно ей, не может быть тщедушен трагик Несчастливцев, а пухл комик Аркашка. Вековой театральный штамп велит Несчастливцеву быть корпулентным (как Николай Хрисанфович Рыбаков на той фотографии), а Аркадию — задротом (на той же фотографии Михаил Садовский изящен). Хотя, согласитесь, в театральной истории трагик не обязательно тягал штангу, бывали и Мамонт Дальский, и даже Олег Борисов. Но у нас же классическая раскраска! И Сергей Кузнецов играет Геннадия Демьяныча львом при усадебных куропатках, по всем азартным правилам былого слезится глазами, вращает туда-сюда взор, громыхает текстами ролей, поет «Среди долины ровныя…», рычит, устрашая негодяев, и воздевает руки в чувстве. Делает это по-музейному неплохо. Так, как будто только вчера Николай Хрисанфович Рыбаков руку ему на плечо положил: «Да ты… Да я…» Ну, в общем, по тексту классика.

Потом раскрашивают Счастливцева в комические кривляния (что за человек Аркашка — Виталий Кузьмин от нас скрывает), затем — Улиту (Елене Мелешковой даны все характерные повадки старухи Шапокляк). Потом красят в нарядного кудрявого молочного болвана Буланова (написано — «глуп», значит, глупого и играет Владислав Несин). А уж Восмибратов (Александр Корнеев) с подложенными бедрами и животом и с мочалистой бороденкой — совсем из позапрошлого века выбежал… Ну, и далее по списку. Наиболее внятен Валерий Никитенко — Карп. И то сказать: ровно так играл Никитенко в спектаклях моего детства. Дворецкий театра, он так полвека и охраняет покой барыни: всегда к месту, всегда ироничен, ни убавить — ни прибавить…

В. Кузьмин (Счастливцев), С. Кузнецов (Несчастливцев).
Фото — Елена Батурина.

Но вот чтобы Эра Зиганшина играла вровень с актерами Комедии и, в общем, отличалась от них не очень — для этого нужно особое мастерство. Чтоб отважную, ироничную, непослушную Эру Гарафовну можно было упаковать в три краски (жеманность, глупую растерянность перед жизнью, вожделенную умиленность Булановым) и из этого соорудить Гурмыжскую — вот это настоящий театральный фокус.

Алиса Фельдблюм — Марине Дмитревской

Марина Юрьевна, а мне кажется, что это самоцитирование (такие же точно декорации Александр Орлов делал в 1999 году к одноименному спектаклю Григория Козлова в Театре «На Литейном», только те были коричневые) вполне сознательное. Мне думается, что орловская ирония — в новом, зеленом этом цвете. Рулетики-деревья — практически хромакеевские. Как бы подчеркнуто универсальные: подставляй что хочешь. В спектакле с такой ненавязчивой режиссурой — почти актерской — решение сценографа видится забавным.

Аркашу задротом я бы не назвала, но в остальном согласна — сплошные штампы. Так и хочется, вслед за автором «Санкт-Петербургских ведомостей» от 1871 года, написать: «В спектакле много эффектов и движения, есть яркие характеры и сцены, блещущие жизненным правдоподобием…» Словно заразившись от бродячих комедиантов, казаковские купцы и дворяне играют, переигрывая: коллизия тут — в гэгах, сверхзадача (слово, с концепцией спектакля рифмующееся сложно) — разыгрывать комедию. Вот актеры и скачут, спотыкаются, переодеваются, кривляются (общее выражение лица — надутые глупостью губы и выпученные лицемерием глаза)…

Э. Зиганшина (Гурмыжская), Е. Мелешкова (Улита).
Фото — Елена Батурина.

Эра Зиганшина же — бенефициантка. Ввелась в уже готовый спектакль и сделалась тут же возрастной любовницей — в лучших традициях современной этики. Любви достоин каждый — трепетно сообщает нам актриса одним своим появлением. Комическое несоответствие возрастов Гурмыжской и Буланова делается тут дискредитацией эйджизма (Вы, кажется, просили писать от лица неофита…).

«Приятно любить…», — пылко протягивает она, сидя на полу, закусив губу.

И как же с этим не согласиться, Марина Юрьевна?

Марина Дмитревская — Алисе Фельдблюм

Нет, на Литейном все было по-другому: и колонны — классические, и «дорога цветов» в зал шла, и Баргман с Девотченко были молодыми Несчастливцевым-Счастливцевым, и у них впереди брезжил театр… Все там было по-другому.

На спектакле Театра Комедии чувствуешь себя в каком-то театральном салопе, не можешь двинуться. А я ведь надеялась, что переписка наша будет зажигательная, знаете, с огоньком, пошутим. Но зажечь нечего и нечем. И переписка наша напоминает мне спектакль: очевидное об очевидном. Действительно, что скажешь о театральной природе спектакля, в котором Аксюша бежит топиться, но выходит из воды совершенно сухая, не измочив ни подола, ни кончика косы… Где бегают крестьянки в сарафанах и, затаив дыхание, слушают пение Несчастливцева, где у Аксюши начес на голове, какой делали в 1970-х. Где ничто не имеет отношения к сегодняшнему дню, ничто не угадывается, не брезжит — ни в проблематике, ни в ритме, ни в способе… Ну, и «смысла никакого», как говорится в пьесе А. Н. Островского, которому на днях стукнуло 200 лет.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Чем завершить наш диалог?

Встречаются сегодня Несчастливцев и Счастливцев. Из Керчи в Вологду и из Вологды в Керчь, как известно. И выясняется, что и в Вологде-то труппы нет, и в Керчи нет, и в Театре Комедии не наблюдается. Усадьба Пеньки… Но зритель рад: сяду на пенек — съем пирожок…