Юн Фоссе. «Однажды летним днем».
Театр «Особняк».
Режиссер Алексей Слюсарчук, художник Ольга Фарафонова.

Две пьесы Юна Фоссе были переведены на русский язык Аллой Рыбиковой около 10 лет назад и прозвучали на читках в рамках, если мне не изменяет память, Балтийского дома. Но сценическая судьба драматургии Фоссе в России не сложилась. И это не случайность, а очевидный дефицит режиссуры, которую мог бы заинтересовать этот «неудобный» текст.

Если искать историческую аналогию, то больше всего эти тексты напоминают метерлинковские драмы «без действия» с диалогом «второго ряда». Фабула элементарна, состав событий стремится к нулю, интрига отсутствует, словарный запас персонажей скуден донельзя. Но на этом языке стоит остановиться поподробнее: реплики, написанные в столбик, — своего рода ритмизованная проза. Один и тот же текст повторяется в разных вариациях. Раз за разом жена спрашивает мужа, зачем он уходит в море, раз за разом напоминает о том, как им хотелось уехать из города и какой у них «большой красивый дом», раз за разом спрашивает, не надоела ли она ему, не разлюбил ли он. Это напоминает ритм прибоя: раз за разом волны накатывают на берег, бьются о причал, но все-таки всякий раз это разные волны. Логические ударения смещены, а то и вовсе не играют роли.

Кроме того, Фоссе дотошно прописывает в ремарках геометрию перемещений персонажей.

Действие локализовано в двух временных планах, то и дело взаимопроникающих. Пожилая женщина, навестить которую в уединенный дом у фьорда приехала ее подруга, вспоминает осенний день много лет назад, когда исчез ее муж. Далее мы видим разговаривающую пару. Из разговора мы узнаем, что они достаточно недавно перебрались в этот дом, и что муж тяготится покоем. Жена пытается доискаться причин дискомфорта мужа, каждый день уходящего от нее в море на лодке. Муж уходит и в этот раз. Приезжает Подруга жены (та же самая, но молодая), женщины разговаривают. Начинают сгущаться сумерки, на море возрастает волнение, приезжает Муж подруги, гости начинают выказывать признаки тревоги, отправляются к фьорду, затем вызывают службу береговой охраны, обнаруживающую пустую лодку. Действие вновь переносится в настоящее. Мы видим Женщину и ее Подругу, которая спрашивает, не одиноко ли ей в этом доме. Подруга уезжает. Финал.

Александр Плаксин (Асле) и Оксана Кормишина (Жена).
Фото — Т. Маркович

Герметичность — одно из сущностных свойств этого текста, люди говорят, но не разговаривают. За текстом что-то «брезжит», но это «что-то» — отнюдь не психологическая подоплека отношений. Информационный потенциал исчерпывает себя на 15-й минуте действия. Зато мы чувствуем, как в то время, пока люди говорят какие-то бедные, ничего не значащие слова, свершается нечто важное. Есть и напряжение, нагнетаемое речевыми повторами, и тайна. Нет противостояний. Есть напряжение между мужем и женой: Молодая женщина не понимает тревоги, съедающей ее мужа, и его тяги к морю и уединению. Есть противопоставление «обыденного плана», представленного Подругой и ее Мужем, и неизъяснимости свершающегося в этот момент события. Напряжение разрешается в той сцене, когда молодая женщина понимает, что ее муж Асле больше не вернется. Когда она осознает себя как единое целое с той стихией, которая, возможно, поглотила Асле.

Списывать скудность речи персонажей, очевидные зоны молчания между репликами на дефицит коммуникаций, разорванность межчеловеческих связей не стоит. «Однажды летним днем», как это ни смешно звучит в контексте метерлинковских аналогий, очень норвежская пьеса. Здесь присутствует странный национальный колорит, когда люди могут час сидеть на веранде в кресле, потягивая кофе из термоса, и, обменявшись парой-тройкой реплик, чувствовать себя очень комфортно.

Есть ряд загадок. Например, почему пьеса называется «Однажды летним днем», если основное действие происходит глубокой осенью в воспоминаниях героини? Или почему все герои анонимны, имя есть только у исчезнувшего мужа?

Александр Плаксин (Асле) и Ольга Бобкова (Жена).
Фото — Т. Маркович

Казалось бы, не представить другого более удачного места для постановки Фоссе, чем «Особняк», место, где несуетные люди раз за разом создают другую реальность, особую атмосферу, занимаются не столько результатом, сколько процессом. В городе, и даже шире, в стране почти не осталось режиссеров, которые обладают способностью услышать то, что за покровом текста, и то, что в молчании, сделать молчание наполненным, действенно активным (Клим? Погребничко?). Адекватное сценическое воплощение пьесы возможно при условии отказа от прямой изобразительности. Все это умеет и Алексей Слюсарчук. И отношения с Фоссе у режиссера давние — он уже ставил его пьесу «Сон об осени» в Новокузнецком театре.

Уже на входе в зал слышатся звуки арфы и гитарные переборы. Они не умолкают до конца действия, создавая психоделический настрой. В центре зала на столе небольшой макет: типичный скандинавский темно-красный дом на скале. В воздухе муляжи чаек на веревках и синие плащи-дождевики. На полу тазы, в которые капает вода. Перезвон капель вплетается в музыкальную атмосферу. Норвежский кукольный дом. Отыгравшие свою сцену актеры покидают площадку и в ожидании присаживаются за столик в глубине зала.

Как и в прошлых своих спектаклях, режиссер использует прием «свободных ассоциаций». Прежде чем «отдаться» роли, актеры, спрятанные в зале среди зрителей, обмениваются некими репликами из своего прошлого — «однажды я нашла в лесу ежика», «однажды я обнаружила у двери завернутое в письмо яблоко». Но если обычно мы наблюдаем, как «я» артиста вливается, перетекает в роль, срастается с нею или, наоборот, замещает ее, то в данном конкретном случае текст остается шкатулкой с секретом. Как, к сожалению, не нашелся ключ и к актерскому существованию.

Регина Бекетова (Подруга) и Евгений Сиротин (Муж подруги).
Фото — Т. Маркович.

На первый план вышел момент некоммуникабельности. Алена Шмидская, играющая Женщину в современном плане, с тревогой в глазах, искательно обращается в зал, оспаривая представление о мире пьесы как герметичном, замкнутом на самом себе. Словно дает показания, словно продолжает начатое много лет назад расследование. В отличие от нее, Молодая женщина (Ольга Бобкова) из прошлого спокойна, разве что немного раздражена странностями Мужа (Александр Плаксин). Их диалог акцентирует момент коммуникативного разрыва, бытовые, чуть агрессивные нотки людей, тщетно сдерживающих таящееся внутри раздражение. Неловкость есть и в отношениях Молодой женщины и Подруги (Регина Бекетова). Но невозможность их диалога окрашена интонацией неподдельного сочувствия. То же напряжение — и в отношениях Подруги с Мужем (Евгений Сиротин), крупным мужчиной прозаической наружности, озабоченным, главным образом, тем, что ему рано вставать. Но все это — цепочка локальных напряжений, не согласованных ни со сквозным действием, ни с центральным событием.

В интервью, данном несколько лет назад «Петербургскому театральному журналу», Алексей Слюсарчук говорил, что наличие текста в спектакле определяется импульсом, идущим из глубины актерского «я», вырастает из него, остается лишь то, к чему актер пришел «внутренне». В «Однажды…» текст не сильно сокращен, но ушли его мелодика, ритм. Эмоциональный потенциал подтекста тоже исчерпывает себя достаточно быстро. Возникает психологическая тавтология: отношения (подспудное раздражение) обозначаются вновь и вновь.

Состояние актеров достаточно константно, что нисколько не противоречит пьесе. Но константность у Фоссе не противоречит процессуальности. Как подать на сцене нарастающее напряжение ожидания? И его разрешение. В какой-то момент в пьесе Молодая женщина практически перестает говорить. В ней зреет ожидание центрального события (вот только какое оно? И как сыграть «море внутри»?). Актриса передает его формально, с помощью мелких физических приспособлений (тревожно теребит ворот свитера).

На сцене четыре человеческих существа, которым неуютно друг с другом. И это не только неуют невозможности с помощью языковых средств донести не то что до другого, до самого себя — то, что гложет. Это еще и неуют общения с текстом пьесы, который выбивает из-под ног любые психологические подпорки и приспособления.