«Мы берем это на себя».
Шаушпильхаус (Цюрих) на фестивале NET.
Режиссер Кристоф Марталер, cценография Дури Бишофф.

В этом спектакле сочетаются, казалось бы, несочетаемые вещи — беспощадный рациональный юмор (причем не только в тексте, но и в манере актерского существования) и как будто бы возникающая вопреки жесткой структуре спектакля и его трезвости поэтичность, доходящая даже до трогательности. Хотя в какой-то момент перестаешь различать — трогают ли тебя персонажи в каком-то их детском непонимании собственной чудовищности, или трогает сам театр, способный на такое волевое высказывание, где критика не отделена от самокритики.

«Мы берем это на себя» — о том, как один махинатор попытался обмануть других махинаторов. Если совсем по фабуле. А если по смыслам — то о том, как Земля избавляется от надоевшего гаденького человечества. В аннотации к спектаклю сказано, что по аналогии с понятием «плохой банк» Марталер придумал «плохое государство»: такой банк создается правительством, чтобы отложить неблагонадежные активы, а такое государство — для того чтобы собрать здесь всех мошенников и манипуляторов и избавить их от грехов. Для этого космический лайнер отправляет своих пассажиров в далекое путешествие.

Спектакль начинается с презентации — импресарио представляет каждого из путешественников: здесь наследница офшорных компаний; бывший делец в области мясного производства и одновременно священник-любитель; дама из компании по омоложению; специалист по разрушению карьеры путем травли в интернете и т. д. Каждый из них респектабелен, ухожен и самодоволен. Каждый из них удовлетворенно и с победным выражением лица смотрит в зал, приветствует публику, как будто на встрече, где еще не добившиеся успеха жаждут услышать мотивирующий рассказ об удачном бизнес-кейсе. «Счастливчик» смотрит в зал и произносит что-то типа девиза или многозначительного изречения. Например, мясник-священник говорит: «Убой и молитва — две стороны одной медали». Потом, где-то ближе к финалу спектакля другой персонаж придет к этому священнику исповедоваться в своих махинациях в бизнесе с водой, а тот, убрав разделяющую их перегородку, предложит объединить усилия бизнеса и церкви в общем проекте.

Н. Вайссе в сцене из спектакля.
Фото — архив театра.

Какая-то двойственная операция — с одной стороны, театр делает этих неприятных людей обаятельными, но Марталер чувствует эту опасность и четко отделяет театральное от собственно предмета критики: да, актриса Никола Вайссе, играющая престарелую наследницу офшорных компаний, прекрасна и смела, но ее героиня все равно зло, хоть и нелепое. В этой нелепости и естественно поданной невинности нет обмана — мы осязаемо чувствуем отношение самой актрисы к своему персонажу. И ради этого она не щадит себя — очень смешно и смело играет она старость, неказистость своей героини в сочетании с европейским лоском, который существует как-то отдельно. Укладка в том стиле, какой подобает немолодым светским дамам из высшего общества, дорогой розовый костюм — вспоминаешь сразу и Маргарет Тэтчер, и Ангелу Меркель: и вот в этом всем она смешно карабкается на высокий вертящийся стул, закидывая то одну, то другую ногу.

Здесь у каждого героя есть свой монолог — оправдание или квинтэссенция жизненной философии. Вот и у владелицы офшорных компаний тоже есть. С наивностью юной девочки она рассказывает, как не хотела наследства, как пришли, установили телефон, как пекла она раньше булочки в своей кондитерской, а тут вдруг все превратилось в отмывочную. Марталер какими-то, казалось бы, простыми, конкретными ходами (и главное тут — именно очень точное существование актера, ну и, конечно, местами доходящий до гениальности текст) добивается очень неконкретной, то есть многозначной зрительской реакции — и презрения, и сочувствия, и одновременного восприятия и актрисы, и героини, параллельного восхищения и отторжения.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Важная категория для спектакля Марталера — старость. Его герои стары, и даже вполне молодая женщина, которая здесь играет единственный удачный пример омоложения (на самом деле ей 95), выглядит немолодой, уставшей, пресыщенной. Старость здесь — не столько признак возраста, сколько характеристика испорченности, развращенности, отсутствия гибкости мышления и чувствования. Все эти люди глубоко убеждены в безграничности своей власти и возможностей. Эта старость здесь не только в реальном возрасте актеров, но в первую очередь в пластическом рисунке — в какой-то момент они двигаются ломано, заторможенно, как будто карикатурные комиксы из смешных фильмов, коверкая рисунок изящного танца.

Как обычно, спектакль Марталера — это не просто спектакль, но еще и концерт: в случае «Мы все берем на себя» диапазон музыкальной составляющей широк, от превалирующего здесь Вагнера до Штрауса, от Элтона Джона до Удо Юргенса. И здесь, как и в драматической части, Марталер сталкивает противоположные вещи — красоту исполнения и какую-то гипертрофированную опереточность существования: одновременно ты наслаждаешься музыкой и смеешься над тем, как лучезарно нелепы исполнители. Одна из актрис — профессиональная певица, поет прекрасно и сама красива, но то, что она делает со своим телом во время исполнения песни, вступает в отчаянный спор с ее данными: ее руки существуют как будто отдельно от тела, ноги не гнутся, и вся ее пластика — от поломавшегося робота из фильмов 80-х.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Музыка в этом спектакле Марталера — не только форма, но и содержание: герои спектакля — наследники великой культуры, они наслаждаются этим своим наследством, свободно ориентируются в нем, но оно не становится качественной их характеристикой. Великое искусство лишь защищает их в собственных глазах, облагораживает их социальную хищническую, основанную на низких инстинктах сущность. Кульминацией этой темы становится сцена с окорочком: огромная свиная нога, закрепленная на подставке, — вроде как объект современного искусства, но окружившие ее дамы и господа из ценителей быстро превращаются в жадных до жратвы животных.

Веселый и изящный спектакль Марталера выносит прозрачный диагноз всей западной цивилизации и человечеству в целом: эпоха «цифрозоя» приведет к вымиранию человека как вида, а будущее будет принадлежать гигантским кальмарам. Кальмар этот, явленный в финале, смотрит в зал голубым круглым глазом, что-то нежно воркует глубинным голосом и вызывает гораздо больше симпатии, чем те, кто на сцене, и те, кто в зале.