«Гамлет. Ширма».
Большой театр кукол.
Идея Анны Сомкиной, режиссер Руслан Кудашов, художник Марина Завьялова.

Postpankpuppetshow — назначили себе жанр авторы спектакля «Гамлет. Ширма» в Большом театре кукол. Действительно, и пост, и панк, и куклы, и шоу были. Также был старенький согбенный Шекспир с призраком-дитем на руках и с трубой, возвещавшей (как то происходило в «Глобусе») о начале представления. Гамлет, Полоний и прочие члены большого эльсинорского семейства тоже активно участвовали во всех шоу-шутках.

Но я бы назвала спектакль иначе, чем авторы. Я бы сказала, что это просто дадаистская пантомима по мотивам. Плюс к пантомиме — регулярные заветы, вроде:

«Дай мне, Господи, быть орудием Твоего мира,
чтобы я приносил любовь ненавидящим,
прощение — обижающим,
примирение — враждующим,
веру — сомневающимся,
надежду — отчаявшимся,
радость — скорбящим,
чтобы я приносил свет во тьму.
Дай мне, Господи, утешать, а не ждать утешения,
понимать, а не ждать понимания,
любить, а не ждать любви,
ибо кто дает, тот обретает,
кто о себе забывает — находит себя,
кто прощает — будет прощен,
кто умирает — воскресает для жизни вечной».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Молитва Франциска Ассизского разбита для этой цели на отдельные реплики, поделенные между косноязычными персонажами. Они приходят к ней, коллективной молитве, постепенно, высвобождаясь от пут и тряпок полуисторических костюмов, освобождаясь от условностей шекспировского театра, где женские роли играли юноши. Актеры в финале сбрасывают темно-голубые одеяния и остаются как есть — в прозодеждах кукольников. Как у Шекспира: что есть человек — «двуногое животное, и все».

От текста Шекспира ничего не осталось, кроме намеков. Преображения в духе «дада» совершаются на глазах. Пытается Гамлет прочесть «Быть или не быть» — получается «Бы — не бы». Остается вроде «не бы», но оно ведет к «не бо», слоги сливаются в «небо», глаза Гамлета восходят туда, а от «небо» к «бо» и заключению с последней буквой «г» — всего один решающий для героя шаг. Полоний обращается к дочери «доча», к Лаэрту — «сына», что хорошо, ибо сразу понятно, кто есть кто. У Полония, естественно, необъятный живот и такой же аппетит. Гертруда (он!) манерничает и совращает косметикой, выпивкой Офелию с белокурыми косами (тоже он!). Клавдий все время проверяет, на месте ли его детородные органы, и время от времени выступает с антимонологами — «бла-бла». Лаэрт примеряет сестринский пояс для чулок, чем пугает отца. Во время этих интермедий персонажи пританцовывают, общаются несложными жестами и односложными репликами не шекспировского происхождения: «поцеловал три раза, веди к венцу». Или читают стишок про Шалтая-Болтая.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Простота святого Франциска вела к «Гамлету» такого же простого, почти детского наполнения. Видно, что хотелось веселья, непосредственности, импровизации. Хотелось. Но спектакль не смешной, импровизации неловкие. Режиссер (Руслан Кудашов) играет масштабами — у актеров есть кукольные двойники. Но их значение и общение между куклой и взрослым планом минимально. Искусством пантомимы актеры владеют слабо. О виртуозности или мастерстве говорить не приходится. Без них пантомима — больше жестикуляция, бытовой уровень пластики. В быте — драки табуретками, когда Офелия (с накачанными мышцами) Гамлету или Гамлет Офелии наносят как бы физический вред, так что Офелия выходит из-за ширмы с повязкой на голове.

Не слишком удачно и с ритмом — он то возникает, то пропадает, а музыкальный фон спектакля обширен. Еще Анатолий Эфрос говорил, что драматический спектакль по сути балет. Тем более в законе ритма нуждается пантомима.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В итоге Гамлет убивает своего собственного творца, запихивая его вглубь ширмы. Ширма — видная вещь этого спектакля. И второе слово в названии оправданно. Ширма — необходимый атрибут кукольного театра. Здесь она — «волшебная палочка» Шекспира — Кудашова. Она светится, крутится, звенит. В ширме Офелия превращается в синего дайвера, прежде чем утонуть. Две воинственные табуретки падают вниз по мановению руки Шекспира. С ширмой все в порядке. И потом, если есть «Макбет. Кино», то почему бы не быть «Гамлету. Ширме»? И там, и там в названии — указание на поэтический реквизит.

Загадочным в «Гамлете. Ширме» остается личный реквизит Гамлета — две зеленые штуковины, похожие на большие уши. То они прилипают к нему, то он одалживает их друзьям-врагам — чтобы они услышали главный текст, что написан не Шекспиром, а его старшим современником, святым? Это заповедная простота — особая культура, к которой так неустанно ведет своих зрителей Руслан Кудашов. Он одной из целей своего театра видит «обучение вере, терпению, любви». Его Гамлет («Гамля», по интимному выражению «своих») такое дитя, что кормится из груди матери, а смысл бытия постигает из первобытных движений души — и пока дальше «бы!», позитивного утверждения сущего и себя не двинулся.