«Суд над Джоном Демьянюком. Холокост кабаре». По пьесе Дж. Гарфинкеля.
Театр «Мизантроп».
Режиссер Илья Мощицкий.

Александрина Шаклеева Дорогая Саша, пришло время нам обменяться соображениями по поводу увиденного спектакля Ильи Мощицкого. Ты видела и в Киеве, и в Санкт-Петербурге — есть с чем сравнить. Я могу говорить только о летнем показе на сцене театра «Цехъ». Но мне не хочется размышлять на тему русско-украинских отношений. Этот спектакль не кажется мне поводом. Тема человека как винтика системы, лишенной ценности жизни одного (десятерых, сотен…), как мне думается, актуальна во все времена и для всех стран.

Я предполагала, что режиссер выстроит на сцене кабаре на невеселые темы с легким (или не очень) антрепризным оттенком, и актеры будут «брать» вокальными данными и зажигательными танцами. Сначала это подтвердилось на все сто. И подтверждалось довольно долго. Я успела затосковать и скорбно думала о том, что в программке заявлено два часа, а антракта не предполагается.

Однако режиссеру неожиданно удалось вывести тему Холокоста из уже утомившей плоскости «чтобы помнили». Мощицкий, правда, не отказывает себе в удовольствии вставить сцену, в которой молодые люди делают селфи на фоне мемориалов. Эти назидательные намеки здесь лишние. Важнее — тема суда над человеком, абсурдного и бессмысленного. Мы, зрители, оказываемся в обстоятельствах главного героя — Ивана Демьянюка (Иосиф Кошелевич), единственного персонажа, решенного психологически. Вместе с ним мы погружаемся в его личный ад, два часа изнемогая в душном зале, где без конца пляшут, горланят и стучат по барабанам. Это ад трагифарсовый, в котором оказывается человек, ставший центром уже архетипичного кафкианского процесса. Иван здесь только символ. Это человек, оказавшийся под колесами государственной машины. Человек, которого давит система. Холокост как контекст только обостряет предлагаемые обстоятельства: государство, решившее добиться юридической справедливости, не совершает ли еще большего преступления, медленно уничтожая человека в уже мирное время?

Александра Тетерина Коллега! Гастрольный показ и показ этого спектакля в России никакого отношения к нынешним русско-украинским отношениям не имеют (хотя особо озлобленные и тут притянут пару-тройку фактов за уши), будем считать — так совпало: я, видя спектакль и в России, и в Украине, имела возможность в этом убедиться. Мне довольно сложно их сопоставить, потому что слишком отличались площадки и слишком отравил возможное «чистое» (первое) впечатление скандал вокруг постановки, чуть ее не сорвавший. В этом смысле показ в Петербурге прошел спокойно, что дало возможность так же спокойно, пристально рассмотреть того самого «человека в системе», о котором ты говоришь.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Именно само качество этой системы наделало немало шума в Киеве. К «человеку как винтику, механизму» претензий, разумеется, не было. Но как можно — про Холокост?! Кабаре?!.. Безумие! Дерзость! Прочие возгласы негодования и все, что угодно, переводящее внимание от спектакля к тому, что вокруг.

А режиссер, между тем, «не виновен», как скажут в одном из эпизодов главному герою Ивану Демьянюку две чертовки из судебного ада, в который тот попал (вообще суд в этом спектакле представлен как самый настоящий ад с безупречной «девятикруговой структурой» и прочими радостями). В общем… Автор не-ви-но-вен: он просто взял пьесу Дж. Гарфинкеля и поставил. Материал, наверное, и правда выходит за рамки плоскости «чтобы помнили», но выходит ли спектакль?..

Местами он, спектакль, «молчит» истинно драматическими сценами, а местами витиеватыми фиоритурами, как ты правильно заметила, корит и назидает. Но чем он с этим назиданием отличается от «собратьев по теме»?.. Ты говоришь, он — повод, но — для чего?..

Для кабаре?.. Спектаклю действительно удается существовать в этом жанре, и это не умаляет драматизма, но… в поисках «новых форм» слышно ли вообще, для чего мы тут собрались? Поприсутствовать на кафкианском процессе?.. Кто в этом процессе подсудимый? Кто — главный герой?..

Александрина Шаклеева Иван Демьянюк — протагонист, и толпа — антагонист. Они поют и танцуют, периодически выступая с монологами свидетелей, но такого надрыва, как у героя Кошелевича, больше нет ни у кого. Чертей его личного ада играют две девушки, отражающие разные грани сексуальности: одна глубокая, манящая, с низким томным голосом — роковая женщина (Анастасия Балуева), вторая — гораздо проще (Анастасия Кипина); к ним присоединяются два молодых человека (Андрей Кондратьев и Филипп Могильницкий), являющиеся в спектакле, в основном, представителями закона. Особняком стоит герой Алишера Умарова, который становится альтер-эго Ивана — Кошелевича. Он Иван Грозный — тот самый нацистский преступник, над которым вершится суд. Но был ли Демьянюк когда-то им, или это плод измученного сознания обвиняемого, который просто не понимает уже, где его прошлое и настоящее и кто он вообще?

Создатели спектакля придерживаются нейтральной позиции относительно судебного процесса: они никого не обвиняют и никого не оправдывают.

Александра Тетерина Да, один этот Иван Грозный гораздо убедительнее многих присутствующих «в зале суда». Этот персонаж существует параллельно всем героям, однако то и дело появляется, «вмешивается» в линию повествования основного героя (самого Демьянюка). И, как мне кажется, лейтмотивом этого кабаре тянется судебное дело Ивана, а «праздничная атрибутика» — та самая массовка: песни, вокал (да, действительно, вокал хорош), музыка…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Александрина Шаклеева А-ля эпический театр Брехта. Эта массовка прекрасно справляется со своими номерами. Несмотря на сборную труппу, спектакль кажется ровным и достаточно ансамблевым. Хотя Анастасия Кипина, ставшая «голосовым центром» труппы и вокально вытягивающая своих партнеров, конечно, не может равняться с ними в драматическом мастерстве. Утрированно-эстрадные оценки допустимы в этом жанре, но не всегда уместны. И разглядывание собственной груди и маникюра во время патетических монологов героя Кошелевича — явно лишнее и неизбежно перетягивает внимание от артиста, говорящего на авансцене.

Александра Тетерина Да, в целом — переизбыток, ты права, слишком много эстрадного жеманства. Кстати, об эстраде: отдельные вокально-танцевальные номера в этом кабаре — как зонги в эпическом театре, недаром ты упомянула Брехта. Кабаре. Яркие вспышки света. Все это перемешивается «гнилым» напряженно-молчаливым судом, похожим на самые мрачные полотна Босха. Мир безысходности (мне все же кажется, это безысходность, состоящая из двуличности, постоянной лжи — да хоть бы самому себе — и следования от суда земного к суду Страшному). И в эту безысходность врывается судебная комиссия из четырех персонажей, разбавляя ее кощунственными плясками на костях 30 000 убитых евреев. «Судьи» заходятся в абсолютном веселье, будто охвачены агонией. А потом — бах! — и лопается последняя натянутая струна… И тишина. Парадокс, но в этой тишине не происходит осознания всего ужаса произошедшего. Вообще ничего не происходит. Пустота.

Александрина Шаклеева Но никакого катарсиса и не предполагается. Ад, озвученный ансамблем, постоянно находящимся на сцене (композитор Дмитрий Саратский), превращен в эстрадное выступление, и, если вдуматься, чем суд — не театр, где все играют определенные роли, да и процессы часто бывают лишены здравого смысла, превращаясь в абсурдные драматургические произведения?

В финале мы остаемся с пустотой, и от этого еще страшнее. Пустота парализует. Ты лишаешься чувств, воли, потому что приходит осознание бессмысленности происходящего, осознание и своей собственной мизерности перед жизнью, законом, обстоятельствами. Человек в любой момент может стать дьяволом: и речь тут не только о внутренних бесах, которые просыпаются, когда Иван Демьянюк уже не может достоверно понять, кто же он есть на самом деле, — но и о внешнем аде, который вдруг становится не просто реальностью, хуже — обыденностью.

Александра Тетерина Ад — обыденность. Хаос — обыденность. Театр абсурда — обыденность. Ведь суд, ты права, — тот еще театр абсурда, процесс этот (судебный), безусловно, лишен здравого смысла. Только если в театре пока еще придерживаются распределения ролей, то в «нашем» (о котором ведется речь) суде, как в карточной игре, масти меняются, что называется, «по обстоятельствам», как ему, суду, удобно. Из такой игры очень легко выйти дьяволом и почти невозможно — человеком. Ты права, Холокост — это лишь повод заговорить об этом.

Александрина Шаклеева Человек, оказавшийся один на один с абсурдностью судебной системы, перестает быть собой. Уже неважно, какие вкусные пироги он пек и каким прекрасным отцом являлся для своих детей. Неважно, кем он был, если предполагается, что он виновен. И за отчаянием героя Кошелевича, действительно, открывается пустота. Но она зловещая и страшная. Пустота, которая парализует и убивает все человеческое в человеке.