«Дядя Ваня» (А. П. Чехов).
Театр на Васильевском.
Режиссер-постановщик Владимир Туманов, художник-постановщик Елена Дмитракова

Жаль, что приходится писать об этом спектакле быстро, наскоком, «с первого просмотра» тем более, премьерного. Безусловно, он стоит серьезного, вдумчивого, неторопливого разговора. Владимир Туманов шел к своему Чехову долгие годы, а для актеров Театра на Васильевском «Дядя Ваня» — не проходная постановка, а целое событие, «высота» в творческой биографии. Жаль, что удалось увидеть пока лишь один состав, — уверена, что второй не менее интересен, и сравнение помогло бы быть точнее. Тем более, что спектакль пока еще очень «сырой» (прошу прощения за избитость формулировки). Со временем, думаю, уйдет излишняя взнервленность, будет меньше крика, пафоса, суеты. Смысл высказывания режиссера, с известной долей лукавства обещавшего зрителю самый-самый что ни на есть классический спектакль по классической пьесе в классических костюмах, прочитывается уже сейчас. И он отнюдь не банален.

Выходя на улицу после каждого «Дяди Вани» (страшно вспомнить, сколько их уже было!), всегда думаешь: «Ну, всё, ничего больше добавить нельзя…» Но снова премьера — и опять какие-то большие и маленькие открытия. Я имею в виду вовсе не жанровые переключения, даже не распределение, хотя замечательный актер Михаил Николаев, которого принято считать комиком, сам неоднократно говорил в интервью, что роль Войницкого — сюрприз в первую очередь для него самого. Вопреки ожиданиям, именно эта роль оказалась решена в хорошем смысле традиционно. В конце концов, играть сегодня Чехова в эксцентрической, даже фарсовой манере — уже почти штамп. Самым неожиданным оказалось как раз решение не главных персонажей.

… Нянька Марина (Татьяна Малягина) появляется на сцене при не погашенном еще свете, бодро шагает к огромному круглому столу, покрытому скатертью — хрестоматийный самовар уже тут — садится, деловито, размашисто крестится и с удовольствием пьет чай с блюдечка. Платок до бровей, самодовольное личико церковной служки. В пасмурном мире спектакля, где усадьба Серебряковых волей художника превращена в царство опрокинутых табуретов, сухих веток и мелких желто-зеленых яблочек (о, где вы, чудно пахнущие антоновские яблоки дворянских поместий?), в мире сухих пеньков, карикатурно «обозначающих» будущее астровского леса… здесь она — не хозяйка, но и не раба. «Бог помянет», — звучит по-сектантски уверенно. Ее сотворенный кумир — порядок. Регламент. Ритуал.

Наталья Кутасова (Марья Васильевна) и Михаил Николаев (Дядя Ваня).
Фото — архив театра.

… Мария Васильевна (Наталья Кутасова) — персонаж почти сюрреалистический. Гротескная зеленая фигура «в жутких розочках», она носится взад и вперед, периодически лупит канцелярской папкой, с которой не расстается до финала, по башке своего непутевого сына, профессора, всех подряд. Не буду раскрывать секрет, что именно лежит в этой папке. Важно другое: ее идол Серебряков (Михаил Долгинин) — всего лишь вялый потасканный Дон Жуан, проклинающий не столько старость, сколько угасшую мужскую доблесть (забавно в этой связи звучит отчаянная реплика «Кончились силы!»). Понимает ли она это? Способно ли вообще что-либо понимать это странное, круглоглазое существо, постаревшая русалка, кикимора болотная, то и дело качающая на руках, будто младенца, то подушку, то букет роз? В «Дяде Ване» А. Щербана, помнится, Светлана Смирнова уже превращала «маленькую» роль Войницкой в «большую», придумывая множество точных и неожиданных подробностей; хороша была и Татьяна Щуко в МДТ. Но сыграть чистую, стопроцентную одержимость — как зримое воплощение души этого Дома — такого на моей памяти еще не было.

… Вафля (Дмитрий Евстафьев), седой как лунь человечек в нелепом жакете, сонечкин «крестненький», чудак, но по логике пьесы вроде бы должен быть добр и мудр. Ничуть не бывало. Великолепный эпизод: уязвленный невниманием Телегин, услышав, как перепутали его имя, впадает в натуральную истерику: «Илья Ильич!!!» — кричит он с неподдельной, какой-то застарелой злобой вечно униженного и оскорбленного…

Кумиры здесь есть у всех, и это — главная мысль режиссера. Подмена, обман, фикция. Бесовщина, не исчезающая даже с криками петухов. Все то, что принято говорить о пьесе «Дядя Ваня» — несбывшиеся надежды, обманутые иллюзии, «пропала жизнь» и т. д. — объясняется очень просто: ложные идеалы, поклонение миражам, подмена веры (в первую очередь, христианской — но не только!) знанием, которое на поверку оказывается ошибочным. В связи с этим особенно интересна трактовка образа Елены Андреевны. Героиня Елены Мартыненко действительно божественно красива, но еще и на редкость умна, талантлива, амбициозна. Это женщина, которая могла бы после консерватории стать блестящей певицей, стяжав мировую славу, — но в какой-то момент, поддавшись минутному искушению, вручила свою судьбу профессору Серебрякову, и уже тысячу раз пожалела об этом. Ее «бес разрушения», о котором идет речь в пьесе — это дар вокалистки. Елена Андреевна постоянно поет — и «солнечная неаполитанская» «О, sole mio!», сопровождающая ее появление, говорит о многом. Известно, что Чехов трижды путешествовал по Италии, причем в первый раз — через несколько месяцев после сахалинского ада, и писал оттуда: «Русскому человеку, бедному и приниженному, здесь в мире красоты, богатства и свободы не трудно сойти с ума». Сходит ли сама Серебрякова, или окружающие ее — не сказать сразу, но факт налицо: оперная прима, отказавшись от карьеры, стала вульгарной певичкой в красном шелковом пеньюаре. Умный, харизматичный доктор Астров (замечательное, на мой взгляд, исполнение Сергея Лысова), понимая это, не в силах переключиться на верную и преданную простушку Соню (добротная, тщательно выстроенная роль молодой артистки Натальи Корольской). Он и монолог свой о лесах-то говорит, лишь бы понравиться профессорше — а потом сам себя презирает за мальчишество. И все запутались. Все бегают, как заведенные, вокруг стола. Круги, круги.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В спектакле, кажется, нет ни одной посредственной актерской работы. Обидно, что режиссер, придумав массу остроумных решений и наметив общую концепцию (Чехов и религиозное сознание — серьезнейшая тема!) допускает такое… мягко говоря, неуместное музыкальное сопровождение. Пожалуй, это главная проблема тумановского «Дяди Вани» на сегодняшний день. Избитый прием «сцена на сцене» тоже не красит спектакль, но и обойтись без него трудно, если для иронического остранения нужны канкан, веер, громовые раскаты, рыдания, мелодраматические и водевильные клише и т. д. О финале вообще не хочется упоминать: заключительные сцены в последних работах Туманова, на мой взгляд, представляют собой нечто шокирующее — но у каждого свои представления о допустимых вкусовых нормах…

Говорят, есть такое поверье: после того, как подымут покойника, чтобы везти его на кладбище, несколько человек бросаются переворачивать все табуретки вверх ногами — чтобы на них не лег очередной гроб. Бесы умчались, петухи кричат, пора уже наконец жить.