В 2019 году исполняется 240 лет РГИСИ (дата, впрочем, сомнительная и недоказанная: нет связи между драматическим классом, который набрал Иван Афанасьевич Дмитревский в рамках «Танцовальной Ея Императорского Величества школы» — и Школой актерского мастерства (ШАМ) Леонида Вивьена, от слияния которой с КУРМАСЦЕПом Всеволода Мейерхольда в 1922 году получился Институт сценических искусств, ИСИ… Но вот что точно — в октябре этого года исполнится 80 лет театроведческому факультету. И тут без дураков. Самая старая театроведческая школа, идущая от 1912 года и графа Валентина Зубова, оформилась в факультет в 1939 году. Был набран первый курс студентов, и 1 октября начались занятия.

Эту школу олицетворяют многие ее создатели и продолжатели. Когда-то, начиная журнал, мы почти сразу организовали рубрику «Учителя». Частично из нее, частично из новых текстов пять лет назад была собрана и издана книга «Учителя» (составители Марина Дмитревская и Евгения Тропп), история факультета в лицах преподавателей и учеников (каждое эссе написано учеником об учителе). Герои книги — представители старших поколений педагогов нашего театроведческого (и портреты в ней расположены по хронологии их появления на факультете). Кому-то знаком этот том, кому-то — нет. И мы решили в течение предъюбилейных месяцев выводить в широкий читательский мир лица и творческие биографии знаковых педагогов театроведческого факультета. Вот так — серией, каждую неделю. Чтобы помнили.

ЖИЗНЬ В «БОЛЬШОМ ВРЕМЕНИ»

Со дня ее внезапного ухода прошло уже более двух месяцев. Но все никак не могу поверить, что впервые за многие-многие годы не смогу позвонить ей и услышать ее живой бодрый голос, наполненный теплом и какой-то особой бархатистой мягкостью. «Да, Андрей… Спасибо вам… Спасибо… Вам тоже успехов!.. И передайте от меня привет Ирочке… А как дела у Арсения?»…

М. М. Молодцова. 1990-е гг.

В ее отношениях с учениками всегда чувствовалась материнская заботливость. Не жесткая опека, лишающая прав на самостоятельный выбор, а заботливость, дарующая свободу, но в то же время удерживающая от непоправимых ошибок. Пестовать учеников она умела и любила. Но делала это лишь в тех случаях, когда они не гнались за статусом и конъюнктурой, а проявляли искренний интерес к своему предмету и пытались решать серьезные задачи. Идя своим собственным, неповторимым путем, она мудро позволяла своим питомцам медленно созревать, даже если те какое-то время блуждали окольными тропинками. Она никогда не стесняла их свободы и при этом с тончайшим тактом уводила от провалов в бездорожье, подсказывала каждому выход к своему прямому пути.

К разного рода регалиям и официальным почестям Майя Михайловна всегда была равнодушна. Потому и не написала докторской. Помню, как Лев Иосифович Гительман неоднократно уговаривал ее выйти на путь к еще одной защите, но в ответ она произносила что-нибудь уклончивое либо твердо и спокойно отчеканивала: «Чтобы я опять проходила через весь этот ад? Ни за что. Да лучше я еще одну монографию напишу». И писала. Причем так, что с каждой из ее монографий не всякая докторская могла выдержать конкуренцию.

Ее книги и многочисленные статьи не требуют специального представления. Они хорошо известны каждому, кто всерьез занимается историей театра. О ком и о чем бы она ни писала — об Эдуардо Де Филиппо, Пиранделло, Гольдони, комедии дель арте, — в ее трудах всегда давала о себе знать не только научная доскональность, не только глубина проникновения в предмет, но сильнейшая заинтересованность, передававшаяся читателям, подлинная увлеченность, живая мысль, соединявшая в себе строгую академичность и полнокровную эмоцию (редкое, надо сказать, сочетание).

Всегда поражала широта ее интересов, обусловленная далеко не только многообразием лекционных и семинарских тем, не связанных непосредственно с итальянистикой. Майя Михайловна отнюдь не была одним из тех историков-театроведов, чьи интересы ограничены рамками какой-то одной страны или одной эпохи.

Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.

Эти известные строки как нельзя лучше передают ее способность не только мыслить об истории театра, но по-настоящему жить в ней, чувствуя каждую эпоху, проникаться ее неповторимой атмосферой, никогда не забывая о связи времен. Иначе говоря — существовать в «большом времени».

М. М. Молодцова, Л. Г. Пригожина и Г. В. Титова на дипломных защитах. 1960-е гг.

Но дело не только в широте кругозора. У Майи Михайловны был свой, особый «гамбургский счет», определивший ее научные приоритеты последних двадцати пяти лет. Помню свое удивление, когда получил от нее в подарок ее новую книгу — о комедии дель арте (с шутливой дарственной надписью, глубоко серьезный смысл которой я сумел оценить много позднее: «Моему первому аспиранту с любовью к Ибсену и с приветом оному от commedia dell’arte»). По молодости лет мне казался странным такой внезапный поворот к Возрождению после долгого изучения театра двадцатого века, который, на мой тогдашний наивный взгляд, был куда более интересным, чем ренессансные «древности». И лишь позднее, в ходе многолетнего тесного общения с Майей Михайловной, я стал понимать причины этого неожиданного поворота, его глубокую обоснованность и даже необходимость. Приверженность гуманистической традиции и ее ренессансным истокам — вот что определяло и этот поворот, и всю сложность отношения Майи Михайловны к искусству двадцатого века. В нем она, конечно, многое ценила, но столь же многое категорически не принимала, отчетливо видя тупики, возникавшие там, где решительно провозглашался разрыв с гуманизмом. Когда-то, возвещая этот разрыв, Фридрих Ницше запальчиво восклицал: «Возможно, человечество погибнет от этого. Что ж, пускай!» С первой половиной этого соблазнившего многих высказывания Майя Михайловна могла бы согласиться, но со второй — никогда. «Осторожно — человечество!» — вот призыв, под которым она подписалась бы без малейших колебаний. Слишком высокую цену заплатили за миражи «сверхчеловечества» ее современники, чтобы отказ от человеческого первородства мог вызывать у нее всего лишь отстраненно ироничную улыбку или просто-напросто равнодушие. Убежденность в том, что театр не может сохранять нейтралитет в той борьбе, что длится уже более столетия и от исхода которой зависит само существование нашего человеческого мира, в первую очередь определяла ее оценки тех или иных сценических явлений — независимо от их чисто эстетических качеств, от чисто эстетического к ним подхода. Вспоминаю, как на предзащите кандидатской диссертации по Гротовскому Майя Михайловна, с театроведческой основательностью разобрав представленную на обсуждение работу, позволила себе глубоко личное и лишь поверхностному взгляду кажущееся странным высказывание: «Все-таки прав был Папа Римский, отлучив Гротовского от церкви…». И после краткой паузы добавила: «Если человечество не свернет с пути, на котором оказалось, все закончится крахом».

После дипломных защит 2009 г. П. Хорькова, А. Дунаева, М. М. Молодцова, Д. Фомина, Т. Кузовчикова.

«Я католичка», — сказала она однажды, имея в виду не конфессиональную принадлежность (к вопросам чисто религиозного характера она не проявляла, насколько мне известно, специального интереса), а, скорее, тип миропонимания, оказавшийся необходимой плодотворной почвой для ренессансного гуманизма и созданного им театра. Тут, пожалуй, уместно вспомнить поздние строки Вячеслава Иванова:

Где бормочут по-латыни,
Как-то верится беспечней,
Чем в скитах родной святыни, —
Простодушней, человечней...

Человечней… Вот, наверное, слово, точнее всех остальных характеризующее приоритеты Майи Михайловны (хорошо, однако, различавшей величайшие взлеты и глубокие падения человеческой природы, не игнорировавшей ее проблематичной — прежде всего с этической точки зрения — двойственности). Да и в самом деле — разве может отвергнуть человечность тот подлинно живой театр, к истокам которого обратилась Майя Михайловна в последние десятилетия? Разве может он обойтись без живой человеческой страсти, живой человеческой мысли, живого человеческого взгляда на мир?

«Благодаря актеру, — писала она, завершая свою последнюю статью, — живым драматическим лицом становится сам театр, весь театр, полный возвышающей душу скорби и любви, способный сохранить и передать будущему все гуманистические ценности».

Такова, пожалуй, суть того урока, который преподала нам Майя Михайловна и который мы должны помнить при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах, обещаемых нам двадцать первым веком. Ведь без постоянного усвоения этой сути и верности ей невозможно сегодня ни сохранение театра, ни его жизнь в «большом времени».

2014 г.