«Сучилища». А. Иванов.
Серовский театр драмы им. А. П. Чехова.
Режиссер Петр Шерешевский, художник Алексей Унесихин.

Пьеса Андрея Иванова «Сучилища» совсем свежая. В 2016 году она была представлена на Международной драматургической лаборатории в Минске, а в 2017 — на Любимовке. Сленг и ненормативная лексика в ней, выразимся академическим языком, — необходимые речевые характеристики героев. Не слишком пристойное название образовано от фразы главной героини, подзаборной девчонки, которая зачем-то ходит в училище получать непонятно какое образование и влюбляется в педагога, который там неизвестно зачем преподает философию. «Але… я — с училища», — говорит Танька в телефонную трубку своему возлюбленному. Однако ее сущности вполне подходит слитное написание этого слова, и хлипкому интеллигенту Сереже, которого она цепко присваивает в качестве своего мужчины, ясное дело, придется лихо.

В пьесе Иванова налицо все приметы новой драмы, по крайней мере того ее крыла, где, помимо скверных реалий жизни, потерянности героев в социуме и жестяной лексики, есть еще и внятный сюжет, и мелодраматический компонент. Лексику режиссер Петр Шерешевский ловко подменяет эвфемизмами — все понятно, а вместе с тем неподсудно. Но с сюжетом в спектакле происходит замечательное эстетическое приключение, которое дает и без того хорошей драматургии множество дополнительных очков. По части и художественных контекстов, и театральности как таковой, и, разумеется, расширения смысловых объемов.

К. Пестова (Танька).
Фото — Е. Чижова.

В сущности, что тут у нас в центре внимания? История о смертельно опасных взаимоотношениях между простолюдинкой и человеком более высокого происхождения. Пусть травестированные — современный Сережа с его никчемной педагогической деятельностью и депрессухой тот еще «дворянин», а «раённая» красотка Танька, живущая в свинских условиях и торгующая в ларьке рыбой, та еще «бедная Лиза». Но девственница Танька (да-да, в своем захолустье эта девица умудрилась сохранить неприкосновенность, и есть в этом что-то романтическое), грубая, отчаянная, эгоистично, без всякой рефлексии упертая, здесь все же существо живое, с первозданными инстинктами, с не убитой социумом природой. В отличие от хилого и вялого Сережи, типичного новодрамовского персонажа со слабыми жизненными токами и стертыми ориентирами добра и зла. И вот режиссер прозревает в этом Сереже некую пародию на всех литературных героев — от античного Ясона, утомившегося от варварки Медеи, до отечественного «лишнего человека», погубившего дикую горную козочку Бэлу. А саму историю ведет через вечные классические чертоги: античная трагедия, Кальдерон, Лессинг…

Нафантазировать можно ровно столько, сколько позволяет гуманитарное образование. Сохраняя в неприкосновенности жесткую и глумливую лексическую материю пьесы, он погружает ее в театральное варево, где возникают и испанские гранды, и средневековые монахи, и Харон, и эпизоды в духе мистических триллеров, и еще бог знает что, придающее действию прихотливый и терпкий вкус, расширяющее частную историю до границ культурного архетипа.

Сведения о том, что героиня торгует рыбой, трансформируются в спектакле в некий рыбачий городок с рваными парусами, грязными канатами и старой лодкой (художник Алексей Унесихин). В таких местах победно орудовала гольдониевская Мирандолина, бродили мечтатели Александра Грина и даже девушка Гутиэрре ждала своего Ихтиандра, впрочем, и сейчас по пластиковым бутылкам и другому мусору такие места нетрудно опознать.

К. Имеров (Сережа).
Фото — Е. Чижова.

Зацепившись за Танькино вранье, что, дескать, ее мама уехала в Испанию, Шерешевский подает строго отмеренные порции испанского колорита. Вот развращенный Сережин приятель Славик толкает эмоционально выгоревшего героя на то, чтобы лишить Таньку девственности, обещая в награду перспективную работу и новый макбук. Этот веселый криминальный Славик, представьте, появляется на сцене испанским гулякой эпохи раннего Возрождения в сопровождении колоритного брадобрея. Парализованный пьяница, Танькин папаша вывозится на сцену на неких «средневековых» деревянных носилках. Сохраняя специфическое «инсультное» произношение, он похож на благородного страдающего отца из старой костюмной пьесы. В ключевые моменты развития трагического, в сущности, хотя и глумливого сюжета шествуют по сцене монахи в капюшонах, сопровождаемые органным хоралом. Отдельная история — бывший жених Таньки Костик, который отсидел уже срок за убийство из-за своей зазнобы. В конце концов он с подлой подачи не сдюжившего перед Танькиным напором Сергея успокоит и ее саму. Тут такая мелодрама на грани китча! «Я люблю тебя, маленькая», — приговаривает, совершая свое дело, дюжий молодец, смахивающий одновременно и на героев Достоевского, и на персонажей психологически закрученных фильмов ужасов. Но он еще и явный перевозчик по реке Стикс — его лодка красиво появляется в глубине перекрытого помостом зрительного зала, в то время как публика сидит на сцене, наблюдая и ближний, и дальний план этой прихотливой игры.

К. Имеров (Сережа), А. Дербунович (Костик), .
Фото — Е. Чижова.

Артисты Серовской драмы отлично справляются со сложной стилевой партитурой. Они легко балансируют между нарочито театральным притворством и тихой новодрамовской достоверностью. Они непостижимым образом сплавляют с постмодернистским стебом живое, сильное чувство. От Карины Пестовой — Таньки просто не оторвать глаз! Красивое, сексуальное и гибельное, это «сучилище» по-своему целомудренно, это существо не развязное, но природно сильное, еще не обтесанное цивилизацией (хорошая пьеса наверняка пойдет в театрах, и играть героину банальной оторвой из ближайшей подворотни, думаю, будет наименее умным решением). Кирилл Имеров, играющий Сергея стертым, задавленным неврастеником, состояние которого современному человеку легко понять, но очевидную подлость нелегко списать на обстоятельства, составляет с Кариной Пестовой яркий, впечатляющий контраст. Точно попадают в сложный стиль и Алексей Дербунович — Костик, и Дмитрий Плохов — отец Таньки, и Марианна Незлученко — мать Сережи, и Сергей Каляев — Славик.

Сложно сочиненный спектакль Петра Шерешевского не то чтобы поднимает сегодняшнюю пьесу с ее, казалось бы, стертыми понятиями о добре и зле, с персонажами, не тянущими на героев, и с коллизией, травестирующей, подобно самой нашей жизни, и тему сословных предрассудков, и понятие любовного треугольника, и любимое отечественное «среда заела»… Короче, не то чтобы он поднимает все это до высоты вечного классического сюжета. Просто спектакль убедительно констатирует — вечные сюжеты по-прежнему ходят рядом, только мы о них напрочь забыли. Однако хороший-то театр не может не воспользоваться случаем, чтобы об этом напомнить. У него для этого имеется богатый арсенал, где китч, мелодрама и хоррор вполне комфортно помещаются под сводами классических дворцов. Более того, они вместе делают одно большое и полезное дело.