«Невидимые миру слезы» (по ранним рассказам А. Чехова).
Линнатеатр (Таллин).
Режиссер Эльмо Нюганен.
Фестиваль «Балтийский дом».

…А ведь было время, когда Чехов еще был Чехонте, учился в университете на врача и сомневался, что выбрать — медицину или литературу? В то время Станиславского еще звали Алексеевым, работал он в семейной фирме и играл в любительских спектаклях (зрителям запомнился его Подколесин: выходя в окно, он наступил на рояль, крышка треснула, струны оборвались, а поскольку после был бал, ему пришлось петь, заменяя собой рояль, всю ночь). На сцене в то время царили Федотова, Ермолова и Ленский, а репертуар театров полнился не только пьесами Островского, но и водевилями. Можно сказать, что именно такого рода спектаклями вдохновился Эльмо Нюганен, когда решил поставить ранние рассказы и одноактовки Чехова.

В ту далекую эпоху инсценирование уже существовало, только называлось «переделкой». Переделывали и ставили романы и поэмы известных авторов, в том числе Пушкина и Достоевского. Как правило, диалоги бережно выбирали из прозаического текста, как изюм из булки. Эльмо Нюганен воспользовался тем же методом совершенно оправданно: рассказы «Счастливчик», «Толстый и тонкий», «Который из трех?», «Дипломат», «Дочь Альбиона», «Предложение» и «Невидимые миру слезы» построены на диалогах, Чехов как будто тренировался перед тем, как написать «Медведя» и «Предложение» (режиссер их тоже включил в спектакль).

Все начинается с рассказа «Счастливчик», место действия — поезд (ряд кресел обозначает сидячий вагон). Он останавливается, и на станции происходит встреча одноклассников («Толстый и тонкий»). И дальше начинается путешествие по разным квартирам и имениям тех, кто приехал сюда в этом вагоне. Кого-то застают на поминках, кого-то — во время предложения руки и сердца, кого-то — раздетым в речке, кого-то — уговаривающим свою жену выдать ключ от буфета с водкой.

Представляя, как могли играть комические сценки в восьмидесятые годы XIX века, Эльмо Нюганен выстраивает мизансцены так, что актеров, как магнитом, тянет к авансцене. Словно попав в заколдованный круг, они перестают смотреть на своего партнера и обращаются напрямую в зал. Каким бы ни был смешным монолог, в него вкладываются все силы, и даже слуга из «Медведя» (Индрек Ойари), согнувшийся в три погибели, медленно ковыляет к авансцене ради двух-трех реплик.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Актерский пластический рисунок напоминает карикатуры на страницах юмористических журналов вроде «Стрекозы», «Зрителя», «Будильника» или «Осколков». Если у Ивана Васильевича Ломова (водевиль «Предложение») случается сердечный приступ, то актер Арго Аадли в судороге делает пару шагов, а потом чуть ли не взмывает под колосники, вытянувшись на цыпочках, и резко падает, картинно раскинув руки. Если Наде Лангер из рассказа «Который из трех?» нужно подумать, то актриса Пирет Калда закрывает глаза ладонью и галопом проходит круг.

Все великолепие париков, накладных бакенбардов, пышных усов, сумасшедших шляпок, костюмов, стилизованных под эпоху конца XIX века, освещено холодным синим и оранжевым светом, который строго очерчивает границы игровой площадки. Похожая сценография была в другом спектакле Нюганена «Я любил немку» (ПТЖ № 66): пара стульев и световые тени, создающие атмосферу парка. Там мелодраматическая история про эстонца и девушку из балтийских немцев, в которой все было проговорено и недомолвок не оставалось, превращалась почти в трагедию: влюбленные герои так и не смогли услышать друг друга из-за предрассудков, которые сегодня кажутся смешными, и стена непонимания выросла до такого масштаба, что финальное объясняющее всё письмо героини было прочитано на другом языке. В «Невидимых миру слезах» такой тонкой игры с жанром не вышло: спектакль остается хорошо сыгранными комическими сценками, простыми, как рождественские истории, не больше того.