«Конец лета». По пьесе Т. Леттса «Август: графство Осейдж».
Государственный академический русский театр драмы имени М. Горького (Астана).
Режиссер Анна Троянова, художник Канат Максутов.

В начале весны, под самый Наурыз, астанинский Театр имени Горького представил зрителям «Конец лета». Трудно представить менее подходящий спектакль для такой даты: вместо зарождения жизни, которое отмечается по всему Казахстану, на сцене — угнетающие страдания прогнивших насквозь людей. Такой контраст между первой и второй реальностью еще больше подчеркивает проблематику Леттса — если откладывать жизнь на потом, то потом может оказаться, что жизни никакой и нет, и ваше душное лето будет длиться вечно.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Жабчук.

Если в России этот сюжет знаком многим зрителям в разных уголках страны, то в Казахстане на профессиональной сцене «Август: графство Осейдж» ставится едва ли не впервые. Возможно, поэтому Анна Троянова поставила спектакль очень подробно, не пропуская, кажется, ни одной оценки и не выводя на первый план какого-то одного персонажа. Очевидно, что режиссер ставит пьесу как семейную сагу, как многосоставной роман. В этом одновременно и большой плюс спектакля — в нем случилось несколько отличных актерских работ, и минус — кажется, столь подробно погружаясь в каждую линию, легко утомиться и потерять суть целого.

Спектакль начался с записанного на аудио эпиграфа к пьесе — отрывка из романа Роберта Пети Уоррена «Вся королевская рать». Этот текст о проявлении родительских чувств, который заканчивается фразой «встреча доброй старой семьи на пикнике под кленами очень напоминает плавание в бассейне с осьминогами», — емкое описание происходящего в пьесе. Зрители несколько раз услышали те же строки по ходу спектакля в исполнении Беверли — отца семейства, чья пропажа стала катализатором сюжета. Кажется, что режиссер передала эти слова напрямую герою, чтобы тем самым приоткрыть причину его суицида — Беверли слишком хорошо понимал, во что превратилась семья при непосредственном участии жены Виолетты и его молчаливом согласии.

Вопреки пьесе, у Беверли в спектакле появляется собственная сюжетная линия. Народный артист КР Сергей Матвеев начинает спектакль с долгого обстоятельного разговора Беверли с только что нанятой служанкой Джоанной. Его манера игры нарочито театральна: он говорит с длинными паузами, ярко интонирует текст, задавая тон остальным. Во втором акте уже мертвый отец семейства (вернее, его призрак, который даже буквально процитирует монолог Гамлета-старшего, чтобы все это точно поняли) будет присутствовать при дальнейших событиях, и его реакции — где-то восторженные, где-то уставшие и печальные — будут так же манерны и ярки, чтобы ни один, даже самый невнимательный, зритель их не упустил. Еще одна неожиданная деталь, которую вводит режиссер: кажется, что Беверли здесь не только поэт, но еще и дирижер — последняя одежда, в которую еще живой отец переоделся на сцене, — сценический фрак с яркой красной бабочкой, а уже призрак Беверли постоянно дирижирует музыкой, которая наполняет сцены второго акта. Так создается ощущение, что вся симфония отношений, которую играют артисты в спектакле, сдирижирована именно им, а его уход — шанс наконец-то собрать весь «оркестр» в одном месте.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Жабчук.

В таком радикальном ходе — а вывести на сцену персонажа, которого автор убивает на первых страницах, ход радикальный, — суть прочтения пьесы Анной Трояновой. Она будто бы пытается объяснить зрителю каждую мелочь, стремится разжевать объемную историю так, чтобы мотивации каждого героя стали внятны и прозрачны. В результате спектакль идет почти четыре часа с антрактом, а детализация настолько сильна, что к середине второго акта слишком тяжело уследить за переживаниями героев, а хочется просто солидаризироваться с ними, сбежать и вдохнуть свежего воздуха.

Большинство артистов подхватывают размашистую, подробную манеру игры Сергея Матвеева и всем своим мастерством стараются изобразить эмоциональные качели героев. Так играет Наталья Косенко (Виолетта), Зинаида Абанизиди (Мэтти Фэй), Евгений Карачаров (Стив) и Эльмира Фатыхова (Джин). Они будто бы олицетворяют духоту этого дома, размеренно, с паузами и объемными оценками вынимая оставшийся воздух из пьесы. Кто-то в этом смотрится органично просто потому, что их персонажам тоже свойственна некоторая театральность, а вот четырнадцатилетняя Джин, кажется, чересчур стремится показывать свои переживания по поводу родительского развода и прочих невзгод: актриса поднимает брови в удивлении и акцентирует слово «вау», плачет, закрывая лицо руками. Карен (Наталья Лысенко) — одна из трех сестер, которые приезжают по первому зову в отчий дом, — транслирует через свой образ карикатуру на современных женщин, подсевших на марафоны Блиновской о счастье. На фоне остальных героинь ее переживания кажутся самыми неискренними, потому что актриса все делает с приклеенной улыбкой, повторяя избитые формулы про «жить нужно здесь и сейчас».

Н. Косенко (Виолетта).
Фото — Александр Жабчук.

Барбара, Билл, Джоанна, Иви и оба Чарли (старший и младший) сыграны иначе. Как только мы видим Барбару (Мария Бандышева) и Билла (Александр Корженко), кажется, что в этом доме еще возможна жизнь. Несмотря на тяжелые отношения — Билл принял решение уйти из семьи, — персонажи перебрасываются ироничными замечаниями о доме и маме, а главное, актеры не пытаются создавать своих героев масками-характерами. Это живые люди, на которых свалились проблемы. Их способ игры легкий, и даже истерики Барбары не кажутся тяжеловесными. В ее героине сосредоточен весь ужас пьесы. Именно ее, живую, настоящую, любящую мужа и дочь, дом и Виолетта делают своей последней жертвой.

Барбара могла бы претендовать на роль главной героини. Актриса играет ее так, что мы понимаем: большую часть времени Барбара гораздо больше переживает из-за собственного разрушенного брака, чем из-за потери отца. Даже вскрывшаяся вдруг наркозависимость матери только ненадолго отрывает ее от саморефлексии брошенной жены. Эта Барбара пытается быть сильной и властной, но в реальности очень легко соскакивает на истерику. Она кричит на мать, орет на мужа, дает пощечину дочери, даже не осознавая, что в эти моменты проявляет слабость, а не силу. Под конец второго акта режиссер делает из Барбары двойника отца — призрак надевает на нее свой халат, а она сама присаживается к столу с бутылкой виски, ровно в той же мизансцене, что и Беверли в начале. Она также говорит с Джоанной, только цитирует не Элиота или Уоррена, а уже самого Беверли. Ее монолог с фразой «эта страна всегда была похожа на бордель, но обычно оставалась какая-то надежда» сейчас кажется вырезанным из российского фейсбука криком очередного интеллигента. И действительно, несмотря на американские имена, кажется, что в спектакле играют про наш, душный, ужасающий русский мир, который оказался способен только на саморазрушение. Тут же, за этим столом она произнесла последнюю реплику — «Да, мама, ты самая сильная» — в ответ на признание Виолетты о предсмертной записке мужа, отдала халат и ушла. Ушла, как режиссер, уехавшая в Казахстан из России, — печально, но с уверенностью, что только так можно продолжать жить и творить.

Виолетта — главный антагонист Барбары. Жену Беверли играет заслуженная артистка РК Наталья Косенко, и играет солидно, мастерски переключая свою героиню с режима отчаянной старухи-наркоманки на режим почтенной, мудрой матери. Истерика играется натуралистично: руки заходятся в треморе, голос дрожит и скачет по высоте. Когда Виолетта спокойна, актриса, напротив, дает мощное меццо, в жестах появляется властность настоящей королевы. Такую Виолетту вполне реально выдвинуть на первый план истории и постепенно показывать нам ее превращение. Но в этом спектакле такого акцента нет. Режиссер не акцентирует внимание ни на одной героине (как это часто делают в постановках этой пьесы), а пытается выстроить историю симфоническую, историю, где у каждого героя свой лейтмотив.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Жабчук.

Даже Малыш Чарли в исполнении Максима Орехова получает собственную линию, хотя и появляется только во втором акте. Его герой — единственный, кто так и не узнает всей правды о себе, и именно это незнание делает его единственным счастливым персонажем. В начале мы видим слегка дерганого, очень ранимого парня, возможно, с ментальными особенностями. Он спотыкается и в своей бабочке на поминках выглядит более чем нелепо. Бабочка эта роднит его с Беверли, а еще с Беверли его роднит склонность к поэзии. В пьесе он поет Иви — еще одной дочери Беверли — странную и нежную песню о любви. В спектакле — читает также весьма странные, похожие на плохой рэп, стихи, да еще и делает ей после этого предложение. Призрак отца следит за этой сценой сначала с интересом, а потом едва ли не с ужасом — сначала понимая, что талант обошел сына стороной, а потом еще и осознавая близость инцеста. После этой сцены жизнь Чарли-младшего в этом пространстве заканчивается, и он, получив «да» на свое предложение, удаляется светлым пятном на фоне остальных героев, каждый из которых делает мрачные открытия.

Свой сюжет разворачивается у служанки Джоанны. Екатерина Максим играет девушку-индеанку очень кроткой и молчаливой. Во время сцены поминок, где вся семья расселась лицом к зрителям на манер «Тайной вечери», Джоанна усаживается в углу сцены чуть впереди остальных и плачет, глядя на портрет мертвого Беверли. Остальные в тот момент заняты чем угодно, кроме почитания памяти главы семьи. Кроме того, Джоанна отвечает за потустороннюю линию в спектакле: в обычных сценах она одета в типичный наряд служанки — удобное платье с белым воротничком без всяких дополнительных обозначений, но между сценами ее можно увидеть в атрибутах индейцев — с перьями на голове, повязками и амулетами, а сама она то играет на деревянном духовом инструменте, то готовит яблочный пирог так, будто проводит некий обряд. В таком наряде, она персонаж внесценический — для остальных героев она невидима, и только когда возвращается в стандартный костюм горничной, вновь становится частью действия. Эта линия интригует и завораживает, в какой-то момент кажется, что именно Джоанна может спасти дом от разрушения или именно она вызвала дух Беверли, чтобы тот успел услышать то, что ему нужно. На практике эти теории ничем не подтверждаются, потому что Джоанна с Беверли так и не пересекаются после его смерти, во втором акте эпизодов с ее переодеванием не остается вовсе, а дом от разрушения не спасти.

С. Матвеев (Беверли), Н. Косенко (Виолетта).
Фото — Александр Жабчук.

Дом тоже можно назвать одним из персонажей, со своей линией. Канат Максутов придумал пространство, в котором одновременно можно разыгрывать бытовые сцены и создавать тревожную, сюрреалистичную атмосферу. За быт отвечают, главным образом, длинный стол со множеством ящиков и деревянные стулья. Стол перемещается так, что иногда его можно принять за обеденный стол для всей семьи, а иногда — за рабочий стол для ведения дел и переговоров. Еще одна важная бытовая деталь: большую часть спектакля сцена завалена хламом. Сначала это горы одежды, из которой Беверли достает свой фрак, а затем, после того как выяснится, что Виолетта зависима от таблеток, по всей сцене разбрасываются баночки из-под лекарств. Такая принципиальная античистота, принципиальный некомфорт кажутся отражением мыслей из эпиграфа к пьесе — про принципиальную, удушающую нелюбовь.

Остальные детали пространства отвечают за небытовое. У арьерсцены, прямо перед белым задником, на который падают световые пятна, выстроена небольшая узкая площадка, подиум, который отделяет одну реальность от другой. На этом подиуме впервые появляется призрак Беверли — в самом конце первого акта, на нем же Джоанна будет играть на своем таинственном деревянном инструменте. Еще один важный элемент сценографии — черные полотнища ткани, которые висят вертикально с разных сторон сцены. Часть из них продырявлены, будто бы их поела моль. Самые завораживающие, медитативные сцены в спектакле — когда эти полотна вдруг начинают сами собой медленно двигаться по горизонтали. Это не просто функциональная декорация, которая позволяет создавать новые комнаты, — актеры в момент этих передвижений застывают, и зритель будто бы следит за дыханием дома. В финале спектакля, когда все покинули Виолетту, призрак Беверли сдергивает эти полотна со штанкетов, тем самым окончательно разрушая родовое гнездо.

Режиссер сочиняет полифонический спектакль, где у каждого героя есть свое соло и каждая линия становится важной в определенные моменты действия. И нельзя сказать, что кто-то из артистов не справился — все ведут своих персонажей к личной трагедии. Да, порой кажется, что оркестр пока немного не настроен и актеры подходят к построению ролей разным способом. Но это можно объяснить и характеристиками героев, к тому же, вполне возможно, все еще смикшируется к следующим показам.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Жабчук.

Проблема в том, что, подробно останавливаясь на каждом герое, играя линейно каждую сцену без купюр, режиссер не дает зрителю прожить ни одну из сценических драм. Сочувствовать всем сразу — невозможно, а на то, чтобы успеть посочувствовать кому-то конкретному, у нас не хватает воздуха, так как за каждым большим драматичным эпизодом немедленно идет следующий. Так духота, которая преследует всех гостей дома Виолетты и Беверли, постепенно проникает в зрительный зал и душит нас своей необъятностью.

К середине второго акта кажется, что спектакль будет длиться вечно. Этому ощущению потакают и артисты — они не спеша разыгрывают свои истории, будто бы не чувствуя умирающий ритм спектакля. Понимая это, режиссер разбавляет разговорные сцены энергичными танцевальными этюдами. Правда, если в первом акте они смотрятся органично за счет линии Джоанны, отвечающей за все странное в этом доме, то во втором, скорее, растягивают и без того немаленький хронометраж.

Анна Троянова назвала свой спектакль «Конец лета», подчеркивая тем самым финал удушающей семейной саги. Зрители спектакля ждут финала едва ли не больше персонажей — слишком плотный комок страстей, слишком подробно описано разложение каждого героя. Даже после последних реплик, когда из мизансцены становится ясно, что Виолетта отправляется к мужу, а остальные персонажи, наконец, позволяют себе улыбнуться и обнять друг друга, желаемого выдоха не наступает. Кажется, это лето теперь будет длиться вечно.