«Превращение» (по новелле Франца Кафки). Театр «Вестурпорт» (Рейкьявик, Исландия).
Сценическая версия, постановка Гисли Эрн Гардарссон, Давид Фарр

Режиссер Гисли Эрн Гардарссон (сыгравший в спектакле роль Грегора) осознанно рисует перед нами плоскую картинку. Механистичность жизни мещанской семьи он подчеркивает, наделяя персонажей спектакля пластикой и интонациями кукол. Ощущение, что сюжет «Превращения» сведен к схеме. Оригинальный текст переведен на английский и сильно сокращен. Герои произносят шаблонные фразы с такой четкой артикуляцией, словно  перед нами — пример видео урока английского языка.

В первой сцене перед нами типичное утро в доме небогатой мещанской семьи. Быт здесь подчеркнуто карикатурен. Все высчитано строго по секундам: в определенный час все сядут пить чай, опять же по часам раздастся звонок в дверь, и не дай Бог кому-нибудь потянуться за печенькой вне установленного расписания.

Но вдруг в этот предельно предсказуемый мир врывается Невероятное: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое».

В рассказе Кафка очень подробно описывает и новое строение тела Грегора, и новые ощущения героя — его чувство неудобства, и, напротив, удовольствия. В спектакле же превращение в насекомое обозначено условно (через пластику актера). Одежда героя остается прежней — это обыкновенный костюм чиновника. И разговаривает Грегор по-прежнему — на чистом английском. Образ чудовища дорисовывает реакция окружающих на фигуру Грегора. Когда тот что-то говорит, все затыкают уши и морщатся, или же шарахаются, как от огня, или вовсе разбегаются с криками.

Сам Грегор Замза — литературный потомок «маленького человека» — тихий, ответственный, совестливый, смиренный. Он не бунтует против своего превращения, принимает его как данность и лишь томится угрызениями совести за то, что так подвел семью.

Новелла Кафки строится по закону материализовавшегося кошмара. Линейное, реалистическое повествование рисует совершенно абсурдную ситуацию. В спектакле этот парадокс снят. Мир, организованный по алогичным законам сновидения, не воспринимается как нечто особенное, если с самого начала задан тон ироничного условного представления.

Очень выразительно и точно подобранна музыка (в спектакле использованы записи Ника Кейва, Уоррена Эллиса). Она незаметно сопровождает действие, меняя характер в зависимости от напряжения и содержания сцен.

Герои существуют в двухъярусной декорации (сценограф Боркур Йонссон). Первый этаж — гостиная, место сбора всех членов семьи. Обеденный стол, четыре стула, выцветшие зеленоватые обои. Второй этаж — комната Грегора, которую мы видим глазами ее мутировавшего хозяина. По центру этой комнаты — большая, словно приставленная к стене, кровать. Окно — на потолке. Постепенно светелка Грегора превращается в настоящее логово паука — опустевшая, грязная, темная. Особенно страшен контраст этой комнаты скорби с тем, что происходит на первом этаже, в кругу семьи. Там уже забыли о беде сына и брата, зажили нормальной жизнью — завтракают, смеются, носят свои пиджаки, строят планы на будущее. И над всем этим благолепием, в темном паучьем углу комнатушки второго этажа, словно немой укор — съежившаяся фигурка Грегора.

Домашний, родственный мир, для которого Грегор жертвовал всем, отверг его новую оболочку. Однако даже в своем пугающем облике этот отверженный больше похож на человека, чем прочие члены семьи, для которых смерть Грегора — освобождение. Семья, наконец, поправит свои дела.

Владимир Набоков в эссе, посвященном «Превращению» («Лекции по зарубежной литературе») писал: «С Грегором умерла душа; восторжествовало здоровое молодое животное. Паразиты отъелись на Грегоре». Кажется, что режиссер воссоздает в спектакле именно такую трактовку рассказа Кафки, но при этом — иронизирует над ее очевидной плоскостью. Последняя сцена исландского «Превращения» — откровенный стеб, театральный кич. Все члены семьи собрались на втором этаже, труп Грегора свисает на ярко-красной ленте, и вдруг резко на заднике распахиваются створки: мы видим цветущий сад! Сестра Грегора, Герта (Нина Дэгг Филиппусдоттир), качается на качелях, а отец с матерью бросают на нее и на труп брата разноцветные лоскутки материи.

Обыгрывание «театральности» есть и в сцене гибели Грегора. Вырвавшись из своей комнаты и до смерти перепугав жильца, которого с таким трудом нашло семейство Замза, бедолага Грегор вызывает на себя поистине олимпийский гнев отца. И если у Кафки отец загоняет насекомое в комнату, швыряя в него красными яблоками (одно яблоко застревает в спинке Грегора и становится причиной смерти), то в спектакле в несчастного летит все, что есть под рукой, на него сыплется песок, льется вода… Но финальная сцена фиксирует внимание зрителя именно на красном цвете.

Классическим театральным приемом обозначается уход Грегора в мир иной: он неожиданно встает с четверенек на две ноги, затем поднимается по лестнице, тем самым как бы давая понять, что это его вольное желание. Очутившись в своей темной, запущенной комнате, Грегор открывает окно. В комнату врывается свет и струи дождя. Грегор с трудом подпрыгивает и, ухватившись за что-то, вытягивает длинную тонкую красную ткань. Обкрученный ей, словно висельник веревкой, насекомое-Грегор издыхает. Мускулистое, обнаженное по пояс тело героя висит посреди сцены…

Фабулу спектакля можно описать одной фразой: абсурдный герой обитает в абсурдном мире, но трогательно и трагически бьется, пытаясь прорваться в мир людей, и умирает в отчаянии и смирении. Однако режиссер явно выстраивал какой-то надсмысл, утрируя пошлость и убирая объем. Но, лишив историю многоплановости, сумрачности, вообще всей специфики Кафки, Гисли Эрн Гардарссон воистину совершает превращение: «Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами».