Н. Шувалов. «Заяц, Лиса и Петух».
Театр «Бродячая собачка».
Режиссер Николай Боровков, художник Лилия Жамалетдинова

Артисты боятся детей. Даже самых маленьких. Режиссеры, возможно, боятся детей еще сильнее, чем артисты. Драматурги о детях мало что знают. За редким исключением. Режиссер и драматург Николай Боровков, давно уже презрев почти ритуальный ужас театральных деятелей перед малолетним зрителем, упорно продолжает налаживать с ним диалог, привлекая к этому благородному делу артистов российских театров. Буквально на днях спектакль в его постановке, по его же пьесе «Заяц, Лиса и Петух» выпущен на сцене петербургского театра «Бродячая собачка».

Жанр премьеры, пожалуй, можно определить как «домашняя клоунада для самых маленьких», а драматургический прием вполне точно учитывает специфику малышового восприятия (чаще всего, не способного отличить сценическую игру от реальных событий). Персонажи спектакля, Муся и Миша (Анастасия Бутинева и Константин Кожев, «рыжий» и «белый», соответственно) представляют на крошечной сцене вариант игры в рассказывание сказки — таким образом, маленький зритель оказывается защищен от возможной эмоциональной травмы, ибо заранее предупрежден экстравагантно костюмированными артистами о том, что в театре все происходит «понарошку».

Каждый детсадовец запросто узнает в сюжетных ходах спектакля перипетии собственного бытия, где есть место и совместному фантазированию, и потасовкам за игрушки, и горьким обидам, и простодушным хитростям, и так далее, и так далее… Словом, и пьеса, и жанр, и симпатичные подвижные молодые артисты, и жизнерадостные сценографические краски как нельзя лучше соответствуют уютной атмосфере этой камерной площадки, в репертуаре которой спектакли для самых маленьких занимают солидное место.

На премьере не обошлось, конечно же, без оглушительного рева в первые минуты представления (среди юных театралов один такой в зале практически неизбежен), но большинство зрителей наблюдали за действием с искренним интересом и непосредственными реакциями. Девчушка, вынужденная отлучиться из зала по срочной надобности на несколько минут, выходя, даже помахала артистам рукой со словами: «Я скоро вернусь!».

Но при этом нельзя было не заметить: стремление режиссера и драматурга к поискам общего языка с маленьким зрителем творческая команда разделила далеко не полностью. Искушение спрятаться за «четвертую стену» — которой, в самой логике жанра и по специфике целевой аудитории спектакля, быть не должно — и у актеров, и даже у сценографа оказалось поистине непреодолимым. Персонажи-клоуны то и дело норовили уйти от доброжелательной эксцентрики в неуместный психологизм, а среди кукол (явно призванных быть похожими на детские игрушки) внезапно появлялся персонаж (Собака) с огромными черными рукоятками, неоправданными ни функционально, ни образно.

Один из самых остроумных моментов спектакля — когда Муся подкрадывается к своему партнеру Мише из-за кулис в огромной маске (медвежьей голове) и лапах-варежках… Но затем Миша изображает испуг столь долго, и со столь старательной «достоверностью», что сцена теряет и всю потенциальную остроту, и ритмическую собранность (в клоунаде абсолютно необходимую).

Реплики детишек, с полным правом принимающих за чистую монету призыв к диалогу (заданный с самой первой реплики пьесы и поддержанный парой ее интерактивных моментов), персонажи-клоуны, увы, просто игнорируют — для импровизации, которой предоставляется столь благодарный материал, смелости им явно не хватает. Добросовестно отыгрывая все, с точки зрения школы психологического театра необходимые, реакции, артисты оказываются абсолютно беспомощными перед непосредственными реакциями зала.

Поэтому, при всех упомянутых очевидных достоинствах этой премьеры, нельзя не отметить то, что ее проблемы далеко не исключительны, а весьма и весьма характерны для множества детских спектаклей кукольного и некукольного театра. Истинных храбрецов, способных преодолеть искушение «четвертой стеной» и закрыть собой «амбразуру» зала, наполненного малышней, театру для детей всегда не хватает.