«Магазин». По мотивам одноименной пьесы О. Жанайдарова. Небольшой драматический театр. Режиссер Артем Злобин, художественный руководитель постановки Лев Эренбург, художник Алена Ромашкина.
Фирменный знак режиссуры НДТ — все «ружья» у них обязательно выстреливают. То есть любой предмет, попавший на сцену, даже самый маленький, обязательно оказывается объектом игровой манипуляции, раскрывающей и движущей действие. Ничего лишнего, случайного на сцене нет. Также и с деталями сценической установки, не всегда описываемой термином «сценография». Все они функциональны, непременно вовлекаются в действие и трансформируются-превращаются, обеспечивая-обозначая перемену ситуации в пространстве и во времени. Это касается спектаклей и самого Льва Эренбурга, и его бывшего ученика, преподавателя его курсов и режиссера Вадима Сквирского. В полной мере свойство это характерно и для спектакля их вчерашнего студента Артема Злобина, уже введенного в репертуарные постановки НДТ в качестве исполнителя, а ныне представляющего свою дебютную режиссерскую работу.
Сцена из спектакля.
Фото — Елена Батурина.
После первого, разочаровавшего меня дипломного спектакля мастерской Эренбурга, показанного в этом сезоне в НДТ, режиссер в комментарии сказал: «Драматургия — лишь часть дела, спектакль надо еще придумать. Приходите на следующий. Все будет по-другому». Не обманул, все и впрямь получилось по-другому. А спектакль Артема Злобина «придуман» от начала до конца практически на пустом месте.
Дело не в том, что пьеса О. Жанайдарова слабая или плохая, — не плохая. А в том, что в построении сценического действия драматург не дает режиссеру ни малейшей подсказки. Пьеса «Магазин» о рабской жизни и работе гастарбайтеров в современной Москве построена как два прерывающих друг друга, пересекающихся монолога: хозяйки-рабовладелицы Зияш и рабыни-работницы Карлыгаш. У Жанайдарова на протяжении всего повествования они стоят во дворе дома по разные стороны от детских качелей и, совершая с этими качелями простейшие манипуляции, рассказывают-комментируют одну историю с противоположных позиций: рабовладелицы и рабыни, насильницы и ее жертвы.
Качели у драматурга — сквозной образ. На качелях-алтыбакане познакомились друг с другом родители Карлыгаш. Ее маленькая дочь Айжан, проданная Зияш, по версии хозяйки погибла при падении с качелей. От удара качелей по голове гибнет в пьесе и сама Зияш. Даже присловье-паразит — «анау-мынау» («то да се»), — постоянно звучащее в речи Зияш, напоминает своего рода фонетические и смысловые качели. «Качели» эти и образуют главную драматическую формулу пьесы. Вместе с тем действенный и событийный потенциал текста запечатан в повествовательную форму глубоко и надежно.
Сцена из спектакля.
Фото — Елена Батурина.
С одной стороны, режиссеру предоставляется здесь полная свобода преобразования повествовательной истории в ее зрелищную сценическую версию. Тем более, что и от «качельной» зацепки, бедной и монотонной в зрелищном и действенном планах, Злобин отказывается. С другой — свобода эта предполагает наличие режиссерской изобретательности и навыка. «Предметно-установочная» школа Эренбурга задействуется молодым режиссером интенсивно и последовательно. При этом предметы реквизита используются вовсе не по своему прямому назначению. Чаще они выступают в значениях символического толка. Как, например, мясорубка с пропущенной через нее косой героини, из которой надо с усилием вытаскивать-выдирать волосы, освобождаясь из буквальной, видимой неволи. Или секция магазинной жестяной камеры хранения, сквозь которую пролезает-протискивается Карлыгаш, спасшаяся от погрома бритоголовых.
Обычный эластичный бинт, «играющий» в нескольких эпизодах, монтируемый с рассказом о пыточных наказаниях (за различные провинности хозяйка ломает работницам пальцы), выглядит устрашающе. А разные куртки, поочередно сдираемые с лежащей на спине Карлыгаш, иллюстрируют серийное надругательство-изнасилование. Сцены, призванные отображать страшное насилие и унижение, разыгрываемые при помощи натуральных предметов, не являются натуралистичными. И от этого воспринимаются еще острее. И когда Зияш кромсает огромным ножом спущенные колготки лежащей на столе Карлыгаш, подробно рассказывая, как режут жертвенного барана, не возникает и тени сомнения, кто здесь настоящая жертва.
Сцена из спектакля.
Фото — Елена Батурина.
Грамотно выстраиваемая монтажная сцепка предметного действия и повествуемого текста избавляет исполнителей от необходимости психонатуралистически играть агрессию (Зияш) или страдание (Карлыгаш). Напротив, хозяйка, воспитывая нерадивую рабыню, осуществляет пыточные манипуляции с почти материнской заботой. А работница ощущает по отношению к насильнице едва ли не родственную привязанность. При этом не только актрисы освобождаются от прямолинейных грубостей натуралистичного исполнения, но и зрительское восприятие «распредмечивается» образным воплощением понятных и страшных действий и сцен. Происходящее на сцене не «бьет по нервам», а воздействует на те «рецепторы» зрительской природы, которые предназначены для восприятия образной формы искусства, а не психонатуралистического возбуждения…
Камерную пьесу, написанную на двух исполнительниц, Злобин инсценирует как многонаселенный спектакль, разыгрываемый, между тем, всего тремя актерами. В первую очередь режиссер нарушает драматическое «качельное равновесие» между героинями, характерное для пьесы. Образ и судьба Карлыгаш (Анна Шельпякова), имя которой на русский язык переводится как «ласточка», «лирически» выдвигаются в центр сценической истории. Ей противостоит не только эксплуатирующая ее хозяйка магазина, но весь окружающий социум, персонажи, едва упоминаемые или вовсе отсутствующие в пьесе. А потому всех их исполняет-изображает играющая Зияш Ольга Альбанова. Всех по очереди. И придуманных режиссером проводницу и сотрудницу миграционной службы. И упоминаемого в пьесе полицейского, крышующего бизнес Зияш. И покупательницу Ирину, сдающую сбежавшую из магазина Карлыгаш полиции. Актриса именно изображает этих персонажей — иногда только обозначает, меняя детали одежды и голос. Для подробного достоверного проживания нет ни материала, ни средств, ни времени. Главное же — нет необходимости. Потому что Зияш в спектакле — персонифицированная многоголовая сила зла, правящая нашим миром. Саму же Зияш — хозяйку магазина сила эта раздавит в финале еще жестче и нагляднее, чем она своих рабынь — зверским ударом берца одного из бритоголовых. Лежащую на земле. По голове. Сверху вниз…
Сцена из спектакля.
Фото — Елена Батурина.
Весь спектакль осуществляется на одном крупном плане. Сцена НДТ, и без того узкая и неглубокая, сжата до размеров невысокого круглого планшета-подиума, на котором и разыгрывается действие. Планшет этот — символ московской хлебосольной жизни, «блюдечко с голубой каемочкой» — расписан под жостовский поднос. Жесткая ирония по поводу столичного гостеприимства получит завершение в финале, когда Карлыгаш вынесет и установит перед сценой продолговатый фанерный ящик с мигающим разноцветным приветствием «Добро пожаловать!».
По ходу спектакля третьим его исполнителем, безликим, почти невидимым и незаметным, одетым в черное и с черной балаклавой на голове, будут вывозиться на сцену рамки на колесах. На рамках этих установлены детали оформления, тоже «играющие». Развешаны на крюках пустые куртки. Безликому участнику действия достаточно просунуть руку в черной перчатке в рукав одной или другой куртки — и они оживают. Рассовывают по карманам принимаемые купюры и предметы. Иногда безликий подает партнершам необходимые им предметы реквизита. Делает то да се. В программке он так и поименован — Анау-мынау (То да се). Играет его Михаил Тараканов, немало способствующий впечатлению многонаселенности сценической истории. А еще — «механической» трансформируемости сценической установки, места действия. Переворачивает, например, стол-прилавок — и он оказывается помойкой, куда вынесли тело одной из упоминаемых рабынь магазина. Ставит его на попа — и он оказывается клеткой полицейской машины с мигающими сверху синим и красным огнями. Это красно-синее освещение будет «укрупняться» за счет софитов, висящих на потолке слева и справа. Жизнь гастарбайтеров неотделима от этого полицейского символа власти и силы.
Сцена из спектакля.
Фото — Елена Батурина.
Черный свой костюм и балаклаву Тараканов снимет только в финале и окажется… бритоголовым. Улыбнется Альбановой-Зияш весело и дерзко, обнимет ее нежно, встанет над ней, распростертой, в полный рост. Поднимет ногу в тяжелом берце. И ударит…
Молодой режиссер Артем Злобин в своем первом спектакле «Магазин» демонстрирует такую изобретательность, что на первом премьерном показе в декабре она показалась мне несколько избыточной. А первое впечатление было как от какого-то кинемата-трансформера. Показалось, что режиссура «постановочная» порой подавляла режиссуру «содержательную». А актерам, проделывавшим замысловатые действия-трюки, не всегда удавалось в то же время обыграть нетривиальное психологическое состояние, еще и произнося при этом текст роли. Сейчас, по прошествии полутора месяцев, баланс драматической игры и технического выполнения постановочной задачи, на мой взгляд, вполне установился.
Финал же спектакля в НДТ получился жестче, чем у Жанайдарова. Здесь ласточка-Карлыгаш едва ли не с восторгом принимает клетку, оставленную ей пустой. Ведь Зияш больше нет, и хозяйка теперь Карлыгаш. А мне вдруг подумалось, что спектакль этот не только о гастарбайтерах. И что клетка у нас одна. Наша общая клетка.
Это отлично застроенный (а для первого спектакля — вообще нереально круто) спектакль, где все во все превращается, это спектакль жестоких метаморфоз, где социальный хоррор приобретает очертания сна (или теряет очертания реальности). И все — под музыку «Шахерезады», под Половецкие пляски и прочую классику…
Это история унижения и насилия, которое порождает сперва стокгольмский синдром, привязанность жертвы к палачу, Карлыгаш к Зияш, а потом становится собственно злом. Изуродованный сам будет уродовать, измученная, почти убитая ласточка станет стервятником, свет, идущий от Карлыгаш превратится в тьму, как ее рот с выбитыми зубами. Когда олицетворение тьмы — Зияш не станет, она займет ее место.
Здесь все оборачивается, куртка полицейского с лицом Зияш насилует Карлыгаш, рукава и капюшоны образуют один страшный мир. В спектакле есть несомненная социальная правда, он заставляет вспомнить «Айку» Дворцевого, сильнейший фильм о девушке-гастарбайтере, но спектакль и ирреален, обе героини — живое угощение Москвы на жостовском подносе с розами. (Что касается кровавых цветов — тут мои ветеранские ассоциации идут к «Истории лошади», где декорация Кочергина расцветала в момент смерти Холстомера алыми розами-пионами).
Две превосходные актерские работы. Ольга Альбанова просто-таки купается в ласково-людоедской манере своей Зияш, она увлеченно и даже смешно творит чистое зло с наивностью тети Яги, мечтающей построить мечеть…
А вообще — отличная пьеса У Олжаса Жанайдарова. И много где получается (вспомним Альметьевский почти шедевр, да и в Екатеринбургском ЦСД получилось). А это как раз отличает хорошие пьесы.
«Раб не хочет обрести свободу, он хочет иметь собственных рабов». Цитата Цицерона вполне может служить эпиграфом к одноактному спектаклю «Магазин».
Зрителей, незнакомых с пьесой Олжаса Жанайдарова, по мотивам которой поставлен «Магазин», с первых минут вводят в заблуждение, обещая современную сказку в стиле Шахерезады, но в юмористическом ключе: «Слава Аллаху, господу миров! Привет и благословение господину посланных, господину и владыке нашему Мухаммеду!..». Но о том, чего зрителям следует ожидать в будущем, предупреждают стянутые до колен капроновые колготки героини и человек в черном, катающий по полу огромное яблоко с китайской маркировкой.
Молодая казашка мчится в Москву по убитым дорогам, чтобы изменить свою судьбу. Первым делом у неё в планах увидеть Красную Площадь, ведь там «огонь горит, это Родина, сердце». Но каждый последующий поворот сюжета обнажает перед зрителями неприглядную мерзость человека, общества и системы. Действия со скоростью аттракциона развиваются в монологах двух героинь – работницы магазина Карлыгаш (Анна Шельпякова) и хозяйки Зияш (Ольга Альбанова). Актриса и педагог мастерской Ольга Альбанова мастерски перевоплощается еще в нескольких обезличенных персонажей – воришек в метро, сотрудников ОФМС и полиции. В спектакле ярко выражена природа игрового театра, где каждый реквизит рождает ассоциации и образы: куртки – равнодушные люди, кокошник из погонов, мясорубка, перемалывающая девичью косу, фата-клеенка, крюки-цепи и, в конце концов, человек-товар, человек-мясо для битья.
Карлыгаш становится Катей и с такими же мигрантами, как и она, круглосуточно трудится в магазине в рабских условиях. Они спят по 3-4 часа, их регулярно избивают, поят водкой и насилуют. Карлыгаш постепенно ломается, теряет волю и живёт лишь животным инстинктом самосохранения. Налицо «стокгольмский синдром», когда она верит нелепым оправданиям своей мучительницы, надеющейся смыть все грехи, построив мечеть на родине, обнимает её и сочувствует ей. Спектакль беспощадно физиологичен. Под песню турецкого поп-исполнителя Таркана «Kiss Kiss» происходит сцена группового изнасилования, скинхед мочится на голову своей жертвы, героиня обнажает грудь и выдавливает пакет молока для совершения традиционного обряда защиты. Зрители в тесном зале, в «рабстве» своих кресел, вынуждены смотреть на акты насилия, осуществляющиеся снова и снова, пусть и в игровой манере театра, ожидают, что страшнее действий, описываемых на сцене, уже не может случиться, но им преподносят истории чудовищнее прежних. Бунтарская смелость просыпается в ней, только когда ей сообщают о смерти дочери. «Я вдруг лёгкая стала и смелая. Когда нечего терять, всегда смелость», — говорит героиня и вспоминает, что её звали Карлыгаш, что в переводе с казахского означает «ласточка», и что она когда-то хотела играть на домбре и петь.
Мир снаружи, также как и внутри магазина, враждебен. Там «бритые», скандирующие: «Россия для русских! Москва для москвичей!», равнодушные граждане, проходящие мимо, торговцы живым товаром, сотрудники силовых структур, погрязшие в круговой поруке. Если у Олжаса Жанайдарова пьеса заканчивается на светлых воспоминаниях героини о том, как встретились её родители, то у Артема Злобина Карлыгаш заменяет Зияш. «Так Аллах хотел. Жить надо, мечеть строить, рамадан раздавай», – говорит она и ставит новую вывеску магазина с манящей табличкой «Добро пожаловать». Одна рабовладелица умирает, но металлическая ячейка магазина тут же изрыгает ей замену – бывшая раба становится рабовладелицей.
Спектакль «Магазин» из серии так называемых чернух, когда создатели не оставляют никакой надежды героям, нет проблеска в конце туннеля. Вспоминаются фильмы Алексея Балабанова «Груз 200», «Кочегар». Создатели спектакля словно сделали надрез на самом гнойном нарыве общества, о котором не принято говорить – рабовладении в XXI веке, и вывернули его наизнанку. Страшнее осознание того, что пьеса создана драматургом на основе реальных событий, вошедших в российскую, мировую криминальную хронику как «гольяновские рабы». Как в нашем современном цивилизованном обществе, в наших обычных магазинах шаговой доступности могут происходить такие вещи? Ответа нет.