«Дневник. Игра в Гомбровича». По пьесе А. Сафроновой и А. Федоровой.
Александринский театр.
Режиссер Бениамин Коц, художник Екатерина Угленко.
Для того чтобы вечеринка удалась, понадобятся безудержное веселье, музыка, которая понравится всем, и, главное, хорошая компания. Праздничное событие можно не устраивать дома, а пойти на спектакль «Дневник. Игра в Гомбровича» в Александринский театр. Также вам потребуются «неуверенность, риск, полет, гордость, шутка, исповедь, восхищение, игра, борьба», и это не случайные комплименты, а потребности живого ума, как считал польский писатель Витольд Гомбрович. По мотивам его «Дневника» драматурги Анна Сафронова и Анастасия Федорова написали абсурдистскую пьесу, которую выбрал для постановки участник «Лаборатории 17» Бениамин Коц.
«Дневник» Гомбровича, в отличие от известных дневников Кафки или Толстого, предназначен в первую очередь для читателя. Гомбрович-автор не равен Гомбровичу-герою, а может и посмеяться над ним. Знаменитое начало текста:
«Понедельник
Я.
Вторник
Я.
Среда
Я.
Четверг
Я.» — самоирония. Писатель, чье имя было раздражителем польского литературного истеблишмента, написал «Дневник» за границей, после многолетнего перерыва в литературной деятельности. С этим были связаны фатальные подробности его биографии. В августе 1939 года молодой Гомбрович отправился путешествовать в Аргентину, где провел как экспатриант 24 года. Режиссер спектакля не фокусируется на деталях жизненного пути писателя, для знакомства с Гомбровичем выбраны другие средства. Например, деление сценического пространства на черное и белое, мир без полутонов, в котором только и можно цитировать непокорного, неугодного своему времени автора. Он давал польским художникам советы в духе «не пытайтесь быть Матиссами», а коллег по литературному творчеству называл «первоклассными второсортными авторами». Он был бунтарем в подполье. Может быть, поэтому его фигура так притягательна, а его позиция так созвучна современности?
В списке действующих лиц пьесы — восемь Гомбровичей. В спектакле актеры то рассказывают свои личные истории и называют себя по имени, то надевают маску Гомбровича и представляют сюжеты «Дневника». Дистанция по отношению к зрителям в спектакле элегантно сокращена. Сцена располагается внутри кольца зрительного зала на 60 мест. Иммерсивный опыт вырастает из прикосновения актрисы к твоей руке или долгого взгляда актера в твои глаза. Режиссер с самого начала раскрывает правила игры, сообщая нам, что в работе над спектаклем стремился к искренности. Следом актриса говорит, что ей некомфортно в макияже, а актер признается, что думает сейчас о том, что на него подали в суд и выиграли. Участники спектакля знакомятся со зрителями и предлагают редкую в театре ситуацию безусловности. С исповедального жеста обнажения своих страхов перед публикой начинается их личная свобода. После этого уже можно смело поздравлять случайного человека из зала с днем рождения или дурачиться под песню White Stripes, стуча фолиантом Гомбровича по своей голове. I’m gonna fight ‘em all!
Свобода обыкновенного человека становится сквозным мотивом спектакля. Один из монологов посвящен свободе от стереотипов женской красоты. Актриса Дарья Жовнер сомневается в искренности Гомбровича, который называл простую девку от коровы королевой, и вплетает в текст «Дневника» свое личное высказывание. Проигрывается знакомая всем сценка «я делаю селфи». Пластический образ беззащитного создания, ведомого страхом оказаться непривлекательной на фото, создается экспрессивными движениями тела. В другой сцене зрителям предлагают решить, убивать или нет раненую на охоте собаку. Ее в эстетике физикл-театра изображает Леон Словицкий. Он точно передает пластику животного, проходя путь от игривого пса до существа на пороге смерти. Лишение жизни как освобождение от боли — одна из этических тем спектакля.
Последние годы жизни Гомбрович провел в Ницце в шикарном особняке с шестью балконами, его жена была богатой француженкой на 30 лет моложе мужа. Когда актеры комментируют снимки из Ниццы, проецируемые на белый пол сцены, это напоминает известный спектакль Волкострелова по пьесе Пряжко «Я свободен». Только здесь на фото присутствует автор («а вот наш режиссер Бениамин на одном из балконов Гомбровича»), а глянец столицы Лазурного берега очевидно далек от реалий белорусских подворотен.
В финале спектакля Коц кидает в бокал с водой шипучий аспирин. Над бокалом установлен микрофон, и если закрыть глаза, то можно услышать шум Средиземного моря, которое видел перед смертью Гомбрович. Повседневность становится художественным жестом. Или напоминанием, что после бурной вечеринки нужно выпить таблетку.
И ни слова о гомосексуальности Гомбровича?
Гомбрович хотел интеллектуальной честности, максималистски ставил перед собой труднодостижимую цель. Его глубокий иронизм — скорее, скальпель, чем та или иная расхожая игра остроумия. Начало Дневника («Понедельник. Я»…), может, и дразнит наивного читателя, но это то именно, над чем бился автор Дневника. На сцене чудесный ансамбль — и, увы, самоценная «игра», неизбежно съезжающая в обаятельную игривость. Гомбрович, мы тоже ты! Мы тоже так можем! И семеро молодых артистов становятся «Гомбровичами», мешая реплики «от себя» с Дневником. Но Витольд Гомбрович был одиночкой. Феномен индивидуального человека в «Дневнике» и средство, и всеобъемлющая цель. Нам же показывают, может и против воли, общеупотребительность этого понятия, эпизоды книги помещены всё в ту же атмосферу игры в Гомбровича, в которую вовлекают и публику. Игра «что где когда» тоже идёт в ход… Но вот сильное место в спектакле, именно в силу парадоксального решения, не чуждого и Гомбровичу. Заходит речь о суицидальном мотиве. Артист берёт гитару и поёт, в то время как на белом пятиугольнике маленькой сцены корчится, пульсирует силуэт человеческого существа. И приходит в голову: вот где театр нашёл, наконец, кафкианского Грегора Замзу… Работа с проекциями, однако, на этом не кончается. Зрителю предстоит увидеть у своих ног песок Лазурного берега. Красиво, и в конце жизни Гомбрович там жил. Поиграли.