«Отелло». У. Шекспир.
ОКТ/Вильнюсский городской театр, в рамках XXXI Международного театрального фестиваля «Балтийский дом».
Режиссер Оскарас Коршуновас.
На «Отелло» Оскараса Коршуноваса можно поставить маркировку 12+, 40—. Постановка для тех, кто переживает первые «отношения» и конфликты, кто ходит набирать и сбрасывать напряжение в клубы. Кто, скорее всего, не читал пьесу Шекспира (что — реальность, и, на самом деле, без снобизма, это должно влиять на стратегию постановок классики). В спектакле звуки, костюмы, визуальные образы, движения, свет, чувства такие, как на рок-концерте. По сути, это рок-опера, хотя в ней поют мало, поют не только рок, но и черный спиричуэлс. Играют на инструментах вживую, поют хорошо.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.
Спектакль принадлежит посттеатру в том смысле, что он не концептуальный. Объем театрального текста (3 часа 40 минут) можно интерпретировать произвольно, читать на разных уровнях, по-своему. Те, кто впервые узнают историю, сцена за сценой, смогут понять все главные сюжетные и драматические перемены. Можно, удовлетворяя свои «классические» ожидания, убедиться в коварстве карьериста Яго, в его расчетливых интригах. Тем более что Саулюс Амброзайтис играет это отчетливо, темпераментно, грамотно и активно, он ведет интригу. (Одна из коллег считает, что спектакль точнее было бы назвать «Яго» — вот: она организовала для себя сценический сюжет так, как историю злодейства.) Ну да, игра идет на предрассудках обывателей, которых легко завести на агрессию. Тут то, что Анатолий Васильев называет «ситуативный театр». Иначе текст Коршуноваса можно понять как социальный театр, как психологический или просто как визуальный ряд рок-шоу.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.
Вот другой план. Действие не отнесено к историческому прошлому, не вневременно-абстрактно, оно четко вписано в существование поколения миллениалов. В текст вставлены имена кино- и поп-идолов. И реальность актуальной социальной этики. Отелло играет актриса Онеида Кунсунга-Вилджюниене, и, во-первых, она сама этнически происходит из семьи с афроамериканскими корнями. Значит, расовый аспект не требует грима и, возможно, проявляется в каких-то деталях эмоциональности, и безусловно в «черном» голосе, которым актриса поет (жаль, что поет мало). Дальше: она не играет мужчину, и она не гендерно-нейтральна, она играет женщину, с женским обаянием, женскими реакциями, слезами. Сексуальная сцена (поэтически размытая, прикрытая полупрозрачной пленкой) не оставляет сомнений в женской телесности влюбленных. Любовь с Дездемоной, значит, социально «другая», и тут рождаются возможности дополнительных к каноническим мотивов ненависти со стороны «нормальных» парней и оригинальные толчки конфликта. Не то чтобы было последовательно проявлено в спектакле, что девушек ненавидят за это, но эту данность сценического сюжета не обойти. Дворовый «мачизм» Яго и компании явно подчеркнут: парни соревнуются, тренируются, всячески демонстрируют свой натуральный атлетизм и т. п. Можно понять, что на каждую из девушек тут имеются претенденты (и к девушкам они клеются), но тут для них облом. И ненависть. Мотивы конфликта возникают точками в разных сценах и дробятся, режиссер не собирает их в единую линию. Когда Яго окончательно убеждает Отелло отказаться от Дездемоны, следует их страстный поцелуй; может быть, у Отелло в этот момент всего лишь «крыша съехала» от отчаяния, от ревности, а может быть, здесь читается изначальный мотив борьбы Яго — в любовном треугольнике. Режиссура не дает ответа. Отелло вскоре уйдет из жизни, не пережив смерти Дездемоны, даже не узнав об обмане и интриге (этот кусок пьесы в спектакле не используется).

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.
В психологическом плане (скорее, в психофизиологическом) все начинается с того, как кипит молодая кровь пацанов, как они заводятся с пол-оборота, как хочется драки. Азарт в том, чтобы уничтожить чужое, что не понятно, и это толпу объединяет. Работают в спектакле недавние выпускники актерского класса Коршуноваса, и они натренированы на физическую и эмоциональную органику, в способе игры владеют спонтанностью, свойственной кино в жанре экшен.
Сложные смысловые наплывы связаны с главной парой. Онеида Кунсунга-Вилджюниене и Дигна Кулёните в своих ролях вначале обнаруживают цельность и невозмутимость, это люди, уверенные в праве быть самими собой. Провокации и стравливание постепенно поднимают градус, все больше и больше раскачивают нерв существования. К концу — невладение собой Отелло и нарастающая нежная беспомощность Дездемоны. Дездемона оказывается цельным и сильным человеком, и она сознательно идет к смерти от любимых рук, когда уже ясно, что ничего не изменить и дальше нет жизни. От очень мягкого, тихого начала актриса приходит к такому драматизму, что и название «Дездемона» спектаклю тоже подходит.
Сцены любви и смерти сопровождаются рок-балладами (композитор Антанас Ясенка, импровизации для гитары исполняет Джюгас Гвоздинскас). Музыка продиктовала визуальный стиль, пожалуй, чересчур впрямую. Зловещие танцы людей в черных одеяниях, метанья женщины-смерти в устрашающей маске, громадные катушки для канатов, которые рано или поздно раздавят персонажей, — слишком ожидаемая образность «страшного» спектакля скорее развлекает, чем включает воображение.
Без «балета» было бы страшнее. Яго и его шпана, реалистическое узнаваемое молодое большинство, успешно и планомерно уничтожили всех, кого им надо уничтожить. Разоблачение и расплату Коршуновас из текста Шекспира сегодня вычеркивает.
Какой вы добрый, Николай Викторович
Я совсем не понимаю, почему это посттеатр и почему Коршуновасу тут отказано в концептуализме, хотя спектакль концептуален настолько же, насколько был «Тартюф» и другие последние интерпретации/приноровления к сегодняшнему дню этого режиссера.
Концепция как раз забита гвоздями. Последнее время Коршуновас стал крайне актулизирован, социален, и я верю Алене Давыдовой, написавшей в комментариях к моему посту в файсбуке: «Вообще-то это вполне понятно в рамках актуализации классики: Отелло должен быть изгоем. Ближайшие к нашему времени изгои — геи. В Литве совсем еще недавно всерьез обсуждали, можно ли геям усыновлять/удочерять/заводить детей, поскольку они наверняка будут этих детей растлевать. Лозунг был: Они крадут наших детей!» Так что никакой вольности в прочтении я тут тоже не вижу.
Напротив, все четко: нынче все решает гендерная непримиримость, неважно, какого ты цвета, важно — какой ориентации, И очень хорошо и сильно решена тема сексуальной неопределенности, бисексуальности юной Дездемоны, опыт которой и с Отелло — первый, лесбийский, но и к Кассио ее влечет (ведь влечет). И ревность приводит Отелло в объятия Яго («Мой лейтенант!»). Беда, что снято трагическое, экзистенциальное (убился Отелло просто так, без мук), но, может быть, это симптом времени.
Но все это разворачивается мучительно долго, в поле размазанных этюдов а ля Някрошюс (но, увы, не Някрошюс) и уже сто раз использованных приемов. Мучительно вспоминали, где уже были эти катушки, а «птичьи» крики девиц — это уж точно из Някрошюса, так порхали его героини — от ведьм «Макбета» до деревенских девчонок «Времен года».
Алексей Пасуев написал, что его раздражает пубертатная режиссерская активность Коршуноваса в этом спектакле. Меня утомляло другое: ритмическая несобранность, ямы, композиционная рыхлость, повторы…
И отдельное впечатление. Ровно передо мной сидел Владас Багдонас. Через его голову я смотрела спектакль на той же сцене, по которой когда-то он — великий — тащил свой флот. Не знаю, что думал он, а я думала, что великий литовский театр кончился, а теперь — унылая дискотека.
Дурацкий вопрос: какое отношение имеет ко всему этому Шекспир с его философией? Драма исключительно как подножный корм для осуществления своих эстетических (и этических и вороха иных) интенций??
Господи! Ещё не хватало выносить вердикты: тот или иной национальный театр «кончился». Разве не было в последние годы исключительно весомых «Чайки» Коршуноваса и его же «На дне»? Я нашла мелькание някрошюсовских меток — абсолютно сознательным и трогательным жестом младшего режиссёра-соотечественника. Механически третировать этот мотив — очевидное непопадание, на мой взгляд. Меня спектакль в восторг не привёл, за исключением нескольких сцен; назойливые катушки и в самом деле саднили своей очевидностью. Но рецензия, размещённая выше, по-моему, внятная и к спектаклю имеет отношение. Конечно же, спектакль воспринимается по-разному, и это интересно! — но беспардонные вердикты шокируют, это последнее дело.
Мотив агрессии по отношению к «чужому» в спектакле (и в пьесе, и в любой её интерпретации), значит, актуален.
Безапелляционные вердикты бывают весьма неприятны, но все-таки обращаю внимание НадеждыТаршис: у главреда ПТЖ написано, что кончился не весь литовский театр, «ВЕЛИКИЙ литовский театр». Великий кончился, остался обычный. Мысль такая.
Господи! Агрессия? Вердикты? Коллеги, ну, право… «Чужих» спектаклей для нас не бывает. Как и «своих». Я попыталась сформулировать концепцию концептуального, интерпретационного (на мой взгляд) спектакля. Он не вызвал у меня никакого отторжения, помилуйте, но я считала его- как считала. В присутствии Багдонаса. Это да. Если бы его не было рядом- я и подзабыла бы про великий литовский театр)))(
Я не писал про активность — я написал, что меня смущает глупая подростковая прямолинейность этого спектакля и его же глупый пионерский задор. О какой социальной и эстетической актуальности тут все рассуждают? Банда Яго и он сам столь же правдоподобны и устрашающи как персонажи какой-нибудь (прости господи) «Вестсайдской истории», набившая оскомину электрогитара за время пандемии намозолила глаза в трансляции каждого второго немецкого спектакля, а лесбийская драма Отеллы и Дездемоны не убедительней какой-нибудь среднестатистической поделки в жанре «лёгкая эротика». Поверить, что автору сего опуса больше 14-ти просто решительно невозможно