Международный театральный фестиваль им. А. П. Чехова открылся шекспировской «Бурей» в постановке британского режиссера Деклана Доннеллана

Уильям Шекспир. «Буря».
Ко-продукция Международного театрального фестиваля им. А. П. Чехова, театра «Ле Жемо» (Париж) и театра «Чик бай Джаул» (Лондон).
Режиссер Деклан Доннеллан, художник Ник Ормерод

Сценография Ника Ормерода аскетична и выразительна — белая стена тянется вдоль сцены, ограничивая игровое пространство. Немного песка, валяется толстый канат, стоит железное ведро. Этот остров — вынужденное пристанище Просперо и Миранды, а не желанный дом. Очень чувствуется близость недружелюбной стихии, одиночество и одичалость суровой жизни здесь.

Аскетичности недвижимого вторит аскетичность движимого: Доннеллан, как обычно, одел своих героев неброско и по-современному — в деловые костюмы. Лишив пьесу Шекспира атмосферы магии, волшебства, Доннеллан наделил экзотическими чертами лишь одного персонажа — Калибана. Ариэль здесь двоится и троится (иногда воплощать этот образ Андрею Кузичеву помогают еще двое артистов), но все же он выглядит, как и все остальные. Вообще, в духах спектакля Доннеллана гораздо больше человеческого (в идеальном понимании этого слова), чем в людях.

От чудесного в «Буре» осталась только музыка, дивная музыка, которую слышат герои при приближении невидимых духов. У Доннеллана артисты создают небольшой бродячий оркестрик, но музыка их и правда очень красива, всегда исполнена какой-то потусторонней печали.

Это спектакль по-европейски стильный, но при этом проникнут юмором, довольно простодушным и обаятельным, что исключает холодность. Например, амбициозные пьянчужки Тринкуло (Илья Ильин) и Стефано (Сергей Колешня), отправляясь убивать Просперо, забредают, по версии Доннеллана, в модный бутик. Это — предел их мечтаний и притязаний, здесь, примеряя малиновые пиджаки, они забывают обо всем. Свадьба Миранды (Анна Халилулина) и Фердинанда (Ян Ильвес) превращается в грубоватый фарс, когда на фоне кадра из какой-то советской кинохроники о подвигах на селе бодро поют и пляшут колхозники и колхозницы в огромных, утрированных масках. Но все остроумные трюки — лишь фарсовая сторона серьезной и безрадостной истории, которую рассказывает Доннеллан.

На пустой сцене стоит табуретка. На ней сидит старый, худой человек в брюках, которые ему длинны и велики. Их поддерживают подтяжки и пояс, в отсутствии петель затянутый как придется.

Просперо (Игорь Ясулович) сжимает кулаки и смотрит вверх — гремит гром, на белой стене возникает грозовое темно-синее небо, три двери, слева, справа и посередине, под напором ветра распахиваются настежь…

Просперо — волевой стержень этой истории, пьеса разыгрывается по его сценарию. Его властность и жесткость оправдана обстоятельствами: взрослая дочь, Миранда, выросла здесь совсем дикаркой. Если в ее отце жива память о миланской роскоши, о благах цивилизации, то эта девочка с нечесаными жесткими кудрями почти маугли — кроме каких-то прислужниц из своей прошлой жизни она ничего не помнит. Отцовская любовь Просперо выродилась в молчаливую, диктаторскую заботу — он до сих пор сам моет ей ноги, следит за тем, чтоб она умывала лицо и причесывалась, укладывает ее спать. В этих ежедневных обрядах нет нежности, есть жесткая дисциплина, почти насилие. Миранда любит и боится отца, вся сжимаясь под его худой рукой с железной хваткой.

Просперо, прежде всего, носитель власти. Эта власть — над живыми существами, над стихиями — понадобилась ему для выживания. Но в философии режиссера власть для человеческой природы небезопасна — привычка к повелеванию портит душу. Просперо, с холодностью кукловода наблюдающий мучения плененного Фердинанда и зарождение чувства между ним и Мирандой, ущербен в своем высокомерии, лишен полноты жизни, права на непосредственную эмоцию. В гуманистическом мировоззрении Доннеллана власть унижает властвующего в большей степени, чем подчиненного. В соответствии с этой логикой не только Ариэль, но и Калибан получает право на сочувствие и симпатию. Калибан в исполнении Александра Феклистова скорее не диковинное чудище, а юродивый. На шее он носит мешок с черепом покойной матери и еще он по-настоящему любит Миранду. Наверное, впервые линия отношений Калибана и Миранды явлена так подробно. Миранда, ненаученная стеснению, легко обнажает грудь перед своим другом, а в финале, когда Калибан в полной мере осознает свою потерю, он заходится в жалобном, пронзительном вое. У них есть свой особый язык, и Миранда, откликнувшаяся на этот призыв, мчится обратно, забыв о своем прекрасном женихе. Обнимает, целует мечущегося Калибана, отбивается от отца и в злобе кусает Фердинанда за палец.

Нравственная уязвимость главного героя, основной чертой которого все время остается собранная ожесточенность, замешанная на обиде, особенно четко явлена в очевидном сопоставлении с Ариэлем. Когда печальный, бесстрастный Ариэль напоминает хозяину об обещанной свободе, Просперо с яростью гоняет его по сцене, мучает его напоминаниями о прошлых страданиях, о заточении в дереве и угрожает расправой. Ариэль в спектакле наделен человеческими эмоциями, он запуган и унижен, но его страх, в первую очередь, упрек Просперо.

Доннеллан задается вопросом: насколько можно оправдать жестокость несправедливостью судьбы? Жизнь не была добра к Просперо, и он захотел сам управлять ею. Он не просто мстит конкретным обидчикам, все его монологи устремлены не в зал, не к людям, а вверх, к небесам. В финале он буквально кричит безмолвному небу о своих достижениях — его знания, его нечеловеческая власть, вырванная им у высших сил, не принесла счастья, только тотальное одиночество, подчинение, но не любовь. Доннеллан отказывает своему герою в великодушии — Просперо вынужденно прощает своих обидчиков. Это решение подсказал ему Ариэль, и Просперо становится обидно и страшно, что бесплотный дух способен на сочувствие, а он, человек, нет.

В спектакле Доннеллана Просперо оправдан только тогда, когда он отказывается от своего статуса сверхчеловека. Его оправдание в том, что свою чрезмерную власть он трактует не как благословенный дар, а как тяжкую ношу, потому, исполнив план, добровольно отказывается от нее. Просперо выносит чемодан с книгами и возвращается к Калибану и Ариэлю. Мудрый Ариэль сидит на стуле, он положил руку на голову скулящего Калибана, и тот притих и притерся к его ногам. Просперо положил руку на плечо Ариэлю и с облегчением признался в своей слабости и грешности. Иерархия рухнула, и у этих одиноких, грустных людей на пустынной, недружелюбной земле появилось право согревать и жалеть друг друга.