«Пустые поезда». Д. Данилов.
РАМТ.
Режиссер Алексей Золотовицкий, художник София Егорова.

На маленькой черной сцене вагон электрички: два окна, четыре ряда кресел. Впереди кабина машиниста, она пуста — поезд движет в пространстве само время. Оно раскручивает его во все стороны, ездит по рельсам памяти главного героя, личность которого условна и отдана сразу нескольким артистам попеременно: Виталию Тимашкову, Алексею Гладкову, Сергею Чудакову и Максиму Заболотнему. Вагон поворачивается то внутренней стороной, то внешней, а в финале смотрит своей квадратной мордой в упор на зрителей и слепит фарами. Герой внутри него то следует куда-то вперед в неизвестность, глядя на застывший за окном черно-серый пейзаж; то возвращается в свое еще цветное детство, воспоминания о котором почти утрачены и только случайными всплесками — рябь на воде — отражаются на поверхности (поезд Москва — Сухум, страшная жара, бетон и волнорезы…); то забредает в глубокое прошлое, настолько глубокое, что оно и не его вовсе…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Вагон откатывается на век назад: на лавочке с очень прямой спиной сидит, глядя в то же окно, безошибочно узнаваемый по статной осанке и густым благородным усам Николай Второй, который на станции Дно под дулами принимает решение отречься от престола. Что есть любая станция для этого поезда? Чье-то место памяти. Что есть эта память? Россыпь рваных ассоциаций: иногда личных, иногда сформированных коллективно и застывших в четко определенной парадигме.

Бессобытийный текст автобиографических очерков Дмитрия Данилова переведен режиссером спектакля Алексеем Золотовицким в игровую плоскость. Жанр «медитативного путешествия», как его определили в театре, на деле является еще и абсурдной фантасмагорией, от станции к станции плывущей в мороке анекдотических реприз, вокзально-поездных песен, пластических зарисовок (хореограф Александра Колосовская). Они нанизаны, как бусины, на главную туго натянутую нить — линию матери героя, которая все это время лежит в ковидном госпитале, куда невозможно дозвониться. «Занято. Занято! Ничего сделать нельзя. Хорошо не видеть — хорошо не знать», — издевательски вторят звонкими голосами-колокольчиками хорошенькие близнецы-проводницы (Александра Аронс и Диана Морозова). Им отданы болевые точки спектакля, поскольку в череде забавных сцен, длящихся затяжным странноватым сном, только они своим появлением, как уколом булавки, на мгновение пробуждают — напоминают о нависшей беде. И если бы их было не двое, а трое, можно было бы запросто окрестить их мойрами. Потому что играют они не людей, но некие инфернальные сущности, витающие где-то поблизости и неотвратимо сопровождающие героя в его экзистенциальном путешествии.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

А прочие персонажи — разнообразные слепки случайных попутчиков, с которыми мы видимся ежедневно, чаще всего никак не взаимодействуем и спустя считанные минуты расходимся навсегда. Они будут играть в контр-страйк и переливашки; делать глупые селфи; затягивать песню под магнитофон, интеллигентно предупреждая: «Своим ярким скромным талантом не омрачу и без того ваш унылый путь»; торговать всякой бессмыслицей, предлагая приобрести тигровый пластырь от натоптышей — слайм — суперклей — мурашку и палку-чесалку…

Артисты обаятельно разыгрывают эти поездные этюды, созданные на легкую руку и перемежающиеся монологами от первого лица, которое свободно гуляет между ними, уравнивая всех персонажей и обнаруживая трафаретность этих дневниковых заметок. Геометрия танцев, в которых они схематично располагаются в пространстве, иногда на мгновение замирая, будто щелкает затвор камеры, — еще больше заостряет их марионеточность. Не говоря уже об одинаковых полосатых поло — своеобразной униформе. Однако этот шуточный спектакль, окутанный мистическим флером микрофонного эха, все же выбрасывает нас и в размышления иного порядка.

Механическое передвижение в пространстве соединяется с такими же автоматизмами жизни. Движение из пункта А в пункт Б по сути то же, что от рождения к смерти. И все мы в нем просто наблюдатели. Мир проносится сквозь и мимо нас. Жизнь утекает. Можно подышать на стекло и вывести на нем что угодно: все равно эти строки испарятся, сотрутся — как и любые смыслы, которые мы старательно выскребаем из головы, цепляясь за иллюзии вечного, стоящего, будто бы важного. «Потом. Потом! Потом…» — успокаивают «мойры» сына, вновь не дозвонившегося до госпиталя. Сколько всего мы откладываем на это «потом», переходящее в «никогда».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Бологое, Осташков, Псков и Дно, станции Инициативная, Тихорецкая или Веселая — все эти тщательно проговариваемые по ходу спектакля топонимы на самом деле не так уж важны. Слова теряются и пробалтываются, обнажая напускную значимость этих частностей, уносящихся вместе с шумом паровозных гудков. Какое имеет значение, с которой станции герой снова не дозвонился до больницы? На какой бесконечно ожидал автобус, по-хармсовски исчезнувший из реальности и также алогично вернувшийся в нее? На какой ему велели не фотографировать, на какой проверяли документики, а на какой он ребенком опоздал с мамой на поезд и бежал, запрыгивая в последний вагон на полном ходу? Важно только, что любой самый интересный или значимый путь обречен однажды оборваться, а чаще он и вовсе состоит из всякой чепухи, ежедневной суеты и мелкой рутины.

«Пустые поезда» — веселенький спектакль о смерти и о нашей неспособности по-настоящему ее отрефлексировать. Об эскапизме в вагоне случайного поезда, где, по счастью, не ловит телефон и можно хоть ненадолго раствориться в кантилене тотальной отмены всех предчувствий и тревог. Пустые поезда изо дня в день везут куда-то чьи-то души. И прощание с любой из них заканчивается одинаково: надеждой, что небеса не пусты.