Д. Масловская «Двое бедных румын, говорящих по-польски».
Ярославский драматический театр им. Федора Волкова.
Режиссер Евгений Марчелли

На первый взгляд, Евгений Марчелли поставил пьесу Дороты Масловской как традиционную провинциальную комедию для местной публики. Формула «три стула — две звезды» воплощена буквально: в главных ролях Пархи и Джины любимец ярославских зрителей Валерий Кириллов и прима Анастасия Светлова, декорация действительно состоит из трех офисных стульев, а история о странном ночном путешествии из Варшавы в Эльблонг и обратно разыгрывается в жанре «уральских пельменей».

Но если взглянуть на эту работу как на диалог режиссера и текста, то открывается иная картина. Перед нами актуальный конфликт двух современных культур — российской и польской, которые пятьдесят лет назад воспринимались если как не однояйцевые близнецы, то точно как разнополые двойняшки, а теперь никак не могут понять друг друга.

Марчелли демонстративно использует стереотипы, по которым зритель из традиционного русского города, живущий в более простых ориентирах, чем отстаивающий свою нью-европизацию москвич или питерец, определяет для себя произведение искусства, как польское. На черно-белом телевизоре — начало «Четырех танкистов и собаки». Подобравшая Праху и Джину на трассе пьяная женщина одета в брючный костюм, носит шелковый шарф и похожа на Иоанну Хмелевскую в зрелом возрасте. В кульминации наркотического угара очумевшие герои скачут под бессмертные «Ярмарки краски» в исполнении Марыли Родович — песня заводит зрителей не хуже энергетиков. Ну и конечно — польский рэп, вступающий в самые трагические моменты.

Все эти «примочки» ближе к «Кабачку 13 стульев», чем непосредственно к тексту Масловской.

Дело в том, что в польской культуре есть замок, не открыв который, трудно добраться до смысла художественного текста — это польское католичество. И если раньше подбирать к нему ключи было просто опасно, то теперь, видимо, в силу парадоксальных решений РПЦ и ее полного слияния с режимом Путина, прикасаться к нему неловко.

Главные герои «Двух бедных румын» — красотун Парха (прикинувшийся румынским бомжом), и его случайная подружка по экстремальному развлечению — Джина (она притворяется беременной матерью-одиночкой), скрашивающая жизнь выпивкой и наркотой и забывшая своего реального сына в детском саду. И если мотивация последней вполне объяснима на бытовом уровне (нам привычен образ затюканной жизнью мамаши, для которой материнство — обуза), то с Пархой все гораздо сложнее.

Наверное, стоит начать с того, что его образ списан с реального человека: Артура Жмиевского — самого мэйнстримного актера Польши, русскому зрителю знакомого по «Катыни», а на родине любимого еще и за заглавные роли в популярных сериалах. В том числе, «Отце Матеуше» про ксендза-детектива. Поляки, в отличие от наших сограждан, могут не соглашаться с церковью, как со вторым институтом власти в стране, причем институтом обособленным, решения которого абсолютно самостоятельны. Но встретить поляка, полностью отрицающего христианство очень сложно. Наоборот, евхаристическая жизнь тут настолько же естественна, как и общественная, а христианская этика (явно или подспудно) служит мерой поступков человека. Поэтому и Парха, играющий отца Гжегожа, это не просто сериальный актер. Для польского зрителя он еще и «аватар» Христа. Но когда под его маской открывается Агасфер — демон обмана, то тут песком сквозь пальцы утекает банальный сюжет про еще одну жертву звездной болезни. У Масловской все страшнее и глубже: это притча про перевернутый мир, в котором Рай и Ад поменялись местами. И в котором Джина — нынешняя Мадонна, увлекаемая в преисподнюю и забывшая о своем сыне, рожденном от «святого духа». В финале она дважды вешается. Первый раз переходя из реальности в потусторонний мир — на палубу корабля-анальгетика «Ибупром», и второй — уже в гальюне, после чего пьеса обрывается.

Возникает парадокс, русскому сознанию не совсем понятный. Но очень близкий польскому, в котором метафизика воспринимается также естественно, как и физика тел, а самоубийство, зачастую — вовсе не символ безысходности, а способ перейти за границу страданий и обрести покой. Убедительный, на мой взгляд, пример: Кшиштоф Кислевский хотел назвать фильм, в котором главная героиня в исполнении Граджины Шаполовской совершала самоубийство (правда, предпочтя петле — духовку), «Happy End». И только озабоченность прокатчиков прибылью заставила пойти его на компромисс, поменяв название на «Без конца» и подчеркнув им переход в жизнь вечную. А вот Масловская Джине такой возможности не дает — по ту сторону тоже обнаруживается ад. Поэтому Джина бежит дальше в небытие, теперь уже в полном смысле этого слова.

Тема уничтожения личности близка Марчелли. В своем лучшем спектакле «Дачники» именно так, в атмосфере пошлости, разрушали себя изнутри героя Горького. И именно так, на контрасте религиозных размышлений Масловской и самых банальных представлений о ее родине, режиссер создает картину провинциального в философском значении ада: в нем правит бал не Сатана, а наше собственное равнодушие ко всему, что не понятно, и не позволяет воспринимать что-либо сложнее шуток ветеранов КВН.