«Мой внук Вениамин». Л. Улицкая.
Режиссер Марфа Горвиц, художник Вера Мартынова.

За полгода в Петербурге показали две московские премьеры молодого режиссера Марфы Горвиц. Весной «Золушку» Театра «Практика» на Новой сцене Александринского театра и по осени «Мой внук Вениамин» в Театре музыкальной комедии. Сравнивать эти спектакли неправомерно, каждый существует в строгих обстоятельствах формата, и антрепризный характер второго так или иначе дает о себе знать. Это не отменяет общих, представляющих интерес для режиссера, мотивов: семья как мини-модель мира, определение своего «я» и смысла жизни. «Объединяет» спектакли и актриса Надежда Лумпова, которая в обоих случаях играет сиротку. Только Золушке Зое не очень повезло с родственниками (вялый папаша, бестолковые сестры, агрессивная мачеха), а вот девушке Соне в итоге подфартило (ее несостоявшаяся свекровь готова ее удочерить!).

Пьеса Людмилы Улицкой написана в 80-е, до романов, в ней сконцентрированы темы, которые потом будут выкристаллизовываться в прозе. Эти переклички стали частью спектакля и во многом его обогащают. Сюжет прост: типичная еврейская мама в исполнении Лии Ахеджаковой намерена женить своего сына на раздобытой ею девушке, в планах, конечно, внуки, надежда на продолжение некогда славного многолюдного рода. Автор с любовью и вкусом к делу плетет затейливое кружево воспоминаний Эсфири Львовны: бесчисленные имена, фамилии, профессии членов семьи — кровных и новоиспеченных («наш род от Адама», уточняет она). Это роднит ее с заглавной героиней хроники «Медея и ее дети». С той лишь разницей, что дом Медеи у моря с ранней весны до осени строго по расписанию наводняет бесчисленная родня, а Фира в крохотной квартире панельного дома своих близких только перечисляет — все они погибли в один день в городе Бобруйске во время Великой Отечественной. Остались она и ее двоюродная сестра. И сын, конечно, но он как бы не в счет. Он даже на сцене не появляется. Его присутствие носит эпистолярный характер — прощальное письмо жене Соне («ты прекрасна, но терпеть маму нет сил») и срочное тете, с просьбой организовать развод (на горизонте новая суженая и ребенок). Законная жена, кстати, остается без ребенка — ведь Лева сбегает сразу после ЗАГСа, не выполнив супружеского долга.

Сцена из спектакля.
Фото — И. Гладунко.

По Улицкой возможность или невозможность выносить-родить-выкормить — особый знак, определяющий сущность и судьбу женщины, тема деторождения для ее творчества ключевая. Остается она таковой и в спектакле. Поэтому так выделяется грубостью среди смазанных бранных слов фраза Фиры «сухая ветка» в адрес бездетной сестры. Это неоправданная жестокость по отношению к тихой, робкой, «размером с пожарную лестницу» Елизавете Яковлевне. Героиня Александры Ислентьевой без ревности и зла рассказывает историю своей несостоявшейся личной жизни: влюбилась по юности в уголовника, прописала в свою московскую квартиру, он привел туда другую, родил с ней мальчика… Всю свою жизнь она работает акушеркой (и каждый раз «рожает вместе с женщинами их детей»). Без амбиций она ежедневно прикасается к чуду и буднично несет бремя своей профессии. Она — будто первая, пробная версия сразу двух будущих образов романа «Казус Кукоцкого»: профессора-гинеколога и его жены с удаленной маткой. Такое парадоксальное в обоих случаях сочетание.

Фира более сорока лет работает портнихой. И в исполнении Ахеджаковой она не просто наряды создает — она жизни кроит! Для нее лекало — как карта для Наполеона, и сама она — маленький полководец, вооруженный нитками и иголками. Учитывая ту настойчивость, целеустремленность и прыть, которыми актриса играючи и щедро одаряет свою героиню, можно сказать, что она человеку жизнь как «дело шьет», от ее «костюмчика» не отвертеться. Важность всему этому придает и история про ее дедушку: великолепные фраки он создавал, отмеряя все обычными веревочками и завязывая узелки. Фира шьет одежду сыну и параллельно — вплоть до его тридцати с небольшим — руководит каждым его шагом. Естественно, когда дело доходит до привоза в дом невесты, Лева протестует! И дело не в девушке — всему есть придел. Соня — Лумпова прелестна, повадками она напоминает зверенышей (прорастут эти образы в сборнике рассказов Улицкой «Девочки»): в начале это растерянный птенчик, приехавший в столицу в тесной одежде с чужого плеча, позже — откормленный, приодетый свекровью, в модной спортивной паре активный щенок, под финал — женственная и ухоженная кошечка в пошитом на нее свадебном платье. Такая наглядная метаморфоза возможна, потому что Лумпова не скрывает прошлого детки из якобы «благополучной еврейской семьи» — ее взяли туда из детского дома. Фира беспризорничьих повадок, походок, жестов в упор не видит, а потом с этим смиряется. Ничто не может остановить эту всемогущую женщину с ножницами в руках!

Сцена из спектакля.
Фото — И. Гладунко.

Драматизм истории возникает из-за несоответствия масштабов, столкновения задуманного, воображаемого с реальностью. Художник Вера Мартынова не без иронии помещает героиню, чьи планы превышают по размаху и амбициозности македонские и лировские, в кухню-клетушку с банальным набором домашней утвари. Фрагмент малогабаритной квартиры вписан в контейнер (по типу грузоперевозочных): он будто висит в темноте сцены, создавая ощущение потерянности (множество таких типовых квартир предполагается сверху, снизу, справа, слева). Ощущение это подтверждается и другим решением: одно и то же пространство служит для изображения квартир обеих сестер, «переход» из одного жилища в другое обозначается лишь сменой календаря над холодильником. В помощь и проекции: перед каждой сценой указывается время и место событий, есть и «говорящий» заголовок («Десять недель», «А ты изменился») с атмосферной фотографией. Действие дробится на стройные смысловые сценки. Нарративное построение и цикличность создают ощущение незатейливого сериала: короткие эпизоды, ненавязчивое повторение основного из «прошлой серии». Нарезка выверена — ровно столько, сколько среднестатистический зритель в состоянии высидеть.

Чтобы зритель не заскучал, есть даже пара откровенных сцен: когда Соня и ее «попытка номер два» сливаются в безудержной страсти на кухне или безуспешно пытаются заняться любовью в парке. Некоторая даже пошлость этих сцен, их нарочитость оправдана результатом: Соня беременна. Эсфирь погорюет (Соня оказалась самозванкой), повздыхает (забеременела мало того, что не от ее сына, так еще и не от еврея), а потом скомандует: «Выносите Левину кровать, будем обустраивать детскую!» С действительностью ее примиряет безудержный деятельный характер. «Я хотела не так, но пусть все будет так», — мудро заключает она. Ведь главное, чтобы за столом, как в старые времена, садилось человек по семнадцать. А их уже четверо (наконец, и мужчина есть), ждут пятого. Фира уже решила, что это мальчик, и быть ему Вениамином, и вот-вот она сядет шить ему распашонки… Но история мальчика, воспитанного мамой и бабушкой (представленная, кстати, в романе «Искренне ваш Шурик»), — это уже следующий сезон.