Сегодня, 11 февраля, завершит восьмой фестиваль спектакль Академического Малого драматического театра — Театра Европы по пьесе А. Володина «Портрет с дождем» в постановке Льва Додина.
Начало в 20:00.
Мы комментируем этот пункт фестивальной программы рецензиями, опубликованными в № 65 «Петербургского театрального журнала».
«ПЕТЕРБУРГСКИЕ ЗОНТИКИ»
А. Володин. «Портрет с дождем».
МДТ — Театр Европы.
Режиссер Лев Додин, художник Александр Боровский
Александр Боровский редко бывает иллюстративен. В основе его сценографических образов всегда лежит «контрход» — определенная дистанция, отстранение либо по отношению к материалу, либо по отношению к режиссерской идее спектакля, отстранение, дающее объем, меняющее оптику восприятия. Название нового спектакля МДТ воплощено в декорации буквально. Это и правда портрет с дождем. С одной лишь поправкой: фотопортрет с дождем. Но буквально в данном случае не значит иллюстративно.
Пространство спектакля — интерьер фотостудии. Прожектора на треногах, отражающие серебристые зонтики, в центре стул, за ним плоский белый задник — все готово для фотосъемки.
Сценография диктует мизансценировку всему спектаклю. Он начинается как комедия положений. В прямом смысле этого слова: герои по очереди поднимаются на сцену, садятся на стул, принимают позу в ожидании «птички». Фотоснимок — квинтэссенция характера. Фотообъектив запечатлевает судьбы. И одновременно типизирует персонажей. Они приобретают свойства масок. Лев Додин этого не страшится, наоборот. Это ход принципиальный. Например, подчеркнуто гротесковое существование пары Ирины — Натальи Акимовой и Игоря Петровича — Сергея Власова — ироничная, местами едкая вариация на семейно-бытовую тему.
В фотосессии участвуют все. Даже те, кто сейчас «не в кадре», все равно на виду: по бокам авансцены — стульчики, и, сидя на них, участники спектакля ожидают своей очереди «сделать фотокарточку». Попадая же в кадр (то есть оказываясь в центре сцены, в фокусе зрительского внимания), герои обмениваются репликами что называется «через зал», не смотря друг на друга — жанр съемки не подразумевает общения «глаза в глаза». Но если Володин рисует свой «Портрет» тусклыми, поблекшими красками, то у Боровского «Портрет» явно снят на цветную пленку. И с колосников на авансцену дважды льется не промозглый осенний, а теплый летний дождь, под который самому хочется попасть и промокнуть насквозь, как в детстве. Непогода в этом спектакле яркая, разноцветная. Неудобств от дождя никто не испытывает. Невесомые плащи, разноцветные резиновые сапоги. Это петербургские «шербурские зонтики», непринужденные
Но что кроме этого стильного антуража, этой милой картинки из (прекрасного) далека? Что кроме картинности чувств, эффектного их «представления»? Только мастерски сыгранное Татьяной Шестаковой и Сергеем Курышевым их «переживание».
Сперва «контраст» актерских фактур — миниатюрной, по-женски мягкой Шестаковой и исполина Курышева — выглядит комичным. Но в этой додинско-володинской лирической истории все забавно и трогательно одновременно. Татьяна Шестакова играет Клавдию почти блаженной, с бесконечной верой в человека и самоотреченностью. Кажется, весь спектакль она проводит со слезами на глазах. Замирает от ужаса возможного расставания, хотя Анатолий живет совсем рядом — за белым задником.
Их душевная близость — не любовь женщины к мужчине, мужчины к женщине, а огромная потребность в человеке рядом, во взаимной заботе, ласковом слове. Они нужны не друг другу, а просто кому-нибудь. «Горе мое сидит», — говорит о своем морячке Клава—Шестакова с улыбкой счастья.
А ее последняя фраза «Ну вот. Так я и знала» на слова Анатолия «А я тут принял… с вашего разрешения» сказана без толики безысходности и усталости, с любовью, снисходительностью, бесконечным великодушием и пониманием.
«Портрет с дождем» А. Володина — пьеса-сценарий с трудно вычитываемым действием. Это скорее наброски, зарисовки судеб. У нее совершенно особый темпоритм — долгого дождливого вечера. И будто нет выхода из этого внутренне неподвижного мира героев. Она — мать двоих детей от двух ушедших от нее мужчин, он — моряк, только что потерявший мать. Их сближение хоть и неизбежное, но как будто вынужденное.
Этот текст Володина сейчас бы назвали «новой драмой», а то и вовсе примером «постдраматического» театра с его обрывочностью, принципиальной незавершенностью, «расплывчатостью» действия, потоком жизни без деления на акты. Володинская эскизность сейчас звучит остро.
Спектакль Додина полон принятия этой никчемной жизни, он находит в ней свою поэзию и радость. «Жалкостность» героев Володина здесь не педалируется, а, наоборот, по возможности снимается. Дуэт Шестаковой и Курышева, существующих, в отличие от остальных, не в эстетике мелодраматических амплуа, а глубоко, подробно, погружает в надломленные судьбы и дарит спектаклю объем и жизненную наполненность.
Интерес к «маленьким людям и неустроенным судьбам» — то, за что упрекала Володина советская критика, — Додин положил в основу истории Клавдии и Анатолия. Именно в их сценической паре, то есть в самой сердцевине спектакля, проступает отношение Володина к жизни и людям. И даже кажется, что он до сих пор живет на Рубинштейна, 20, в доме, вплотную прижавшемся к зданию Малого драматического.
Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Васильев
Додин не лирик. Он — эпик.
Володин — не эпик. Он — лирик.
Вот и встретились.
Встретились не впервые: было в МДТ недолговечное «В сторону солнца», было и додинское «Назначение» — не самый удачный его спектакль.
«Портрет с дождем» и вовсе не удался. Герои — шаржированные типы
Зафиксировать неудачу нехитро, да и переживать по поводу этой неудачи после таких глубоких и сильных «Трех сестер» вряд ли стоит. Ну, неудача и неудача. Меня занимает другое: сходство петербургского «Портрета с дождем» и московских «Пяти вечеров» у «фоменок». Странным образом традиционалист Л. Додин и авангардист В. Рыжаков делают почти одно и то же — ставят текст Володина как стихи. И там, и там актеры ритмизируют слова, играя неких абстрактных лунатиков, «чудаков» (хотя, казалось бы, что общего у Т. Шестаковой и П. Агуреевой?), глядя в зал и ему, только ему посылая текст. Они минуют какие бы то ни было «человеческие» связи и строят под пристальным режиссерским надзором отношения с абстрактным «поэтическим» миром. Бегут от жизнеподобия, встают в позы, нагнетают «странность», изображая людей «не от мир сего», а от мира поэтического…
Думаю, такие решения связаны с распространенным ощущением, что текст Володина — всегда поэзия (ведь писал же он стихи прозаический строкой), и с усталостью от спектаклей, упаковывавших Володина в ретроспективный быт. И вот захотелось «чистой» поэзии. Но в том-то и дело, что лиризм Володина — не беспримесная поэзия, не ритмизированная жизнь, тут как раз много примесей, эта поэзия подспудна, чурается самой себя, не обнажает своей сути, прячется, пробивается сквозь прозаические (а на самом деле романтические) отношения «человек—человек», и только пробившись, как трава сквозь асфальт, слабыми ростками утверждает возможность поэзии в прозаическом мире. Если же ей нет нужды пробиваться, володинская поэзия сразу теряет смысл, нерв и неповторимость. Когда «поэзия» ритмическим половодьем уверенно утверждает свое наличие сразу, выходит на первый план — спектакль впадает в искусственность, нарочитость, многозначительность (вот уж чему природа «володинского» сопротивляется). Так и происходит в «Портрете с дождем» и «Пяти вечерах», лишенная психологических связей поэтическая природа теряет основу, ей нечего пробиваться, она объявлена, афиширована, ей чужда володинская поэтическая застенчивость.
Володинская поэзия — не текст, а человеческие отношения, ритмизирующие текст (чувства ритмизируют, чувства, а не голоса!), превращающие прозу в стихи (его поэзия недаром прячется в прозаическую строку — в общем, даже метафорическом, смысле). Так его герои никогда не мнят себя героями, комплексуют, бегут от выражения чувств. Как сам Володин никогда не считал себя поэтом, так и его «поэтическое» не считает себя поэзией в своем явном выражении, это особые стихи, вырастающие из «сора», из быта, из обыкновенного человека. Дистиллировав текст, очистив его от «отношений», режиссеры, как мне кажется, убивают и текст тоже.
Конечно, время такое, что связи «человек—человек» рвутся, вся жизнь — текст, мы общаемся друг с другом опосредованно, «через зал», через мониторы, вступаем в диалог пальцами (по клавиатуре), написанными с ошибками словами, а не глазами. Конечно, чувства и мысли приходят к адресату, описав дугу через спутник в космосе. Недавно ВКонтакте прочла пост: «Никакие СМС не заменят настоящего живого общения по ICQ». Все так. И абстрактная декламация пьес Володина, «расчеловечивание» его, восприятие как «поэтического текста» — как раз этой природы: жизнь через монитор. Но это уже совершенно другая сказка…
Комментарии (0)