Максим Горький. «Дети солнца». Thalia Theater (Гамбург, Германия).
Режиссер Люк Персеваль

Вчера на большой сцене Театра-фестиваля «Балтийский дом» состоялся показ спектакля «Дети Солнца» режиссера Люка Персеваля. Пьеса Максима Горького 1905 года была разыграна труппой гамбургского Thalia Theater как современная драма.
В блоге мы публикуем впечатления о спектакле Марии Смирновой-Несвицкой и Татьяны Джуровой.

Какая своевременная идея — устроить сеанс групповой психотерапии: все остро нуждаются в этом! И удивительно точная, «назревшая» форма для насквозь русской пьесы, в которой, как, впрочем, и в жизни, безусловные и актуальные истины плавно и незаметно перетекают в невыносимую банальность и абсурд, а солнце можно увидеть только нарисованным.

Долгая, вызывающая пауза-провокация перед началом действия, когда зритель начинает нервно аплодировать и даже свистеть артистам, которые, усевшись на длинный стол, молча смотрят в зал. Да, лечиться надо всем.

Действие между тем уже давно началось, но мы его игнорируем, как не замечаем восхода, и не следим за ежечасным перемещением светила. Первым на помост выходит художник в черной рабочей одежде и начинает рисовать солнце на бумажном белом заднике, натянутом меж двух вертикальных барабанов. По ходу спектакля полотнище медленно, очень медленно движется, сворачиваясь на одном из барабанов, постепенно скрывая уже нарисованные предметы и, одновременно, вытягивая поле для новых рисунков. Так появляются дома для всех персонажей, с именами и стрелочками, указывающими, кто где живет. Вот здесь — Ольга и Кирилл, здесь — Павел, Елена, Лиза, Фима, няня, которая вдруг совершенно неожиданно и оказывается этим самым рисующим художником! Она включается в общий разговор совершенно органично, не забывая главного своего назначения — продолжать творить жизнь, рисовать большой кистью все, что необходимо в доме: шкафы с книгами, торшер, борщ, селедку, варенье, мед и капусту, обязательно подписывая их во избежание недоразумений.

Подача текста в зал, общение между актерами исключительно через зал делает публику участником сеанса терапии: мы ведь тоже хотим преодолеть напряженность, научиться жить в согласии с собой и не стремиться к достижению нереалистичных целей? Но пока кто-то отчаянно пытается разрешить эмоциональный конфликт и отстоять свое достоинство, раздевшись донага и этим достоинством поигрывая, мимо тихо проплывает жизнь — дома, книги, включенный торшер, цветы в вазе, и борщ, и селедка…

И вместо желтого, «правильного солнца» раскрашенного Художником-Творцом-Няней, появляется страшное, черное, набрызганное разлитой краской пятно — это одна из пациенток не выдержала… Лиза разрывает полотнище, проваливаясь, оказываясь «по ту сторону» жизни, а горничная Фима и няня еще долго стоят, растерянно пытаясь удержать, соединить разорванные края, восстановить течение жизни.

Такое простое, умное и невероятно талантливо осуществленное решение…

С персонажами спектаклей Люка Персеваля встречаешься как с героями знакомого, слегка нудного, но ожидаемого сериала. Вот этого толстяка я уже видел в «Смерти коммивояжера». А очкастую девицу-переростка, кажется, в «Дяде Ване». Да и сами спектакли кажутся продолжением одной и той же «бесконечной» истории, финальную точку одного из «эпизодов» которой может поставить только чья-то смерть. В небытовой форме они воспроизводят аморфность жизни, банальность человеческих связей.

Персеваль — это мнимо лапидарная, очень европейская режиссура. Мы уже привыкли к нему («Дети солнца» — четвертый его спектакль на «Балтийском Доме»), не пугаемся «прозаизированных», переписанных, перекомпонованных в его спектаклях текстов классиков, ненормативной лексики и того, что кто-то скачет на авансцене совершенно голый. И, успокоившись, стали лучше понимать.

На Горького Персеваль смотрит сквозь Чехова. На сцене — группа лиц без центра. То ли детский сад, то ли сеанс группового психоанализа. Здесь нет противопоставлений, в том числе и социальных, нет перипетии, нет катастрофы. Невозможен и горьковский финал — вторжение «извне», сцена холерного бунта.

Фигуры актеров располагаются линейно, преимущественно на фоне рисованного задника. Актеры группируются по принципу «солистов», «дуэтов» и «хоров». То одни выходят на авансцену и застывают в вычурно-экспрессивных позах, то другие. Среда и быт — только на бумаге, в серии рисунков (комикс, мультфильм), возникающих по ходу действия на белой бумажной катушке. Здесь персонаж «Воспитательница» неумело детской рукой аккуратно прорисовывает «солнышко», «домики», подписывает, «Здесь живут Федя, Лена и Лиза», здесь — «Кирилл и Ольга» и т. д., банки крыжовенного варенья, и, наконец, надгробия с крестами. Линия жизни «детей солнца» плавно движется от «восхода» к «закату». Только один раз Лиза взрывает ее ход брызгами черной туши по белой бумаге и собственному лицу. (К сожалению, до финала петербургского спектакля этот прием не «доиграл» — неожиданно порвалась бумага).

Взгляд режиссера — внимательный и (многие не согласятся) сочувственный. Сужу по тому, как подробно и точно до маниакальности Персеваль разрабатывает партитуру поз, жестов, движений обаятельных в своем уродстве детей и калек. Они — очень хорошие, очень пластически точные и немногословные, эти актёры театра «Талия» — только намекают на детское «происхождение» своих героев. Подобную точность я встречала разве что в спектаклях Тальхаймера. Вот «ботаник» Протасов (Йекс Харцер), расслабленно повисший на кресле, будто сросшийся с ним. Мальчик вырос, сам того не заметив: из под куцего джемпера торчит голый живот. Вот Елена (Ода Тормайер) — у нее ясный взгляд, но позы бессильные, как у ватной куклы. Или Лиза (Патриция Циолковска) — с ее удивительным бархатным голосом, экспрессией жеста и статуарностью пророчицы. И так далее… Стоит ли говорить, что выразительность этих лиц и групп — заслуга режиссуры? И очень точное попадание «в жизнь» средствами, далекими от жизнеподобия — тоже. Одним словом, приятно было повстречаться снова.