«Мастер и Маргарита». Музыка А. Шнитке и М. Лазара.
Большой театр.
Хореография Эдварда Клюга, сценограф Марко Япель.

Каждый сезон планы Большого включают минимум один полнометражный сюжетный балет. Упорство, с которым театр погружается в инсценировки мировой литературы, вызывает как минимум вопрос «зачем?». Ответы можно давать разные, как и оценки этому масштабному проекту (от Шекспира до Толстого, прихватывая редкости вроде Лермонтова и Вулф). Только что вышедший «Мастер и Маргарита» Эдварда Клюга дает подсказку: если задача — стать витриной для кратких содержаний книг из школьной программы, то реализовано это со всей ответственностью.

Сцена из спектакля.
Фото — Дамир Юсупов.

РУССКИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОТЕМКИ

У «Мастера и Маргариты» неоднозначная репутация. Когда-то недоступный роман в двухтысячные растиражировался — и из манящего, сложного, «проклятого» литературного объекта превратился в сборник цитат. Количество людей, декларирующих, что «Мастер» их любимый текст, подозрительно велико, а фразы «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!» нет разве что на заборах. Браться за такой материал — неблагодарно. Вдвойне, если автор не читает по-русски, не имеет прямого доступа к исследованиям (вполне замечательным — чего стоит один только двухтомник Елены Колышевой «Мастер и Маргарита. Полное собрание черновиков романа», который прослеживает путь от начала, где не было лирической линии, но была чертовщина, до финальной версии) и не может точно знать, сколько пластов, исторических, литературных, суеверных, поп-культурных, образовалось с того времени, как «Мастер» попал к читателям.

Начать рассказ о премьере можно с того, что хореограф Эдвард Клюг представил булгаковский опус магнум аккуратно, можно сказать, педантично. В виде краткого содержания для тех, кому некогда вникать. На сцене воспроизведена почти вся фабула, разве что «казнена» ершалаимская линия. Сцена за сценой любой человек, хоть по диагонали читавший «МиМ», вспомнит формальную организацию текста, — но почему Клюг придерживается такого способа рассказа, какая «химия» для него возникает из соседства чертовщины и лирики, из постановки, пожалуй, не узнать.

Сцена из спектакля.
Фото — Елена Фетисова.

Тщательность воспроизведения балансируется приблизительным пониманием. Из «Мастера» пропали и философия (даже кухонная), и «библия от Булгакова», и авторская неуловимая интонация между почти пошлостью и насмешкой. Посреди быстрого пересказа событий внезапно появляются едва значительные детали — признак их отбора неясен — вроде билетика, который кот Бегемот пробивает в трамвае, чтобы через мгновение хореограф «проболтал» десяток страниц за пару па. Кто такой Воланд? Мужчина в темном костюме с дягилевской проседью, который не забывает в любой ситуации тянуть носок. Кто такая Гелла? Девушка, которая, видимо, так давно снимается для каталогов женской одежды средней руки, что в рамках профдеформации может ставить ногу только наискось и на носок. Маргарита испытывает болезненное влечение к пачке листов и едва замечает Мастера (Ольга Смирнова, трагично падающая грудью на рукопись, только подчеркивает странную одержимость; из высказываний хореографа можно узнать, что именно так он видит отношения заглавных героев). Конечно, было бы странно требовать полного раскрытия текста за пару часов, но открытия, в том числе пластические и визуальные, Клюга по поводу романа невелики и в основном курьезны. Говорить в балете могут сумасшедшие (Иван Бездомный, вещающий о смерти Берлиоза) и травмированные (Жорж Бенгальский, который после фокуса с оторванной головой переходит только на вербальную коммуникацию) — вывод остроумный, но вряд ли запланированный. Русские такие странные, что в бане надевают галстуки, а рукописи принимают на столах, с которых только что сняли гроб, — очаровательная растерянность перед неродной культурой. Танец Аннушки с бутылкой масла под тикающие звуки в оркестре — новая версия «так судьба стучится в дверь». Наконец, почти каждый на сцене хоть раз, да схватился за голову — видимо, смутно предвидя, что оной можно и лишиться.

Сцена из спектакля.
Фото — Дамир Юсупов.

Трогательные и небанальные находки — вроде открывающего дуэта Понтия Пилата и Мастера, в котором персонаж поглощает создателя, верховодит им, диктует ему движения; отчаянного одиночества Маргариты, которая перед решающей встречей с Азазелло на несколько мгновений застывает на полу у череды запертых дверей; Мастера, которого буквально распинают цензоры; рифмы между представлением в варьете и балом у Воланда, — тонут в скоростном пересказе. Даже то, что могло стать большими комментариями к роману — придуманное Марко Япелем единое пространство для всех сцен, огромное помещение с купольным каркасом, выложенное плиткой, то ли бассейн, то ли психушка, то ли заброшенный храм, и непривычный, но связанный с первыми версиями романа перевес в сторону «московских» событий, почти отсутствующая в первом действии лирическая линия, — в итоге выглядит как небрежность, а не концептуальное решение.

ПРИМУС ПОЧИНЯЮ

Однако многочисленные фигуранты романа все же оживают — благодаря артистам. Так, «Мастер» превращается в бенефис Бегемота, то есть Вячеслава Лопатина. Точеный, будто выписанный тушью, с миниатюрными щиколотками Лопатин танцует, конечно, не настоящего кота, а мультяшную версию зверя, юркого чертика. Ему пару составляет белоснежная Гелла (в первом составе надменная Ана Туразашвили, в третьем — чуть более легкомысленная Ангелина Влашинец) — и они выглядят как коты-пришельцы из «Спящей красавицы», разве что сапоги Бегемоту не положены. Владислав Лантратов танцует Воланда как элегантного, может, чуть скучающего сноба, который и сам не знает, зачем ему люди, но нелегкая уже занесла. Мастер Дениса Савина более взрослый и истощенный, чем у Игоря Цвирко, который сперва напоминает вихрастого нагловатого юношу. Понтий Пилат, которого Клюг вырвал из ершалаимского сюжета и оставил в одиночестве, получился у Михаила Лобухина властным, наступающим, как тьма со Средиземного моря. Маргарита Ольги Смирновой, несмотря на привязанность к бумагам, а не к Мастеру, остается драматичной, готова на все ради рукописи — и сцена бала, где она возглавляет строй голых грешников буквально с руками в крови по локоть, возможно, лучшая часть балета.

Сцена из спектакля.
Фото — Дамир Юсупов.

Было бы пошло вспоминать про проклятие романа, многочисленные несостоявшиеся проекты — в конце концов, «Мастер» в Большом вышел и задачу пересказать в движении один из важных русских текстов выполняет. Зато можно вспомнить многочисленные споры, так ли велика книга Булгакова: возможно, Эдвард Клюг снаружи увидел ее без лишнего ража, флера и почитания?