«Однорукий из Спокана». М. МакДонах.
Театр Činoherní klub (Чехия) на III Международном фестивале Мартина МакДонаха в Перми.
Режиссер Ондрей Сокол, художник Адам Питра, драматургия Романа Цисаржа и Владимира Прохазки.

В октябре в пермском театре «У моста» в третий раз состоялся театральный фестиваль МакДонаха. В этом году отборщики просмотрели 160 заявок от театральных коллективов со всего мира. Фестивальная программа включала 25 спектаклей, 16 театров и 10 стран-участниц. В частности, легендарный театр из Праги «Чиногерни клуб» привез два спектакля: по пьесам «Однорукий из Спокана» и «Палачи» (вторая постановка завоевала Гран-при фестиваля). В этом театре 50 лет назад сыграл одну из своих любимых ролей (Хлестакова) Олег Павлович Табаков. Здесь возникло важнейшее для страны послереволюционное движение «Гражданский форум», одним из основателей которого явился драматург и будущий первый президент Чехии Вацлав Гавел. И здесь же режиссер Ондрей Сокол первым в континентальной Европе поставил Мартина МакДонаха. Именно его «Сиротливый запад» 14 лет назад вдохновил руководителя театра «У моста» Сергея Федотова на постановку пьес драматурга в России.

«Однорукий из Спокана» (2010), вероятно, самая непопулярная и недооцененная пьеса МакДонаха. Многие смыслы наполненного аллюзиями текста до сих пор ускользают от привычного для театральной критики анализа. Действие, не будучи обусловлено считываемыми мотивациями, многим представляется необоснованно затянутым. Особенно в сравнении с неистовым драйвом и простором для интерпретации предыдущих работ драматурга. Реакция подавляющего большинства рецензентов на премьерные показы «Однорукого» варьировалась от обвинений в хулиганском эпатаже до снисходительных похвал. Разумеется, были и исключения. Например, Павел Руднев, автор единственного перевода пьесы на русский язык, отметил то, что МакДонах здесь «описывает новый человеческий тип» — киноморфа, то есть человека, превратившего свою жизнь в косплей любимых фильмов. Однако Руднев, как и подавляющее большинство авторитетных театральных критиков по обе стороны Атлантики, сличая «Однорукого» с возможными прообразами в кинематографе, упирается в Тарантино и условный хоррор. Как, впрочем, и пожалуй главный на сегодняшний день специалист по творчеству МакДонаха в мире Патрик Лонерган, назвавший пьесу «заведомо неудачной как драма». И единственная увиденная Лонерганом связь «Однорукого» с кинематографом — тот же Тарантино. В то время как МакДонах, опираясь в действительности на иные источники, создает в этой пьесе свою личную кино-Америку, картонный край вечных ремейков, не менее сиротливый, чем Ирландия.

П. Горватова в сцене из спектакля.
Фото — В. Балакин.

Ондрей Сокол поставил в 2011 году «Однорукого из Спокана» в собственном переводе. Сложное окказиональное название «A Behanding in Spokane» (дословно — «Обезручивание в Спокане», по аналогии с beheading — обезглавливание) превратилось у Сокола в столь же необычное и многозначное «Ujetа́ ruka» (ускользнувшая/сбежавшая/сумасбродная/путешествующая рука).

Спектакль открывается песней девушки-ковбоя (Петра Горватова). Присутствующий здесь же юноша-ковбой (Вацлав Шанда) не поет. Петра, одетая как стереотипный герой вестерна, но в футболке с блестками, нежно открывает рот под фонограмму «Sister Rosetta Goes Before Us» Элисон Краусс. «Каждый день происходит что-то необыкновенное, — поет Элисон, — я слышу музыку в вышине над головой». Это посвящение одной из основоположниц рок-н-ролла, великой христианской певице Розетте Тарп. Ее необыкновенный госпел вдохновил всемирно известных музыкантов, в частности Литла Ричарда, Джонни Кэша, Элвиса Пресли и Джерри Ли Льюиса. Первые фразы песни отсылают нас к двум песням Розетты, пронизанным ощущением присутствия Отца Небесного. Но только Краусс поет об одиночестве и утраченной любви. И брутальный Джонни Кэш, мрачно твердящий, что «могиле его не удержать» (в своей версии классического мажорного госпела «Ain’t No Grave»), и певица блюграсс Элисон Краусс используют оригинал лишь как подложку. А сестра Розетта идет где-то далеко впереди, так что ее почти и не видно за перепевками.

В обшарпанном гостиничном номере где-то в США однорукий Кармайкл (Марек Тацлик) пытается дозвониться до мамы. Он только что выстрелил в негра Тоби (Ондрей Сокол), которого связал в зеркальном шкафу-купе. В дверь стучится, отбивая веселенький ритм, портье Мервин (Мартин Фингер). Он изображает детектива-ищейку, пытаясь выяснить, кто стрелял. Затем врывается девушка по имени Мэрилин (Маркета Стегликова) со свертком в руках. Это все действующие лица. Выясняется, что Мэрилин и Тоби заключили с одноруким сделку. За 500 долларов они пообещали вернуть тому его руку, но обманули — подсунули засушенную кисть чернокожего аборигена, которую умыкнули из местного исторического музея. И обманутый собирается жестоко покарать обманщиков.

Сцена из спектакля.
Фото — В. Балакин.

Кармайкл 27 лет колесит по Америке (регулярно созваниваясь с мамой) в поисках своей руки, отрезанной хулиганами, когда ему было семнадцать. В черном чемоданчике у него набор маньяка: разнообразные ножи, тесак и опасная бритва. А в большом туристическом кейсе, замотанном скотчем, — кунсткамера человеческих рук. Сам он в своей простой рубашке похож на типичного американского обывателя средних лет. Из тех, что внезапно слетают с катушек, как архетипические герои «С меня хватит», «Во все тяжкие» или «Боже, благослови Америку!». Камуфляжная майка под рубашкой дополняет образ. Тацлик играет тихого хладнокровного психопата, уверенного в своей силе и правоте. Вставляя свечу в канистру с бензином, он деловито насвистывает старинную песенку про сидр Лау (правда, известную также как песня бойцов И. Р. А.). В атмосфере гротескового ужаса герой чувствует себя как дома. Подобное происходило с ним бессчетное количество раз: его снова и снова обманывали, а он неизменно наказывал мерзких тварей.

У Сокола сложный тщательный грим под Ленни Кравица. Его Тоби сам черный и одет во все черное. Под пиджаком у него футболка с пустым черным профилем в короне и надписью «Are you a Negus?» (негус — титул короля Эфиопии, один из крутых эвфемизмов слова nigga для своих). Вываливаясь из шкафа, персонаж тем самым совершает каминг-аут (comingout of the closet — выйти из шкафа) и тут же получает порцию расистских и гомофобных оскорблений вперемежку. Мэрилин с Кармайклом, а позже и Мервин проговаривают множество стереотипов относительно негров. «Черная пантера», любовь к KFC и магистру Йоде из «Звездных войн», культовая песня-ремикс «Fight the power». Это все набор штампов, и Тоби абсолютно им не соответствует. Он — ранимый робкий парень, мечтающий куда-нибудь свозить свою девушку.

Мэрилин пытается взывать к разуму, вопрошая: «Неужели же я единственный взрослый человек в этой гостинице?!» Сама при этом ведет себя, как стереотипная блондинка из анекдотов, что не способствует их с Тоби спасению. При этом Маркета Стегликова с прической под Монро — рыжая. Что подчеркивает вторичность и фальшивость растиражированного образа, олицетворяющего не только сексуальность, но и вообще белую Америку.

Тоби и Мэрилин преисполнены наивного эгоцентризма, словно первые и единственные люди на Земле. Патрик Лонерган видит здесь перекличку с персонажами «Криминального чтива» — парой мелких грабителей, решивших обчистить придорожную забегаловку и нарвавшихся на настоящего бандита. Но это ложный след. Тарантино пародирует Микки и Мэллори из фильма «Прирожденные убийцы», сценарий которого написал он сам. Режиссер пытался выкупить проданную на киностудию историю, но не вышло. Вот и подковырнул Оливера Стоуна, перевравшего его материал. Сам же Тарантино, когда писал «Прирожденных убийц», опирался на классический фильм «Пустоши». Дебютная лента Терренса Малика — один из любимых фильмов Мартина МакДонаха. Молодой парень Кит подражает своему киношному кумиру Джеймсу Дину, прикрывая чужой личиной свою внутреннюю пустоту. А его подружка Холли еще совсем ребенок и просто во всем берет с него пример. МакДонах перемешивает роли, отведенные персонажам, чтобы воздвигнуть над ними фигуру автора-демиурга (или желая запутать зрителей). Героям «Пустошей» соответствуют в «Одноруком» Мервин и Мэрилин (в «Симпсонах» есть даже такой персонаж — психолог Мервин Монро). Но первый горюет по мертвой гиббонихе, а у второй есть чуткий Тоби.

Сцена из спектакля.
Фото — В. Балакин.

Мервин — сумасшедший. Мервин — трикстер. Он не хуже киношников знает, что все мы загружены в матрицу. Ему постоянно мерещится очередной сюжет, который необходимо разгадать, понять механизм истории и свою в ней роль. Он то въедливый сыщик, то спаситель, то герой-любовник, то предсказатель будущего, то безутешный горемыка-наркоман — но никогда не портье, не какая-нибудь обслуга, не «долбаный монголоид»! Он без обиняков выспрашивает у Кармайкла про потерю руки, потому что это, должно быть, крутая история. Мешает Мэрилин и Тоби загасить пламя свечи, ведь наконец-то в этом скучнющем отеле что-то происходит! Все вот-вот взлетит на воздух, а он знай себе напевает «Come on, baby, light my fire». У него в голове сбиты настройки: неотступная мечта кого-нибудь спасти на деле оборачивается прямо противоположными поступками. Мервин, вероятно, сошел с ума после шутинга в школе, которому был свидетелем в детстве. Разочаровался в людях и задружился с гиббоном. Мервин и сам — такой гиббон, прямой антагонист Кармайкла. Самый рукастый примат, непревзойденный мастер брахиации (от греч. рука во всю длину — передвижение по деревьям только при помощи рук). И Мартин Фингер утрированно это подчеркивает. Его Мервин обезьянничает, встает в позу самца, изображает Кинг-Конга, утробно гукает и сует себе в штаны кед так, что свисающий шнурок превращается в хвост. Под конец длинного монолога Фингер неожиданно обращается к публике на русском: «А вы знаете, что гиббон — это не обезьяна? Потому что у него нет хвоста».

В пространстве чешского спектакля разбросаны кинематографические трюки. Когда Кармайкл переодевается, кажется, будто у него действительно нет одной руки. Мы не понимаем, как Мэрилин с Тоби, прикованные к батарее, доберутся до телефона, а шнур оказывается спрятанным под ковром. К курящему на улице Мервину прилетает кед Мэрилин, которым она пытается сбить пламя свечи, установленной на канистре с бензином. Зеркальный шкаф превращается в экран, за которым ковбои лихо танцуют, пока Кармайкл готовит своих жертв к сожжению. А задник сцены становится киноэкраном, на котором однорукий смотрит про себя фильм. Там деревенские гопники, отрезавшие ему руку поездом, машут этой рукой на прощание.

Кульминация действия — разговор Кармайкла с мамой, — казалось бы, окончательно расперсонаживает стереотипного киногероя, оживляет его (то, к чему всегда стремится в своих фильмах Тарантино). Тацлик — до этого само хладнокровие и уверенность — кричит, плачет и причитает, превращаясь в большого ребенка. Он в 44 года прячет свои порножурналы в вентиляцию, чтобы мама не нашла. Ему нравятся негритянки! И он хочет попытаться начать жить своей собственной жизнью, позабыв про несбыточную месть. Но Мервина не проведешь. Он в мгновение ока рушит легенду Кармайкла про отсечение руки поездом, перечеркивает всю его историю и саму жизнь, оставляя ни с чем. И однорукому остается только убить себя. Но автор ему сделать этого не позволяет.

«Однорукий из Спокана» — единственная пьеса Мартина МакДонаха, в тексте которой отсутствует фигура отца. При этом Спокан известен тем, что здесь придумали праздник День отца, отмечающийся сегодня во многих странах. И произошло это в 1910 году, ровно за 100 лет до премьеры пьесы. Кармайкл — существо Франкенштейна-МакДонаха. Драматург собрал его из маньяка-проповедника Гарри Пауэлла («Ночь охотника»), Хейзела Моутса, одержимого ветерана вьетнамской войны, решившего основать церковь без Христа («Мудрая кровь»), и сумасшедшего испанца Карлоса с его коллекцией из 47 пальцев («Человек с Юга»). Главная фигура здесь — Пауэлл. Волк в овечьей шкуре, фальшивый отец с татуировками hate и love на костяшках. МакДонах отнимает у образцового персонажа-злодея всю его ненависть. В финальной сцене прощания Мервин произносит классическую фразу из развязки «Касабланки» (великого набора кинематографических клише), превратив утверждение в вопрос: «Может, это начало прекрасной дружбы?» То есть это же всего лишь очередной ремейк, жизнь движется дальше? Но Кармайкл не соглашается. Он осознал, что кончился как персонаж и застрял в этом отеле со сломанной зажигалкой навечно. Самая последняя фраза пьесы в оригинале — не просто проклятие. Fucker — это и отец, автор, создатель — те, о ком Кармайкл и не подозревал, что они существуют на самом деле.