«День города».
Воронежский Камерный театр.
Режиссер Михаил Бычков, сценография и костюмы Михаила Бычкова и Юрия Сучкова.
Создатель Воронежского Камерного театра Михаил Бычков в стилистике вербатима поставил спектакль о родном городе. Не о заштатном райцентре во власти бандитов, коррупционеров, нищеты (нужное подчеркнуть), а о Воронеже-миллионнике, областной столице. Сколько бы ни твердили драматурги-апологеты, с Угарова начиная, что вербатим — всего лишь одна из техник, не более, от дословного переноса на сцену прямой речи из жизни все равно ожидаешь скандальности. С этого начиналось, это, как-никак, родовой признак. Конечно, попадание постановки «День города» в программу Володинского фестиваля и в список номинантов «Золотой Маски» в общем как бы намекало, что речь не о проходной «чернухе» на тему свинцовых мерзостей российской действительности. Но некоторая тревога оставалась все равно.
На бедно убранную сцену, уставленную кофрами для перевозки оборудования, из левой кулисы друг за другом выходят, точнее — пятятся спиной вперед, 12 человек. Образ абсолютно прозрачный — обратная перемотка пленки. Люди замирают, задрав головы. Звучит залп праздничного салюта, лица озаряются цветными всполохами. День города ведь.
Социальные типажи, благодаря костюмам, прочитываются с первого взгляда. Здесь и немолодой работяга, и гламурная малолетка, и аккуратная старушка, и средних лет дама интеллигентной профессии, и молодой инвалид-колясочник…
Последней, не в общей группе, на сцене появляется цыганка с грудным ребенком, замотанным в серый мохнатый платок. Первый монолог как раз ее. Цыганке не нравится Воронеж. Люди неприветливые, злые. Ее идеал — «город Муром, Владимирская область». Рассевшимся по кофрам коренным жителям вроде бы предстоит отстоять от наветов малую родину…
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Режиссер Бычков изящно использует технику вербатима. Для него документальность — не самоцель, а материал, из которого на сцене будет соткан портрет. Нет, не Воронежа. Несмотря на фрикативное «г», которым обильно сдобрены первые монологи уроженцев Черноземья, зритель, даже петербургский, с самого начала оказывается «перед зеркалом».
В наполненных сочной лексикой непридуманных интервью звучат вещи не просто узнаваемые — личные. Подспудно вербатим обычно приятен тем, что «не про меня». Здесь все наоборот. И про завод, разрушаемый инопланетными московскими олигархами, участвующими, разумеется, в мировом заговоре по разделу страны, и про жену любимую, но не любящую, про современные нравы, про… Говорят о прошлом, о работе и семье, о любви. И внутри каждой истории неизменно присутствует образ врага: хозяева жизни, чиновники, жены, мужчины. Права была цыганка — «злой город». Но режиссер все это делает незло по отношению к своим героям. И поэтому, узнавая, зал принимает эту сочувственную иронию — то хихикая, то сглатывая комок в горле. «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь».
Личные истории тонко зарифмованы с песнями «о городе». Формальными гимнами, душераздирающим шансоном, слезными девичьими «про любовь». Такими мы видим себя, такими хотим остаться в памяти. В этом нелепом, несуразном сочетании, как в неуместном идиотском салюте, протянутом через все действие, — удивительно много сказано о том, как уживаются внутри человека официозный пафос, комплекс «народа-богоносца», осознание общности и ощущение себя песчинкой бытия. Тысячи смыслов вырастают на стыке.
Режиссер не обличает, не ковыряется в язвах, не расставляет оценок. Даже появление в общем ряду неврастенического монолога лесбиянки (несомненный реверанс в сторону излюбленных тем вербатима) регистра не переключает. Она именно в ряду, проблемы ее не уникальны — ровно такие же, как у остальных.
Неявно, вторым планом, между разрозненными судьбами устанавливаются сложносочиненные пунктирные связи. Герои могли бы быть одной семьей, ведь говорит же на одном оптимизме держащаяся жительница общаги о сыне инвалиде — не он ли на сцене? А четыре женщины — юная дурочка, циничная «львица», нелепая интеллигентка и семидесятипятилетняя старушка — вдруг кажутся одним человеком в разные периоды жизни. Или просто здесь свой своему поневоле брат? Совсем нелинейное пространство — время скрывается под вывеской объективной реальности.
В будоражащем, остром спектакле нет надрыва. Есть огромный запрос на любовь. «Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». Он вообще чрезвычайно гоголевский, этот спектакль. Михаил Бычков обманул, сделав вид, что ставит про Воронеж. По замыслу — «Мертвые души», по настроению — «Ревизор». Вся Россия — провинция. Любой столичный лоск ногтем потри — увидишь воронежскую степь. Одинокую, бесприютную, но вопреки всему живую, лишенную безысходности, заряженную на жизнь. Видимо потому, что нет у нас, как у той цыганки, «города Мурома Владимирской области». Невыездные мы, и другой страны для нас не придумали.
В самом конце первая сцена повторяется. Покинувшие площадку персонажи вновь выходят на нее в том же нелепом порядке. Пленка отмотана к началу. Мотор.
Неоднозначное отношение вызвал этот спектакль. Конечно, это новый опыт и для Михаила Бычкова (в отношении которого уже стало штампом говорить «стилист» и «формалист» — в хорошем смысле слова) и для его замечательных актеров. Некоторые актерские работы можно считать крупной удачей, особенно когда персонаж создавался на пересечении противоположных смыслов. Мне лично очень понравился актер (в программке не указано, кто кого играет) в образе парня-колясочника. Сочетание физической обездвиженности, прикованности — с пронзительной лирической интонацией, которая буквально окрыляет его (здесь героизм человека из будней — и трагизм нынешнего героя «прикованного»). Еще — образ гламурной девчонки: актрисе удалось показать «какие-то свои» чувства в, казалось бы, слащавой пустышке. Но на спектакле было ощущение, что сильные моменты — в пределах конкретной роли. Кто-то исполняет свой монолог более выразительно, кто-то менее, кто-то вообще «не туда» (порой отсутствие единого ключа к персонажу мешало восприятию: для театральности не хватало остроты и выразительности,а для «театра-док» — абсолютной узнаваемости). Но сами монологи как будто не хотели сцепляться — или даже просто сопоставляться — друг с другом, не рождали драматического напряжения.
Мне было жаль, что в спектакле не ощущалось атмосферы Воронежа и самобытности воронежского человека, а это все в Воронеже есть — и своя атмосфера, и самобытность. если это осознанно, если задачей было создать унифицированный образ провинциального города, не слишком ли много в текстах чисто воронежских историй, мифологем, конкретных названий улиц, домов и известных людей? (Название такой-то улицы для воронежского зрителя звучит, как я понимаю, как «Восстания, 22, квартира 2» — для ленинградца-петербуржца).
Пожалуй, если и было ощущение «неоднозначности», двойственности – то вот в чем. С одной стороны, я с середины спектакля сидела со сдавленным горлом, борясь со слезами (редчайший случай в моей практике, в театре могу заплакать в исключительных случаях), а с другой – испытывала восторг от артистической виртуозности, то и дело шепча оказавшейся рядом Оксане Кушляевой: «Какие актеры, какие актеры!» Надо сказать, что почти всех артистов Воронежского Камерного я знаю, видела во многих ролях, в хороших спектаклях, но их работы в «Дне города» открыли их для меня как-то по-новому.
Да, характерная особенность спектаклей Михаила Бычкова – тонкое, художественно богатое стилизаторство, к болям и бедам современности режиссер шел всегда не прямым, а опосредованным ходом. И вдруг – вербатим, документальный театр, лица и голоса современников как они есть… Это не то что удивляет – ведь тщательная тонкость проработки, выделки сценической ткани – узнаваемая, бычковская. Но приковывает внимание железно. Оторваться от монологов невозможно, следишь за каждым словом, за каждой нотой. И, в том числе благодаря тому, что актеры знакомы, понимаешь, какая работа была ими проделана, как точно схвачен персонаж – другой человек, как бережно воссоздан и показан он (она) со всеми своими «характерностями» – тут не только манера речи, особенности говора, градус темперамента, но и, конечно, биография, судьба. Как раз узнавание было очень острым! Соглашусь: отлично сработали костюмы, и даже то, сидел герой или стоял (ходил), о нем что-то сообщало. И притом, что некоторые персонажи были представлены достаточно иронично, все-таки ни над одним создатели спектакля не посмеялись. В каждом почувствовали боль, пусть иногда не только не высказанную, но даже и не вполне осознанную (как у мужика, который по пьяни притащил из деревни себе вторую жену, или у манерной девчонки). Сочувствие – настоящее, не наигранное – передается от артистов к сидящим в зале.
В основном, актеры существуют внешне сдержанно, напряжение остается внутри (исключение – нервный, на грани истерики монолог лесбиянки). Воздействуют истории – исповеди, житейские наблюдения, воспоминания, рассуждения (очень интересно слушать!). Воздействует убедительность артистов. Воздействует композиция, переходы и переклички тем, музыкальная драматургия. И, как мне кажется, нет противоречия между тем, что в «Дне города» мы слышим конкретные названия улиц и прочих реалий Воронежа, видим практически фотографические портреты героев (в этом честность создателей спектакля перед теми, кого они итервьюировали), но, в то же время, перед нами многоголосье наших современников, множества людей, живущих так же, страдающих от того же. Этот нелегкий и некороткий путь к художественному обобщению театром пройден.
Одно из самых сильных впечатлений последнего времени. Новое театральное измерение, когда филигранность выделки только подчеркивает, укрупняет документальность проговариваемого. Тексты из разряда «не придумаешь», но конечно тщательно отобраны и деликатно обработаны. Актерские работы почти все – наслаждение. После некоторых историй не аплодировали, но потому что – невозможно: эстетически блеск, а этически «горла перехват». Поняла наконец что такое вербатим, его настоящую природу и смысл: жизнь как она есть, во всей неприкрашенной подробности, но с позиций любви и сострадания. Что не отменяет, конечно, мягкого (а временами и жесткого)юмора во взгляде на неё.