«Lear». У. Шекспир.
Курганский театр драмы.
Режиссер Дмитрий Акриш, художник Натали-Кейт Пангилиан.

Жил был король, и было у него три дочери: старшая красивая, средняя умная, а младшая — дура дурой. В детстве они хотели отцовского внимания, но папа все время запирался в кабинете и решал вопросы с какими-то дядями, а девочки мечтали о муже с красивыми усами. Потом дочери подросли, но любви так и не узнали. Например, Гонерилья во время церемониала передачи власти очень долго выдавливала из себя, заикаясь: «Л-л-л-л-люблю», и буквально возликовала, когда ей удалось это сделать. Регана уже лучше справилась с задачей, подошла к вопросу по-деловому. А младшенькая, Корделия, как и в детстве, сказала, что будет мужа любить больше, чем отца. Она вообще ничего не боялась — по глупости. Папа рассердился и тут же вручил младшую Королю французскому, предварительно лишив ее наследства. А тот оказался извращенцем — сразу прилюдно изнасиловал юную королеву под композицию группы Queen.

Старшие дочери поняли, что дело плохо, и если не взять ситуацию в свои руки, то и им несдобровать. И почти сразу же ее взяли. Для спектакля это важный момент — то, что решение Гонерильи и Реганы поставить папку на место, вызревает после наказания Лиром Корделии.

Из описания может показаться, что история в Курганском театре рассказывается камерная, семейная. Но средства, которые использует Дмитрий Акриш, вовсе не камерные, а нарочито грубые, агрессивные, в музыкальном ряде превалирует Rammstein. Сцена голая, с кирпичной стеной и железками — время от времени «одевается» только в клубы театрального дыма или в спускающиеся вниз на веревочках яблоки. Артисты играют компульсивно, с экспрессией, свойственной вообще любым спектаклям Дмитрия Акриша. Сказать, что история нам сразу преподносится как семейная, тоже нельзя. Проблемы семьи Лира раскрываются уже во втором действии — не то как серия флешбэков, где звучат детские как бы «вербатимы» дочек короля и где девочки и папа бросаются подушками, не то как растянувшаяся во времени на несколько сцен галлюцинация отца, его буря, его внутренняя непогода.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Несколько лет назад Алессандра Джунтини поставила в Кургане «Строптивую», переформулировав шекспировское «Укрощение строптивой» в феминистском развороте как современную историю тотального абьюза. Кажется, будто «Lear» вступает со «Строптивой» в диалог, не споря, а, наоборот, развивая тему того, что бывает, если девочка с детства недолюблена/унижена/запугана в семье, а потом берет реванш. Важно также, что режиссер работает с «местом», то есть здраво оценивает ресурсы труппы, в которой сейчас — несмотря на значимую работу Ивана Дробыша, чей Лир откровенно глумится над своими дочерьми и вызывает страх, смешанный с отвращением, — куда сильнее женская половина.

Неспроста в спектакле и Глостер, и шут — женщины. Но если мама Глостер (Екатерина Горяева) — героиня реальная, несколько переусердствовавшая в любви к сыновьям и потому на выходе получившая то же, что и Лир, то шут Татьяны Кузьминой — своего рода альтер эго короля, его калечная анима, разъезжающая по сцене в инвалидной коляске. Переживающий внутреннюю бурю Лир осознает присутствие этого «я» в себе и пересядет в инвалидную коляску. Шут же исчезнет, как и положено, а Лир вскоре разделит коляску с Корделией, которая тоже по-своему шут, но в развороте русского правдолюбивого юродства.

Режиссер избегает линейности повествования, однако серия бьющих наотмашь картин, красивых и грубых — как, например, бесконтактный поединок Эдгара с Освальдом, во время которого Глостер-младший разрывает руками спелый гранат, брызжет сок, а футболка соперника сама собой окрашивается красным, — постепенно складывается в линию жизни семьи, следствия постепенно обрастают причинами.

Итак, какова же жизнь и судьба дочерей? Красивая Гонерилья (Анастасия Черных) до смерти боится отца, а пребывание его в ее доме, озвученное «закадровым» строевым топотом сапог и выкриками тысяч солдатских глоток, переживается как военная агрессия. Для того чтобы мы убедились, что имеет место быть вторжение, сверху падает с полсотни металлических армейских мисок. Муж Гонерильи, немолодой и дряблый, жмется к ее лону, тискает жену дрожащими руками, но его прикосновения вызывают в Гонерилье только спазм отвращения. Зато по дому под барочную музыку медленно прохаживается мускулистый человек-павлин (у артиста Алишера Искандарова действительно веер павлиньих перьев на голове). Этот красавец-бодибилдер — фигура, буквально противоположная мужу, но сугубо декоративная, асексуальная, просто гора красивого мяса.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Готовясь выгнать отца, Гонерилья действительно переступает через страх перед ним, и для нее это очень непростой поступок. Ее интрижка с другим, видимо, репродуктивным толстяком — покладистым Эдмундом (Владимир Рахманов) — попытка разрушить отцовское проклятье, стать матерью. Гонерилья прижимает руки к животу, слышит детские голоса и умирает, кажется, беременной.

Если в Гонерилье постоянно происходит какая-то внутренняя борьба, то Регана (Ирина Шалимова) более решительна, она и признание отцу в любви произносит по-строевому четко. Возможно, именно ей принадлежит детский монолог, в котором она говорит, что хотела бы «мужа-братика, которым можно управлять». Но тут муж — скорее партнер, и партнер надоевший. Регана хочет единовластия — и невзначай травит своего Альбани чаем с молоком, сваливая ответственность на воображаемого слугу.

И, наконец, Корделия. Поначалу кажется, будто в спектакле так и не будет шута, а его место тут занимает младшая дочь. В почти клоунском гриме, с истошными криками «папа, папа!» запрыгивающая на спину отцу, она напоминает безумную. Героиня Ирины Храмовой — существо едва ли не бесполое, а градус экспрессии в существовании актрисы зашкаливает. Аранжированное ликующей «Somebody to love» и подпевками бэк-вокалистов изнасилование (оно же свадьба) Корделии, пытающейся вскарабкаться по металлической лестнице на стену, словно какое-то насекомое, сделано как гран-гиньольный клип. Зато во втором действии мы видим уже совсем другую героиню: пока Король французский развлекается в бане с каким-то мужиком (привет «Игре престолов»), маленькая женщина в военной униформе совершает военный переворот, отстраняет мужа от власти и берет на себя командование армией.

И. Дробыш (Лир).
Фото — архив театра.

Сочиненный театром текст во втором действии окончательно преобладает над шекспировским. Здесь и Лир взывает к Богу-отцу, вызывает его на диалог: «Господь, выходи, поговорим». И дочери, выбегая на край сцены, кричат в безмолвный зал: «Папа, папа!» Но ответа нет. Драма безотцовщины разворачивается в экзистенциальном ракурсе — как трагедия богооставленности, всеобщего сиротства. Акриш во втором действии сводит на нет всю интригу с узнаванием Глостером бедного Тома, соперничеством королев за Эдмонда, пленением Лира и Корделии, с поединками чести и войной. Как я уже сказала, все происходящее тут — буря, возможно, плод воображения Лира.

Итак, все три женщины берут реванш. И все три погибают. Отец долго-долго в бесконечно замедленной мизансцене собирает, склеивает, пытается соединить их обмякшие тела со своим, но семейный узел развязывается, распадается — своего рода анти- или пост-Лаокоон, но уже без драматического напряжения борьбы, мускульного усилия. Погибают вообще все — в финале режиссер рассаживает персонажей за общим столом, из-за которого то один, то другой валится как подкошенный. Так и лежат — на поклоны не поднимаются. Понимающие зрители из зала кладут цветы прямо на авансцену — и эта случайная «мизансцена» невзначай напоминает похоронную.

Режиссер не стремится к нравоучению или каким-то кондовым выводам о природе пола и гендера: мол, вот что бывает, когда женщина изменяет своей природе. Не о гендерных функциях и характеристиках речь, а о дефиците любви и о том, что в семейной войне не бывает победителей.