«Lõhe / Разлом».
Театральный центр Vaba Lava (Таллин — Нарва, Эстония).
Режиссер Юрий Квятковский, художник Ксения Перетрухина.

Стоящие, как в толкиеновском фэнтези, друг против друга две крепости — Нарвская и Ивангородская — мгновенно дают каждому проезжающему представление о роли этого города в истории. На берегах реки Нарвы, где вторая, Ивангородская, крепость появилась вместе с границей, на протяжении веков встречались — или сталкивались — цивилизации. С течением времени граница становилась то более, то менее явной, пока в 1992 году между почти слившимися при СССР в единый организм городами не случился разлом: они оказались на территории разных государств. Нарва, отделенная от Ивангорода государственной границей, а от остальной Эстонии своим русскоязычным большинством, представляет собой уникальный объект для исследований. О результатах одного из них пойдет речь далее.

Как сообщают начальные титры, в августе 2019 года «две группы актеров — из России и из Эстонии — приехали в Vaba Lava, чтобы провести театральное исследование». В ходе этой работы был собран значительный объем документального материала (записей интервью с жителями Нарвы и Ивангорода), который лег в основу «Lõhe / Разлома». Спектакль был создан в рамках кураторской программы Марюса Ивашкявичуса в Vaba Lava сезонов 2019/2020 и 2020/2021 — «Люди переломного периода», в фокусе которой судьбы людей, живущих с 1989 года в странах Балтии, в России, Белоруссии и Украине.

Сцена из спектакля.
Фото Ильи Смирнова.

Примечательно, что это не единственный результат исследования: на 9 ноября в московском театре «Практика» намечена премьера спектакля «Приграничное состояние» (совместный проект Vaba Lava и «Мастерской Брусникина»), созданного на базе этого же материала. Режиссер обоих спектаклей Юрий Квятковский. И если в «Lõhe / Разломе» эстонские актеры выходят на сцену, а актеры «Мастерской Брусникина» появляются в режиме «телемоста», то в «Практике» диспозиция должна измениться на противоположную.

«Lõhe / Разлом» — документальный спектакль, составленный из монологов жителей Нарвы об их отношениях с городом, что логично приводит к разговору о двуязычности, двухкультурье и поиске своего места в этой раздвоенности. В создании объемной картины участвуют самые разные взгляды. Нарвский пенсионер Калев признает Нарву русской, а эстонцев в ней — все сокращающимся меньшинством, а бывший главный архитектор Нарвы Райнер призывает эстонцев не мямлить в отношениях с русскими, понимающими, по его мнению, только язык силы, и дрессировать их, как щенков — и эта речь звучит пугающе (обоих героев играет Мартин Кыйв). Другой нарвский пенсионер — Василий Романович (сочный номер Дениса Ясика), в войну выживший в концлагере благодаря своему ингерманландскому происхождению, жизнью доволен и считает Нарву лучшим местом на земле. Неприкаянный бармен Денис (Дан Ершов), недавно узнавший о своих еврейских корнях, не вписывается в жестко зафиксированную нарвскую двоичность ни по национальному, ни по гендерному признаку. Кузнец Андрес (Отт Картау), словно сошедший со страниц «Калевипоэга», прельстившись дешевизной нарвского жилья, проводит градацию квартир по обоям: под покраску (таких мало), на стенах под ковром (таких большинство), на потолке (вы серьезно?) — и все это откликается мгновенным узнаванием, включая иронически выведенный им типаж «сырного туриста» (это ведь и я тоже).

Сцена из спектакля.
Фото Ильи Смирнова.

Материальное воплощение границы — экран, перекрывающий сцену (художник Ксения Перетрухина). С его помощью работает «телемост» — на экране возникают персонажи русскоязычной Нарвы в исполнении актеров «Мастерской Брусникина» (видео Юлии Исхаковой). Экранная преграда проницаема, состоит из раздвигающихся вертикальных полос ткани и позволяет актерам и выходить на сцену из проецируемого изображения, и растворяться в нем. Экран работает и как задник, а сценические персонажи существуют на фоне подлинных нарвских пейзажей и интерьеров, в одном из эпизодов появляется и фойе нарвского Vaba Lava.

Спектакль последовательно двуязычен, как двуязычен город. Перевод — мост между берегами языкового разлома. Его средства различны: для экранных персонажей это титры, бегущие сверху вниз по бокам изображения, а для сценических монологов Квятковский вводит героев-переводчиков и выстраивает их отношения с персонажами драматически.

Живущим по соседству культурам, какими бы разными они ни были, не избежать взаимного влияния, и в культурной идентичности живущих у границы, столь прозрачной еще совсем недавно и проницаемой сейчас, происходит хотя бы небольшая диффузия. Эстонские герои, говоря в монологах о своих отношениях с русским началом в Нарве, вступают в диалог и с русской частью в себе, а переводчики становятся воплощением их русского альтер эго.

Сцена из спектакля.
Фото Ильи Смирнова.

Первый из выходящих на сцену переводчиков (Эдуард Тее) своей профессиональной деловитостью защищается от зрительского внимания и выглядит, как исполнитель лишь технической функции. В эпизоде с авторитарной школьной директрисой Ли (Пирет Симсон) такая модель ломается. Ее переводчица (Екатерина Новоселова) едва успевает вставлять свои реплики во все сокращающиеся паузы Ли, как та почти не оставляет пространства для иных мнений в своих суждениях о преимуществах рационального (эстонского) подхода к построению семьи по сравнению эмоциональным (русским).

Для воспитательницы Тиа отношения с русским языком были напряженными с самого начала: в год отроду ее, эстонскую девочку, отдали на пятидневку в русский детский сад за неимением в Нарве эстонского. В школе же ее в советских традициях принудительно отучали писать левой рукой, и в дуэте со своей переводчицей Тиа входит в образ учительницы-мучительницы, бьющей непокорную ученицу линейкой по рукам (этот эпизод также играют Симсон и Новоселова).

Наиболее подробно отношения героя и его переводчицы разработаны в монологе архитектора Приита (Отт Картау). Его русская бабушка по зову сердца приехала в сказочный город с двумя замками у реки за своим возлюбленным, и у Приита с его кокетливой переводчицей (Екатерина Новоселова) — роман. Влюбленные успевают намиловаться, наобниматься и даже выпить вина, умудрившегося протиснуться к ним сквозь экран, пока речь идет о счастливых «дограничных» нарвских воспоминаниях, но как только Приит заговаривает о проблемах современной Нарвы, его возлюбленная молниеносно исчезает за экран, а место переводчика занимает бесстрастный профессионал. Во втором акте будет раскрыто происхождение этого персонажа Тее: это Сергей, переводчик в суде с русского на эстонский и обратно. Другая роль Тее тоже связана с наведением мостов, починкой поломавшихся связей. Музыкант Игорь, пытавшийся организовать в Нарве международный музыкальный фестиваль и потерпевший в этом неудачу, формулирует важную мысль о разломе, прошедшем не по государственной границе, не по социальным группам и национальностям, а внутри людей: «Я пытался примирить русских и эстонцев в Нарве вместо того, чтобы примирить их внутри себя».

Сцена из спектакля.
Фото Ильи Смирнова.

Нарвский гений места, так или иначе присутствующий во всех монологах, отчетливо проявляет себя в рассказе местного политика Риины (Пирет Симсон), описывающей свою личную персонификацию города. По ее ощущениям, Нарва — это «женщина 65+. Ее руки в земле, а ногти чисты. В Нарве очень много внутренней интеллигентности. В трудных жизненных обстоятельствах приобретенной интеллигентности».

Из героев же ближе всех к гению места подбирается тренер по гребле Андрей (Денис Ясик), здесь выросший, эстонского языка не знающий (не было учителя в школе), работающий на «самой лучшей гребной базе в Эстонии». Лишь его монолог удостоен в спектакле развития и продолжения: ближе к финалу «телемост» переносит нас в его дом и знакомит со старшим, не раз сидевшим, пьющим, но таким обаятельным братом Анатолием (Алексей Жеребцов), одним из тех, благодаря кому у известной пословицы появилось продолжение: «Одесса мама, Ростов папа, а Нарва — их дочка». У Андрея эстонский паспорт, у Анатолия — российский. Два родных брата стали гражданами разных стран, когда их равно родные Нарва и Ивангород оказались разделены границей. Несмотря на множество проблем, доставляемых непутевым родственником, Андрей не готов от него отгородиться, и его слова звучат как метафора всех приграничных отношений: «Мне уже давно говорят: повесь ты замок на дверь. А я не могу, ну как же, это ж брат мой… От родного брата закрываться — как-то не укладывается это у меня в голове».

Там, за рекой, у всех осталось что-то родное, какая-то часть их самих. Энергия подросткового бунта позволяет пройти разрыв, а у зрелости — другие приоритеты. Залечив травмы, человек может вернуть себе свои прежде изолированные части и ощутить целостность. Потому в финале все герои встречаются на берегу, по разные стороны экрана, всматриваются друг в друга и долго-долго, терпеливо учатся.