«Прыг-скок, обвалился потолок». Г. Шпаликов.
Театр Наций.
Режиссер Марина Брусникина.

К режиссуре Марины Брусникиной намертво приклеилось определение «литературный театр». Он тянется к прозе и бежит от драматургии с ее ремарками, четким делением по ролям и заданными правилами игры. Нарратив ему важнее, чем поиск нового театрального языка. В нем нет маленьких ролей — литературный «вес» распределяется примерно поровну между всеми, и если одному достается главная роль, другой берет на себя целую россыпь ролей второго плана. Ну, литературный так литературный, ведь дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому что это свободно льется из его души. То есть, дело не в литературном и не в постдраматическом (или любом другом) театре, а в том, что режиссер ставит, потому что давно уже живет с этим текстом и просто по-другому пережить его не может.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Так оказалось со сценарием «Прыг-скок, обвалился потолок» Геннадия Шпаликова, который он писал четыре года и закончил незадолго до смерти в 1974 году. Киностудия имени Горького заключила с ним договор и даже заплатила автору аванс, но фильм по этому сценарию так и не допустила к запуску. Непоставленные сценарии Шпаликова спустя много лет забирает театр: Данил Чащин поставил «Причал» в Театре-студии «Человек», Иван Комаров — «Девочка Надя, что тебе надо» в «Современнике», а теперь появился и «Прыг-скок».

Неснятое это кино и играется в пустом павильоне, где сгружены старомодные комоды с зеркалами, пластиковые столы, качели с кольцами. А дальше с помощью игры света и воображения можно нарисовать что угодно. Зеркалами на комодах — блики солнца на морских волнах, в которые уплывает Ксеня, ровную воду бассейна, снегопад… Из надувного матраса и колец — сообразить новогоднюю елку, гораздо более настоящую, чем ее пластиковые эрзацы в наших домах. Из тесно сдвинутых и тускло освещенных комодов — соорудить гараж, а если раздвинуть их чуть подальше и осветить чуть поярче — будет и квартира: разница между ними и так невелика.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

На маленький снежок завязки — наконец-то пошел снег, мама с дочкой вымыли полы и пошли по делам, отец зашел после работы забрать долг и вынужден был опять выслушивать оправдания соседа — начинает быстро-быстро налипать снежный ком сюжета, превращающегося в судьбу. Дела закончились быстро, и мама Аня (Дарья Калмыкова) с дочкой Ксеней (Александра Урсуляк) пришли в бассейн, где Аня работала, но, пользуясь служебным положением, еще и плавала вместе с дочкой… Папа Юра (Артем Быстров) вспылил было на никчемного соседа, который снова не при деньгах, но потом так устыдился и своей ярости, и чужой униженности, что вместо того, чтобы покрушить соседям все в гараже в отместку за неуплату, зазвал их к себе домой выпить.

А снежный ком уже породил лавину событий. Найдя дома веселую попойку, Аня вызывает милицию, Юра затевает с милиционером драку, томный вечер заканчивается годом колонии, а душевный спектакль — открытым финалом: не вытерпев разлуки с женой и дочерью, Юра сбегает из колонии, чтобы подарить дочке елку и щенка — и получить повторный срок — прыг-скок. Вот такая история любви, она же роман взросления: не по годам взрослая, мудрая, как старушка, 11-летняя Ксеня чертит на первом снегу свой собственный путь между любимыми и невыносимыми взрослыми, между интернатом, тюрьмой, школой, домом, отделением милиции, рестораном и вокзалом.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

К счастью, в этом броуновском движении есть у нее один проводник. Он же — не то чтобы открытие спектакля, этот актер не вчера родился, но его какая-то отдельная незапланированная радость. Рустам Ахмадеев, тот самый, что держит в руках целый пучок разномастных ролей, среди которых — чудесный мудрый, взрывной дед из Владимира, вмиг слепленный из шаркающей походки, полуулыбки-полугримасы и стариковской почти сказочной речи. Или случайный прохожий, который сходу разглядит в Ане «чистое лицо беды»…

Марина Брусникина поставила спектакль с двойным дном. Он как будто все время хочет прикинуться рождественской историей о любви (пусть рождественской по-русски — с драками, судами и слезами, но все-таки, все-таки), с невыносимыми, но прекрасными людьми — родными братьями шукшинских чудиков. Хочет пропеть старые песни о главном, напомнить, «как хорошо мы плохо жили» по меткому выражению Бориса Рыжего. Но какая-то ледяная бездна сквозь эту ткань неизменно просвечивает. Остается в тени, расплывается в условности само время семидесятых — бесконечное, как зимний холод. Разве что его обозначают неуклюжие, скрипучие полированные комоды да ксенина песцовая шапка с помпонами, жаркая и нелепая. Время этого спектакля — всегда и навсегда: не выбраться, не пережить, не дождаться.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Аню и Ксеню играют ровесницы — лихой актерский дуэт Дарьи Калмыковой и Александры Урсуляк, представляющих мир инфантильных взрослых и, как следствие, рано взрослеющих детей. Мир дочек, которых матери привыкли посвящать в свои женские нехитрые тайны, пугая мужским миром, приучая к бесконечной позиционной войне полов. Разгадку Ани следует искать в песне «Я люблю тебя, жизнь», которую она пересочинила на свой манер и нашла возможность сорвать свою минуту славы, когда в ее бассейн приехало местное телевидение: «Я люблю свою дочь. Я без матери на ноги встала. Я смогу ей помочь, помогу ей во что бы ни стало!» Несгибаемая мать семейства, которая сама выросла без материнской ласки, с комплексом отличницы и «все, как у людей», легко отправляет в милицию мужа, в интернат — дочь (да дочери и самой понятнее, спокойнее в интернате, среди чужих). С особой готовностью впрягается в алгоритм действий жены зэка: купить по списку необходимое, отстояв все положенные очереди, долго ехать к нему в поезде, не забыть захватить чекушку. Вот только в минуты отвоеванного у жизни, купленного ценой каких-то невероятных усилий счастья она ломается: «знаток в неведомой науке счастья» — это точно не про Аню и ее семью.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

И почему-то становится ясно: когда Юра отмотает второй (возможно, не последний) срок, когда перестанет вестись на свои души прекрасные порывы, когда вернется домой к жене и дочери, промахнувшей, не глядя, свое детство, он не сможет жить в этом доме, как прежде. Не сможет переступить через предательство жены, сколько бы ни объяснял себе, что она с ним намучилась. Не сможет быть прежним рубахой-парнем, запихнувшим за пазуху подобранного щенка, чтобы подарить дочке.

Как и мы не сможем когда-нибудь переступить через многое из того, что проживаем сейчас вроде бы как само собой разумеющееся, неизбежное, заслуженное.