«Чайка. Сюжет для небольшого рассказа». По пьесе А. Чехова.
Театр «Мастерская».
Режиссер Максим Фомин, художник Наталья Дружкова.

Премьеру спектакля Максима Фомина я смотрела на следующий день после того, как побывала на выставке Яна Фабра в Эрмитаже. Выставка только открылась, и, видимо, еще не были готовы сопроводительные материалы, которые служили бы навигацией по ней, а тем, кто пришел не специально на Фабра, а просто в Эрмитаж, помогли бы понять замысел, настраивали бы на вдумчивое смотрение. И там, и сям слышались эмоциональные комментарии посетителей, брошенных неподготовленными в полный отрезвляющей иронии и холодной ярости мир Фабра. Поневоле приходилось слушать то возмущенные, то недоумевающие возгласы — ведь давно замечено, что приятие и другие позитивные эмоции мы не выражаем столь громко, как оскорбление чувств, неприятие, возмущение и пр. Реакция зрителей стала частью шоу.

Следующим вечером в очереди в гардероб после спектакля «Чайка. Сюжет для небольшого рассказа», прислушиваясь к рассуждениям зрителей, я снова думала, что они — неотъемлемая часть зрелища. Если воспроизводить близко к тексту, то зрительницы делились друг с другом тем, что, мол, в точку в начале спектакля говорили о пьесе, что она сумбурная, действительно, так и есть, и так себе пьеса, и так далее.

Во вводной части актриса Екатерина Гороховская спрашивает у зрителей, нет ли у кого капель для глаз, жуткая аллергия — по законам спектакля Фомина это допустимая степень сближения с залом. Затем буквально начинается отсчет времени спектакля, мы видим его секунды и минуты на черном полотне задника. Артисты зачитывают отзывы на премьеру «Чайки» в Александринском театре в 1896 году. Цитируются фрагменты, посвященные пьесе в целом и каждому из четырех главных персонажей —Аркадиной, Тригорину, Заречной, Треплеву. Звучат и письма восторженных зрительниц премьеры, обращенные к рецензентам в защиту пьесы.

Сцена из спектакля.
Фото — Д. Пичугина.

А затем приступают собственно к «Чайке», листы бумаги с текстами — в сторону. Пьеса очищена от всего второстепенного с точки зрения режиссера, в фокусе — четыре ключевых героя. Одетый в черное камерный зал Малой сцены, на площадке ничего лишнего: четыре стула, столик. Текст «Чайки», поданный так аскетично, строго, звучит удивительно внятно.

Квартет артистов демонстрирует разные степени погружения в текст, разные способы работы с ним.

Екатерина Гороховская в роли Аркадиной очень точна и, если можно так определить, понятна, роль сделана актрисой очень по-режиссерски. Эта Аркадина настроена иронически и находится как бы над ситуацией, вот только так и остается загадкой — то ли это ироническое отношение Аркадиной к ситуации собственной жизни, то ли Гороховской — к спектаклю. Удивительный случай, когда актриса — не адвокат своей героини, но ее обвинитель. Эта Аркадина — уставшая и циничная, истовая только в чувстве к Тригорину, здесь она готова на все, с нее слетает маска цинизма и проступают страх, сильнейшее влечение к Тригорину, лишенное всякой рефлексии. Этим актриса холодно и беспощадно разоблачает героиню. Кульминационная сцена Аркадиной — отъезд из имения, когда она понимает, что Тригорин увлечен Заречной, принимает это, но проверяет, сможет ли рано или поздно вытащить своего любовника из этой не первой и не последней страсти. В сцене с Тригориным Гороховская лишает свою героиню всего, что могло бы вызвать сочувствие; ее Аркадина показывает малопривлекательную физиономию своей души. Для нее ценны только отношения с Тригориным, и она в самую последнюю очередь мать для своего сына.

Е. Гороховская (Аркадина), А. Емельянов (Треплев).
Фото — Д. Пичугина.

Максим Фомин в роли Тригорина работает по законам того театра, что сейчас ему, Фомину, видится единственно возможным и убедительным — он вроде докладывает нам текст Тригорина, иногда ныряя чуть глубже в роль, намечая пунктиром характер и мотивировку героя, — так происходит в сценах с Заречной и Аркадиной. Необходимость коммуникации, взаимодействия заставляет артиста не просто обаятельно сообщать нам текст роли, но принимать, примерять его на себя. По ходу действия Фомин же исполняет другую роль — распорядителя и конферансье, реагируя на возникающие осложнения (назойливый звук невыключенного телефона у одного из зрителей) или прерывая ход спектакля обращением к приятелю в зал: «Ну, как спектакль, не клонит в сон? А то вот критик N сказала мне, что становится скучно… Все в порядке? Ну, хорошо, идем дальше». Такая манера подачи текста пьесы — вроде читки, но без шпаргалок или без остраняющего чтения с листа — действительно очень идет собственно тексту. Будто слышишь его впервые, открывая и обнаруживая новые оттенки и новое содержание. И вот в том, как описывает Чехов устами Тригорина писательский труд, звучит и жесткая правда, и даже отчаяние приговоренного к нему, Нина здесь — всего лишь средство получить новые ощущения (все в нее, в копилку писателя), а Аркадина — просто очень удобный партнер, она не мешает Тригорину быть писателем, не устраивает сцен, принимает безоговорочно. Треплева в этой картине мира просто нет. Тригорин же хоть и жалок местами, и безволен, и слаб — но ведь именно он, а не Треплев, становится центром притяжения спектакля, вокруг него здесь заверчен сюжет: это его страстно пытается удержать рядом Аркадина, им увлекается Заречная, его истерично ревнует Треплев — к писательству ли, или к матери…

В. Латышева (Заречная).
Фото — Д. Пичугина.

Треплев Андрея Емельянова, как, кажется, и полагается Треплеву, нервен и раним. Артист довольно изящно и очень пластично разыгрывает пару истерик героя, в эти моменты немного отстраняясь от него, демонстрируя небольшую, но дистанцию.

В самом трудном положении оказывается Вера Латышева. Кажется, будто режиссер совсем не помогает актрисе. Она играет Нину Заречную всерьез, и я, зритель, невольно начинаю чувствовать то же, что здешняя Аркадина: раздражение, неприятие, даже неловкость. Прием, взятый режиссером для работы с текстом Чехова, не позволяет Латышевой раскрыть образ Заречной в его многомерности, не дает понимания ни ее мотивов, ни истинных устремлений, но и примеру Фомина в роли Тригорина актриса не следует. Поэтому в той части, где Нина играет Мировую душу в спектакле Треплева, совершенно непонятно, как рождается или родилось в ней желание быть актрисой, отчего она увлекается Тригориным, и дальше, когда появляется Заречная-актриса в мешковатом дизайнерском пальто, с замазанным белым гримом лицом (так и хочется написать — «осторожно, метафора!») и вдруг говорит, что несмотря и вопреки все еще любит Тригорина, это звучит назывно, плоско и ничем не предуготовлено.

Общим местом выглядит использование задника как экрана, на котором крупным, очень крупным планом показывают прекрасные лица Заречной —Латышевой и Треплева — Емельянова.

И этот наивный символ близости Заречной и Тригорина — наушники. Вот Заречная в наушниках пританцовывает под музыку, вот они вместе с Тригориным слушают что-то, а вот Тригорин положил наушники на стул. Точка.

Есть в том, как режиссер Фомин воплотил текст Чехова, несоразмерность средств и собственно текста. Я бы сказала, что текст выходит победителем. И тут я не согласна со зрительницей, что стояла за мной в гардеробе.