«Бродский. Ниоткуда».
Большой театр кукол.
Режиссер Руслан Кудашов, художник Марина Завьялова.

Начали с «Большой элегии Джону Донну», распетой на два голоса актерами в жабо и актрисами в стилизованных елизаветинских кринолинах: папиросная бумага поверх стальных каркасов. И эта полифония, заданная в прологе — метафора двойственности, на которой построен весь спектакль.

На сцене два поэта, две ипостаси. Порывистый и угловатый Бродский, прошедший застенки, с разбегу бьется о стену под жизнерадостные советские песни. А потом, сидя у этой же стены с неизменной сигаретой, наблюдает за самодовольным Бродским периода славы — картавящим блюзик на слова «От окраины к центру» в коричневом вельветовом костюме. В этом взгляде нет осуждения, скорее удивление от жанрового несоответствия. По всему вроде бы начинали играть трагедию, но ведь поворот от несчастья к счастью — родовой признак комедии.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Иванов.

Руслан Кудашов уловил ускользающую от многих современных трактователей специфику противоестественного существования лирического героя Бродского на границе двух миров: реального и филологического. Оно по сути своей иронично. Ощущение принадлежности к мировой художественной культуре в столкновении с реалиями ленинградской коммуналки дает комический эффект. Этим, если приглядеться к текстам, забавлялся сам поэт, это выявляют на сцене актеры БТК. И зал смеется. Хорошо смеется в тех местах, где мы привыкли разве что глубокомысленно молчать.

Смех этот нисколько не оскорбителен. Молодые актеры театра нашли ту форму обособленности от зрителей, которая наиболее точно соответствует интровертности поэта. Даже во время разыгрывания очевидного гэга, когда у актера вместо отобранной партнером ушанки немедленно появляется в руках новая, — стена с залом остается нерушимой. Зритель здесь вообще отделен нефигуральной водной преградой — неглубокими встроенными в пол Малой сцены емкостями с водой с перекинутыми через них сдвижными мостами.

Тем не менее, игра с залом идет — но другого порядка. Среди театральной условности режиссер рассыпает документальные детали. В этюде к письму Одиссея Телемаку вдруг заливающий пространство красный свет намекает на отцовскую фотолабораторию, высвечивая, уже символически, пародийно-фрейдистскую подоплеку стихотворения. А трогательная и эффектная сцена с матерью, когда окликаемый ею Ося вдруг оказывается бездомным котом, отсылает к биографически зафиксированному в «Полутора комнатах» «мурлыкающему» общению в семье взрослевшего Бродского. И это не просто рассчитанная на тех, кто «в материале», приятная неслучайность, свидетельствующая о добросовестной скрупулезности создателей спектакля. Многослойный театральный текст как будто подражает семантической усложненности текстов поэтических, из которых соткано повествование.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Иванов.

Тексты эти в спектакле по большей части поют, экспериментируя со стилями и ритмами. Здесь стоит вспомнить, что «Бродский. Ниоткуда» — заключительная часть триптиха, посвященного, по словам Кудашова, «знаковым поэтам двадцатого века». Прежде были Высоцкий и Башлачев — сформировавшие особенную национальную пропорцию между музыкой и словом, впоследствии ставшую русским роком. У истоков этого явления, в первую очередь поэтического, а не музыкального, режиссер справедливо ставит Бродского.

В этой некукольной постановке БТК все же улавливаются характерные черты метода, свойственного именно театру кукол. Живые актеры не самостоятельны. Они — марионетки, обостренно и порой наивно визуализирующие, пробующие на вкус, обживающие пространство внутри стиха. Текст таким образом как бы очищается от внешней эффектности и предметности, кажущегося психологизма и сиюминутной злободневности: за рамками сыгранного остается чистое слово, обожествлявшееся поэтом. Именно так, по сути жертвуя собой, театр раскрывает феноменологическую природу поэзии Бродского.

Впрочем, даже мощнее этого метода очищения поэзии театральным действием работает в спектакле та потрясающая находка, о которой вскользь уже упоминалось. В бытовом понимании судьба лишенного Родины поэта трагична. Но по законам жанра поворот от несчастья к счастью, от несвободы к свободе принадлежит комедии. Поэтому и играется именно комедия. Таким образом жанр побеждает жизнь, художественная реальность торжествует над реальным миром. Лучшего сценического воплощения философской доктрины Иосифа Бродского, пожалуй, и не представишь.