В Саратовском ТЮЗе им. Ю. П. Киселева прошла девятая творческая лаборатория «Четвертая высота. Шаг за шагом в будущее: драматургия для подростков» под руководством Олега Лоевского. Лаконичная и, может быть, на этот раз не радикально экспериментальная, но, бесспорно, продуктивная.

Правила обычные: три дня на подготовку, три дня на показ. Материал — выбранные театром тексты для зрителей от 6 до 16. Всего три эскиза (плюс три авторские читки), но за счет того, что и драматургия, и режиссерские подходы, школы и ориентиры разнились кардинально, картина возникла объемная, трехмерная.

Разница в опыте стала сюжетообразующей. Наталью Шумилкину — дебютанта в сфере лабораторных экспериментов, но вполне состоявшегося режиссера — Олег Лоевский пригласил для работы над самым проблемным материалом. В переводе В. Румянцевой «Дзынь» Н. Фильтон похожа на довольно неуклюже адаптированный для детей «Осенний крик ястреба» И. Бродского (вплоть до прямых созвучий «колоски — волоски»). Перед нами впечатления одного зоркого субъекта (здесь — новорожденной капли) в воздушном пространстве. «Непричесанный», не разбитый на реплики стихотворный текст кажется вовсе не драматургичным. Но в нем есть тема познания одним маленьким существом всего огромного. А познание — это уже сюжет.

А. Богданова и А. Коренев в сцене из эскиза «Дзынь».
Фото — архив театра.

И режиссер осваивала его, вытаскивая из сумбурного потока образы — рой за роем, давая им сценическую жизнь ровно такой длины, какая нужна, чтобы их рассмотреть. Открытая игровая структура: некие молодые обаятельные люди в шляпах и рубашках с иголочки (щеголеватые бродяги из мюзикла) от скуки начинают осваивать, присваивать, распределять текст, примерять роли, с азартом вживаться в образы. Азарт и готовность саратовских актеров — и фирменный знак, и некая константа. Обыгрывание предметов, мгновенность перевоплощений, масочность, трансформации, все из ничего… Чуть-чуть эстрадно, но зато выверено ритмически и стилистически.

Все увиденное каплей с высоты птичьего полета обрело театральную форму и запечатлелось. От несколько карикатурных китайцев, втыкающих в прически фастфудные палочки, до чопорного ворона по имени Кафка, читающего «Замок» над импровизированной могилой. Азия, Европа… капля летит с востока на запад…

Иллюстрация стала методом, но ощущения иллюстративности режиссеру удалось миновать: сценический текст просто поглотил исходный материал, который превратился в предлог для игры. Дорого то, что ради одной, как будто незначительной, ничем не отличающейся от других капли сочиняется и проживается такая большая (в пол земного шара), подробная история. Во все глаза познающая мир капля оказывается героиней уже по праву рождения, по праву существования.

«Все мыши любят сыр». Сцена из эскиза.
Фото — архив театра.

Если в первом эскизе аморфность текста стала вызовом и дала толчок, то во втором традиционная структура несколько сковала режиссера. Недавней выпускнице Анатолия Праудина Евгении Никитиной досталась «Все мыши любят сыр» Д. Урбан — не новая, псевдоловко сделанная история мезальянса серой и белой мышек, написанная для кукольного театра. Режиссеру не хватило опыта, чтобы за время работы над эскизом довериться себе, осмелеть и отойти от пьесы… далеко. Хотя вектор движения наметился ясно и показался перспективным. И не только в насыщении сценического текста современными реалиями (у белых мышей — гаджеты, у серых — газета с объявлениями о работе и сырок «Орбита»). Никитина предложила «коту-оборотню» — якобы злодею, а на самом деле ангелу-хранителю мышиного мира — петь зонги. Песни, специально сочиненные и аранжированные питерским автором Александром Штерном, со вкусом и страстью исполненные актрисой Ириной Протасовой, добавили мещанской, по большому счету, драме и лиризма, и иронии.

Проблем в этом эскизе возникло больше, чем в других: и с темпоритмом, и с эстетикой (серые мыши существовали в психологической или псевдопсихологической манере, а белые — в игровой и острохарактерной). Большинство ошибок было связано с тем, что Никитина не успела распределиться и выверить форму, отказаться от лишнего. Но задача эскиза в том, чтобы увидеть, есть ли перспектива… Ясно, что режиссер стремилась поставить историю не о том, что «все мыши любят сыр», а о том, что «все мыши любят». И если пойти по этому пути до конца, то может сложиться вполне внятный и нужный театру спектакль.

«Отрочество». Сцена из эскиза.
Фото — архив театра.

Негласный победитель лаборатории, ученик Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова Алексей Логачев продемонстрировал мастерство аналитика. И умение распределить силы, выдержку. Он работал над самым взрослым материалом, адресованным зрителям от 16 лет. Инсценировка «Отрочества» Льва Толстого, сделанная Ярославой Пулинович, — история борьбы одного мальчика с «морем бед», таящих страшную опасность: поддаться всеобщему мнению и счесть себя испорченным, злым. Стать таким. В текст вплетены эпизоды из «Детства» и «Юности», пьеса насыщена событиями, но избавлена от морализаторства, да и вообще от выводов. В ней есть устремленность, скорее, в сторону чеховской легкости, чем толстовского нарратива. Сделать психологический разбор такого текста за три дня — задача почти непосильная. Логачев и не пытался. Он создал среду, атмосферу, образный ряд, а актерам предложил отстраненный, почти бессердечный способ существования. Артисты транслируют текст. Театральные метафоры переигрывают их и защищают. Когда умирает мама, рабочие сцены бесстрастно закрывают фанерой, завинчивают стекло рубки — в этом боковом служебном помещении собрались скорбящие. И после этого впечатления даже можно терпеть то, как нестерпимо, оправданно долго причитает и голосит фальшивая, жеманная приживалка. А дыхание полусумасшедшей горюющей бабушки передано через сип мехов гармошки…

Герои поселены в собранную из уютных вещей, но неуютную среду. Предметы мебели, ковры, пианино — все сгружено, как при переезде, сконцентрировано, спрессовано. Как будто взрослый человек попал в свой детский мир, и все ему здесь стало тесно. Логачев поступил с пространством бескомпромиссно и ловко: уменьшил число зрительных рядов настолько, чтоб спектакль можно было играть на просцениуме — не за, а перед неудобными колоннами. Из неизбежного зла колонны, таким образом, превратились в выигрышную архитектурную доминанту. За ними, в темноте — зона остранения, зона зайцев. С пугливых ужимок огромных, неуклюжих, непонятно откуда явившихся плюшевых зайцев начинается действие. Они и дальше многократно появляются: не то как слуги просцениума на каникулах, не то как артисты интермедий, не то как причудливым образом персонифицированные воспоминания. Они парадоксальны, хороши, веселы и навевают грусть — этого (несмотря на все вопросы) достаточно, чтоб получить ордер на право жить в этом пространстве.

Эскиз Логачева был почти стопроцентно убедительным и оказал на зрителей сильное воздействие, но над будущим спектаклем работа предстоит серьезная. Постановка нуждается в балансе между остраненностью и проживанием (как и в эскизе — без сентиментальности, но все же с зонами теплоты).