«Камень». М. фон Майенбург.
Театр Наций.
Режиссер, художник-сценограф Филипп Григорьян, художник по костюмам Галя Солодовникова.

«Камень» фон Майенбурга влетел в российское театральное пространство еще три года назад — читка пьесы прошла тогда в рамках пятой «Территории». К нынешнему, восьмому, фестивалю приурочили уже премьеру спектакля и ожидавшийся приезд на нее именитого, работающего в «Шаубюне» с Томасом Остермайером, автора. Драматург, яркий представитель «новых рассерженных», впрочем, воздержался от визита в Россию, но «Камень» его стоит в репертуаре Театра Наций.

Филиппом Григорьяном, традиционно самостоятельно оформляющим свои спектакли, на сцене поставлен не заглавный «маленький памятник в знак того, что нужно иметь мужество и что у отца оно было», а громадный шкаф-буфет, скрывающий, что же на самом-то деле «было» в далеком 1935 году, где берет начало история простой немецкой семьи. И как погиб в 1945-м глава этого семейства, и что потом прятали его родные в 1953-м, а что отыскали в 1978-м, но предстоит раскрыть только в году 1993-м. И дорогой, многоуважаемый шкаф, чье существование более полста лет служило молчаливым укором этому «мужественному» роду, в пяти своих вариантах, расставленных тут же, отражает, вплоть до светящихся на нем дат, приметы тех лет. Изначально белый, в духе «новой элегантности» 30-х годов прошлого века, в 45-м он окрашен под тяжелый готический дуб, после чего в 53-м наскоро, как заметают следы, обновлен морилкой. В 78-м шкаф сияет желтыми боками снаружи и подпалинами от чадящей сковородки внутри, а в 93-м — снова светлый, благопристойный, с только входящей в моду видеодвойкой на полке и кадрами «The Wall» Pink Floyd. Границы между этими, столь тщательно очерченными эпохами разделены узкими полосками изумрудного газона — нельзя сказать, что прошлое быльем тут поросло.

Марьяна Кирсанова (Кларисса), Анастасия Пронина (Ханна).
Фото — С. Петров.

И поворошить его не так уж сложно: у внучки Ханны (Анастасия Пронина, Лиза Арзамасова) задание — написать о своем примере для подражания, и мама Хайдрун (Ольга Баландина) настоятельно советует ей деда. Чем не герой — помог в канун войны евреям, дав им денег для бегства в Америку, за что его третировала фашиствующая толпа — в окно швырнули камень. А затем нелепо погиб от шальной пули «монгола», приветствуя вхождение советских войск в Берлин.

Это трагическое обстоятельство становится тем «материнским капиталом», что помогает семье сначала бежать в Западный Берлин, а затем, вернувшись, требовать свой дом обратно: «Мы тоже пострадали от социализма». И внучка дедушкино наследство решила использовать с выгодой — найти в Америке спасенную им еврейскую семью. И кто знает, как сложится затем судьба уже самой Ханны?

Если не вдаваться в подробности — просто прекрасно должна сложиться, как у бабушки и мамы. Но «Камень» Майенбурга — как «Болеро» Равеля, здесь все время повторяется одна и та же история про героического дедушку, но вводятся новые (а у Григорьяна — и мелкие!) детали. The devil is in the detail — и на очередном повторе выясняется, что деньги дед давал не бескорыстно, а расплачивался за дом. И не купил его даже, а цинично выторговал у собравшейся бежать еврейской семьи. Да и убежать, оказывается, не дал — сдал на руки штурмовикам. Ну а в 45-м застрелился с воплем «Хайль Гитлер!».

Анастасия Пронина (Ханна).
Фото — Д. Нестеровская.

Майенбург все это описывает, перебрасывая между временами в виде склеек фразы-мостки, в спектакле же Григорьяна — это фразы-шажки. Раз — и впадающая в маразм старушка (Анна Галинова), в 93-м прячась за завтраком от почудившейся ей бомбежки, выпархивает из-под стола молодой стервятницей Витой в далекий 35-й. Шаг в противоположную сторону — и в сумрачном 53-м ее дочь находит среди писем отца якобы нацистский значок. «Почему здесь свастика?» — поднимает на просвет хорошо знакомый любой домохозяйке крест юная Хайдрун. «Так поступали все!» — отбирая и водружая «значок» на положенное ножу место в мясорубке, мать начинает, яростно проворачивая свежее мясо, рассказывать, что иначе в то время было нельзя. В нее, мол, «из-за черных волос и специфических черт лица плевали в трамвае и пытались выкинуть из вагона». Но с волосами-то и лицом у нее все в порядке, а рассказывает она историю не свою, а истинной хозяйки дома, элегантной Кисы-Клариссы Шварцман (Марьяна Кирсанова), в честь мужества которой (прогнала из сада гитлерюгендцев!) даже назвала дочку… Хайдрун.

И вот, наблюдая этот точный, остроумно-подробный спектакль, вслед за режиссером ищешь в пьесе тот момент, тот сдвиг в сознании, когда люди начинают лгать уже в угоду самим себе, перестав замечать очевидные факты. Как с годами меняется людская оптика и как на правду сознательно закрываются глаза: в одной из сцен разглагольствующий о долге пучеглазый Вольфганг, персонаж Кирилла Вытоптова, выуживает из стоящей на рабочем столе колбы с лошадиными потрохами болтающееся на нерве глазное яблоко и помешивает им чай.

Ложь ли это во спасение, и стоило ли спасение того? Вопросы сыплются, как град камней, а герои продолжают уходить от ответов. Убегая мелкими шажками в прошлое, меняя и рихтуя его еще и еще — снует меж шкафов не по годам проворная старушка, уже забывая то прикрыть седой парик летней, по моде 30-х, шляпкой, то снять очки, прихваченные из ФРГ конца 70-х. Такой же резвой, расчетливо-деловитой козочкой (Хайдрун, как жалуется она на свое имя, — это молочная коза в скандинавской мифологии) скачет и беременная дочь, то не скрывая рюкзака своего, то поспешно, опомнившись, прилаживая белокурые косы-баранки гэдээровской школьницы.

Актеры не меняют костюмов, добавляя лишь мелкие детали (исключение — Киса-Кирсанова, демонстрирующая изысканные вечерние наряды), а в игре просто меняя одну интонацию на другую. И с нарастанием темпоритма играют уже не просто отстраненно — здесь нет и признаков психологизма, — а чересчур вычурно, гротескно. Вначале даже раздражавшая интонация «сейчас, дружок, я расскажу тебе сказку» сменяется на уморительно забавную ситуацию «я покажу тебе эту сказку». В которой Вольфганга-Вытоптова, только что принимавшего то карикатурные, с плакатов Кукрыниксов, то документальные, из «Триумфа воли» Рифеншталь, позы, но в итоге застрелившегося, неугомонная бабуля подхватывает из-за стола (пока он прилаживает к виску пистолет, дочка заботливо подливает ему кетчупа в обеденное блюдо, в которое уже неживой папа с размаху плюхается лицом) и разыгрывает с безвольным телом кукольный спектакль по своему теперь сценарию «Легенда о шальной пуле». И, кажется, нет больше камней преткновения на пути в светлое будущее.

Сцена из спектакля.
Фото — С. Петров.

Но так крепко переплетено с этим будущим прошлое, что пусть его забвение и проворачивается здесь фаршем, грандиозные планы от этого тоже разлетаются вдребезги. Что наглядно демонстрирует Кларисса, отобрав у Ханны синтезатор (в отличие от бабушки, не купившей в свое время у Кисы фортепьяно, потому что не умеет и не хочет учиться на нем играть, девочка собралась брать уроки музыки) и круша его о стол: «Не хотите за него платить — вот и не получите».

И к слову о расплате: в этой нелинейно выстроенной пьесе вдруг появляется Стефани (Ксения Орлова) — девочка из 78-го, которой Хайдрун за разрешение покопаться в саду (в клумбе зарыт «памятник мужеству» отца) пообещала дарить шоколадку на каждый день рождения. К 93-му (ее все-таки выселили отсюда) этот то ли чертенок в косухе и резиновых сапогах, то ли чеховский «человек с молоточком» и камнем за пазухой пришел забрать долг в 15 шоколадных плиток.

Но и она не знает подлинной истории дома и, главное, того, что и ее боготворимый дед воровал у нынешних хозяев кур. В шкафу, оказывается, хранился не один семейный скелет, и шоколад бывает горьким.

Так под изнанкой любой красиво упакованной легенды, какой порядковый номер ей ни присвой, сокрыта своя сермяжная правда. Впрочем, вот этой иносказательности и злободневности спектакль лишен напрочь. Да и зачем? За шкафом…