Нашему легендарному учителю, Лидии Аркадьевне Левбарг, сегодня было бы 100 лет. С одной стороны — не верится, с другой — еще 40 лет назад она казалась нам величественно старой и точно — из более ранних эпох: в ней, в ее седых волосах светился серебряный век. Клубы дыма от ее вечной папиросы, казалось, тоже принадлежали утерянным культурам. Она была петербурженкой. Сосредоточенность, строгость, академическая несуетность, достоинство, гордая осанка этого города отразились в ней. Нам, учившимся позже, уже только в преданиях достались рассказы о том, скольких защитила, оградила, даже спасла она в нелегкие, «несеребряные» времена рубежа 40–50-х годов, работая в институте, которому отдала 50 лет и по которому в те поры гуляли ветры борьбы с космополитизмом. С уходом Лидии Аркадьевны Левбарг театроведческий факультет нашего Театрального института на Моховой потерял последнего живого свидетеля своей более чем полувековой истории. В последние годы она одна могла рассказать, как начиналась в 1939-м уникальная история театроведческого образования, ибо именно ее пригласил тогда С. С. Мокульский преподавать в институте историю западноевропейского театра.

Она и была европейским человеком. Казалось, что любимый западный театр, который она всегда преподавала, — это ее родной театр, во всех его англо-франко-немецкоязычных проявлениях. Она владела мировой культурой, и мировая культура отвечала ей взаимностью. Наблюдать их отношения «на равных» было поразительно интересно. Она не была доктором наук, но она никогда не ассоциировалась со скромным званием кандидата наук, которое реально имела. Она была Мастером, Педагогом, истинным Профессором, Маэстро. Научная строгость и артистизм отличали ее педагогическую манеру.

Работая в институте, до сих пор не понимаю (и не могу простить) — как институт мог расстаться с нею, не удержать, не сохранить (уйдя с Моховой, она резко сдала, словно расставшись с идеей жизни). Ее дóлжно и нужно было сохранять в этих стенах, чтобы студенты просто видели ее и воочию убеждались: да, такое бывает! Бывает такая интеллигентность, такая эрудиция, элегантность и строгость мысли и метода. Когда Лидия Аркадьевна, глядя своими неправдоподобно огромными голубыми глазами, сияя белизной прически, бросая хрипловатые фразы, делала безуспешные искренние попытки постичь очередную абракадабру курсовой работы, удивленно и сочувственно не понимая, как (ну как?!) автор не знает того-то и того-то, — это был самый мучительный приговор для автора. Рядом с ней было стыдно не знать, халтурить, ее прекрасное лицо было лицом школы, которая многие десятилетия оставалась лучшей и которой хотелось гордиться. Она долго, очень долго не позволяла упасть этой школе.

Остались ученики (так и слышу ее ироничный голос: «Имя им — легион»). Остался факультет. Она охотно делилась его историей, тем, что помнила. Трезво и горько отдавала себе отчет в том, что мало кого эта история волнует. Последнее время особенно. Как истинный историк, понимала: без истории — никуда. Сама став историей этого факультета, Лидия Аркадьевна на удивление не покинула нас — мы на Моховой, 35 постоянно вспоминаем ее. И ее столетие, несомненно, будет отпраздновано. В том числе в СТД 8 апреля.

Когда в молоденьком «ПТЖ» мы начинали рубрику «Учителя», одной из первых была она, еще живая Лидия Аркадьевна Левбарг…

..Она выходила к столу, садилась и начинала говорить.

Композиция ее лекции была очень четкой: историческая часть, биография, художественные особенности писателя Слушать ее было очень легко, но главное — легко записывать. В отличие, например, от бесконечно мною любимого Всеволода Васильевича Успенского, которого записывать было просто невозможно. Он сочинял на ходу, в голову вдруг приходила мысль, он восторженно начинал ее развивать, уходил куда-то в сторону, потом снова возвращался к первоначальной идее… Он говорил так интересно, так индивидуально, так отвлеченно от академического задания, что не хотелось терять его логики, не хотелось и слова пропустить, просто кощунственным казалось: когда человек на моих глазах мыслит, творит — я буду, не глядя на него, записывать? У Лидии Аркадьевны такого не было. У нее было другое.

Она была пре-вос-ход-ным лектором!

Ее можно назвать великолепным мастером, вдохновенным мастером, но творцом — как Всеволода Васильевича — ее назвать нельзя. Но не лекторский талант был в ней главным.

Долгие годы работая деканом, она была настоящим Учителем и в каждом, кто с нею соприкасался, на всю жизнь оставила след.

Для нее студенты были изначально прекрасны. Как. например, у юристов, есть понятие — «презумпция невиновности», гак для Лидии Аркадьевны по отношению к каждому студенту была презумпция личности. В каждом, считала она, существует мощная индивидуальная потенция, которую, как бы это ни было непросто, нужно раскрыть.

Ее задачей было помочь каждому. Кому-то она организовывала академическую стипендию, даже тогда, когда эта стипендия ему или ей почему-либо не полагалась; кого-то устраивала на работу, если требовалось подработать..

Лидия Аркадьевна выросла в Петербурге, в интеллигентной семье Изначальная глубочайшая интеллигентность проявлялась во всем: в манере общения, в манере одеваться, разговаривать. Она кончала немецкую школу Анненшуле, где были тогда прекрасные учителя. И глубокое уважение к человеку, к личности — в ней было естественно, как дыхание.

Иногда этим злоупотребляли. Но не сознательно даже, а потому, что так получалось…

Лидия Аркадьевна потрясающе умела слушать человека. И сопереживать. Поэтому все, у кого случались какие-то беды — с мамой, с возлюбленной, с возлюбленным — шли к ней.

Она снимала тяжесть с того. кто к ней приходил, но тяжесть эта ложилась на нее. Она была хранительницей наших тайн, тысячи секретов, тьмы человеческих переживаний. Все знали: если довериться Лидии Аркадьевне в чем-то личном, интимном. — это никогда дальше не пойдет.

Это было страшное время: конец сороковых — начало пятидесятых. Кампания «борьбы с космополитами» особенно тяжело переживалась ею, деканом факультета.

И у нас на факультете было несколько человек, тех, кого категорически приписали к «космополитам». Они сидели дома и ждали в любой момент ареста. Это были Сергей Львович Цимбал. Исаак Израилевич Шнейдерман. Над Сергеем Сергеевичем Даниловым также нависла грандиозная опасность: ведь он покрывал «космополитов» у себя на кафедре. А наши учителя — и Данилов, и Лидия Аркадьевна — вели себя в высшей степени достойно.

В ту пору были удивительно благородные люди в Ленинграде. Вот, скажем, Шнейдерман вынужден был уйти из института, а назавтра Михаил Петрович Троянский оформил его библиографом в Театральную библиотеку, которую тогда возглавлял.

Его стали таскать по кабинетам: как он посмел «космополита» Шнейдермана принять на работу. Троянский вынужден был уволить Шнейдермана, но его тут же пригласил в завлиты Леонид Сергеевич Вивьен. Человеку помогали моментально, пропасть было очень трудно. Однажды к нам на курс, уже после увольнения Шнейдермана, пришла комиссия: представитель госбезопасности, кто-то еще… — человека четыре, и с ними Лидия Аркадьевна, как декан. Они завели разговор о Шнейдермане, дескать, преподавал у вас такой антисоветчик и т. д. Пожалуйста, выскажитесь по этому поводу. Лидия Аркадьевна, я помню, сидела совершенно прямая, бледная, с огромными глазами, с копной тогда еще черных волос — сидела совершенно мертвая. И пошли выступления.

Несколько студентов, к сожалению, говорили, какой плохой был Исаак Израилевич. как он нас вел не по тому пути и т. д. И что советская власть и партия все это правильно заметили. Но были и другие слова. Валерия Владимировна Чистякова сказала, что если она чему-то и научилась в институте, то именно благодаря Исааку Израилевичу. И Нелли Семеновна Пляцковская тоже подтвердила это. Тогда их стали пристрастно расспрашивать: «А почему вы так считаете?» Но Лидия Аркадьевна сумела как-то этот разговор перевести на другую тему.

И острый момент был снят! И так было на каждом шагу. Время было напряженным чрезвычайно.

Среди наших студентов была тогда Мирра Левина, она увлекалась индуизмом. Причем увлекалась искренне и верила в индуизм. Изучала тщательнейшим образом индийскую философию, религию, читала Рамакришну. Вивекананду, Махабхарату К Лидии Аркадьевне не раз приходили из Комитета госбезопасности. Она пыталась всячески отстоять Мирру, но спасти ее тогда не удалось. Мирру все-таки арестовали Сейчас она живет в Москве. А ее сын — выдающийся музыкант.

В облике Лидии Аркадьевны было что-то олимпийское, строго академическое.

Но при этом она умела и открываться и. главное, открывать. Лидия Аркадьевна в отношении к студентам была абсолютно беспристрастна, у нее никогда не было любимчиков. Любой человек представлял для нее всегда грандиозную нравственную ценность Она формировала людей самим своим видом, своим отношением к ним.

Она. допустим, читала курс у актеров. Они ее обожали. Несмотря на академическую строгость ее лекций.

Это парадоксально! Я помню, как курс Татьяны Григорьевны Сойниковой сделал вечер, посвященный Лидии Аркадьевне Это были сценки из произведений, о которых она им говорила,

— Диккенс. Стендаль… Сначала они представляли автора так. как его давала им Лидия Аркадьевна.

— а потом разыгрывали экзамен и свои ответы на нем. свидетельствующие о полной путанице в их головах. Это было так смешно, так хорошо… Делалось это все с громадным уважением к ней, с иронией по отношению к себе, к студенту, который много еще не понимал.

Всё, что я наговорил Вам сейчас, это лишь слабые штрихи к портрету бесконечно любимой мною Лидии Аркадьевны Левбарг.

Вечер памяти Л. А. Левбарг состоится 8 апреля в 15.30 в Доме Актера.