ТЕАТР РЕЗО ГАБРИАДЗЕ

«Какая грусть,
Конец аллеи…»

От редакции:

На этот раз в персональной рубрике «Театр Резо Габриадзе» мы публикуем два фрагмента — начало и конец — новой пьесы Р. Габриадзе, по которой, впрочем, он уже поставил спектакль в Лозанне (премьера — 9 марта 1993 года).

Когда-то Габриадзе переложил на грузинскую почву «Наш городок» Т. Уайлдера, а М. Туманишвили поставил по этой пьесе в Театре-студии киноактёра замечательный спектакль, напитанный воздухом тбилисских (кутаисских?) двориков, дыханием тёплой жизни, которая не кончается даже со смертью и продолжается на том свете. Что теперь с этой жизнью? С театром М.Туманишвили (с театром Р. Стуруа, Т. Чхеидзе, самого Р. Габриадзе…)«! С этими двориками и их обитателями? С Грузией и Россией? С Россией и Грузией? Со всеми нами? В своей новой пьесе «Какая грусть, конец аллеи…» Р. Габриадзе снова возвращается на «маленькое кладбище империи» (так называлась одна его книжка) и уже никуда не отлучается. Жизнь на кладбище, куда приходит освобождённая из лагеря главная героиня — актриса Мери — и составляет сюжет и драматический ход пьесы. Публиковать пьесу целиком не хочет ни автор, ни журнал. Только — фрагменты.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Мери в прошлом актриса, после каторги электросварщица на кладбище

Саша её муж, надгробный памятник

Давид концертмейстер, педагог — надгробный памятник

Яша врач ухо-горло-носа, надгробный памятник

Наталья выпускница школы, дочь Мери и Саши

Филипп её жених

Вася могильщик, в прошлом доктор права

Коля могильщик, в прошлом физик-ядерщик

Ладо спившийся актёр

Марлен начальник милиции

Три милиционера, горожане, нищие, бродяги, неживая натура

Время действия после второй мировой войны

Место действия провинциальное кладбище и городской сад

Сценография самая нищенская, кладбищенская, музыка автору слышится такой, какую ему подсказал Натан Ефимович Перельман, следы которого читателю нетрудно найти.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЗАНАВЕСЬ ПЕРВАЯ

Советская каторжная песня. По-сибирски тепло одетый военный конвоирует Мери. Актриса снимает розовые шёлковые туфельки и бросает в кулисы.

Мери Прощай, Саша, любимый мой! Прощай, доченька! Прощай, горбатая улочка! Прощай, разбитая гвоздями сцена! Прощай, ореховая полочка и томик Ибсена на ней! За свет я заплатила! За воду заплатила! Молоко в шкафчике! Будешь купать Наталью, головку держи снизу!..

***

Из темноты высвечивается лавка, на которой спит полувоенного вида мужчина. Слышно кваканье лягушки. Мужчина садится на лавке, надевает сапог, прислушивается, из второго сапога выкидывает лягушку и надевает его. Он встаёт и открывает шлагбаум. Под шлагбаумом тенью проходит Мери, она возвращается из ссылки.

***

Заросшая травой лестница из трёх ступеней.

***

ЗАНАВЕСЬ ВТОРАЯ

Кладбище.

Давид (в сторону кулис, громко, чётко, по-учительски) Ещё раз повторяю тебе: Fortissimo быстрого пассажа получается из 98% piano и 2% mezo, помноженных на быстроту!

(В ответ из кулис в Давида летит камень)

Давид Разве поймёт кто-нибудь, как мучительно трудно 15 апреля, в семь часов тридцать минут, в дождь, идти в музыкальную школу? Рояли все сырые, и ты не знаешь, ошибаешься ты или ошибаются рояли. (И снова громко, в кулисы) Запомни! Ничто так не радует мажор, как рождённый им диез!

(И снова из кулис в Давида летит камень)

Яша Хороший мальчик.

(Пауза)

Давид Всю ночь на голой ветке у воробья болел живот… А часам к четырём налетел ветер, и все деревья ограбил. Это очень редко, когда все листья улетают вместе…

Саша А у вокзала ветер всё открывал и закрывал створку городских часов. (Яше, осторожно) Я знал, что будет ветер. Вчера, весь день, в вашей большой комнате кошка рвала обои. Вы купили запасной рулон?

Яша (неприязненно) Меня это мало волнует. Пусть живые сами о себе беспокоятся.

(Из могильной ямы вылетает лопата. За ней выпрыгивает Вася. Он подходит к телеграфному столбу, стучится в него, как в дверь, и прикладывает ухо к столбу.)

Вася (столбу) Голодный я. (снова прикладывает ухо к столбу) А?.. Раз так — нет вопросов.

(Вася греет спичкой руки, кидает лопату в яму и сам прыгает туда же)

Давид Для комедии слишком холодно, для трагедии слишком тепло.

ЗАНАВЕСЬ ТРЕТЬЯ

Входит Мери. На ней ватник. Голова повязана грубым серым платком. Одной рукой она тащит фанерный чемодан с амбарным замком, а другой несёт керосинку, чайник и сварочную маску. Склонившись, читает надписи на могильных камнях.

Мери Давид Полумардвинов? (Смотрит на Давида)

Давид Да, Мери, это я. Здравствуй.

Мери А мне говорили, что вас видели в Норильске, а потом в Казахстане.

Давид В Казахстане?

Мери В накопителе.

Давид Конечно, я мог бы быть и в Норильске, и в Казахстане. С моей биографией, профессией, происхождением. Но я вовремя купил шампанское, насыпал туда стрихнин, бросил туда жёлтую розу, и вместо Сибири привезли меня сюда. Похороны были скромные, только театр и музыкальная школа…

Мери И вы здесь, Яша?

Давид Да! Да! И Яша здесь! Было специальное постановление бюро обкома о дифференцированных похоронах. Там у ворот, может, ты даже заметила,инженеры, рабочие, потом резиновый завод, потом ещё кто-то, а мы, работники культуры — врачи, аптекари, тёрщики бани, актёры — здесь. Вообще-то, грех жаловаться, нам досталось лучшее место, отсюда город виден, как на ладони, все нам завидуют…

Яша (Мери, сухо) Иди направо, потом налево. Твой там.

Давид Как ты жесток, Яша! Я нарочно так болтал, хотел её подготовить. Ты и в жизни был невыносим! Чудовище!

(Мери подходит к памятнику мужа)

Мери Саша…

Саша Здравствуй, Мери…

Мери Саша. Саша… Саша…

Саша Как я ждал тебя… Это ты спрыгнула утром с товарного вагона?..

Мери Да.

Саша Не плачь, не надо…

Мери Сашенька, тихий ты мой… Ты и в жизни молчал и только улыбался, а что я услышу от тебя мёртвого?..

(Пауза)

Мери Если там, в Заполярье или на лесоспуске Ухтлагеря, после сыпняка, остриженной под нуль, судьба мне дарила пятнадцать минут побыть одной… Отколешь ломом у мёрзлых четырнадцати часов пятнадцать минут… И сидишь в тысячах кубометров сваленных лесов, звенящих от мороза… зажмёшь кружку кипятка в ладонях, сидишь, ждёшь, ждёшь, пока тепло не потечёт по телу и не придёт к глазам, и тогда закроешь глаза, поищешь в темноте, чтоб не спугнуть, и медленно, как на фотобумаге, проявится твоё лицо, сперва с краю, может,, висок, может, губы, и, о, счастье, выплывают твои глаза, чуть с прищуром, со смешинкой, до боли родные, и я молила тебя: «Не уходи! Не уходи, постой, постой, побудь ещё мгновение со мной, милый, родной, не исчезай, скажи что-нибудь, пошути, улыбнись, мигни мне, как из партера, напомни пустячок какой-нибудь, ерунду любую…» С годами я напрасно искала в глазах твоё лицо, но вместо него я видела только мёрзлые камни между шпал, топор, пилу, брёвна, или, о, Господи, ведро с помоями… Так я сидела одна во тьме, с тьмой в глазах, кипяток леденел в моих руках и слёзы на ресницах… Я бросала тогда из кружки лёд — знак моей жизни, и он, звеня, скользил по стали прочь от меня и, как вор, нырял в сугроб…

Саша Миллион раз я стоял у окна и миллион раз за тенью из-за угла я ждал, что покажешься ты…

Мери А ночью, свалившись на своих полутора досках, в гнилой полутьме, я здоровалась со своей тоской и начинала говорить с тобой по телефону. Придумала я такой телефон на третий год… Представишь катушку с ниточкой, бросишь её из барака, и пурга катит и катит, разматывая ниточку до тебя… ты берёшь свой конец ниточки, приложишь к уху и отвечаешь мне: «Алло, Мери, я слушаю тебя, мою пушинку». И через тысячи и тысячи бессмысленных, никому не нужных, мёрзлых, проклятых миллионами людей, километров, трепещет наша ниточка самых нежных слов: «Алло, Саша, как ты? Не забыл меня? Наталья спит? Она сейчас в школе? Если будешь перелицовывать ей мою кофточку, тогда пуговки будут застёгиваться по-мужскому и подружки будут смеяться… Наши письма в коробке из-под монпасье… ты читаешь их?»… Разве я могла подумать, что твой конец ниточки ушёл в землю? Господи! За что, Саша?! За что?!

ЗАНАВЕСЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Кладбище, темно.

Давид Я тебе ужасно завидую, Мери, но мне страшно, я очень боюсь за тебя. Может, подумаем ещё раз…

Саша Это безумие! Не дай Бог, тебя узнают! Без права жительства! В театр!

Яша Не узнают. Она даже нас дважды провела.

Мери Я так загримируюсь, не узнают… На галёрке буду сидеть, как мышь. Ладо проведёт меня с правого хода, там никогда, никого нет.

ЗАНАВЕСЬ ПЯТНАДЦАТАЯ

Ночь. Кладбище. Вдруг раздаются выстрелы. Вой сирены. Милицейские свистки. Мечется свет прожекторов. Преследуемая светом прожектора Мери бегает по кладбищу. Коля головой вниз летит в могильную яму. Вася тоже хочет в могилу, но Коля лопатой отгоняет его.

Коля Я тебя не знаю! Ты меня не знаешь!

Вася Сука!

(Вася сталкивается с Мери)

Вася Из-за тебя, падла, на параше сидеть! Маркиза Помпадур! В театр ей захотелось!

(Размахивая пистолетом, вбегает начальник милиции Марлен. За ним вооружённые милиционеры)

Марлен Прикройте овраг! 37-54, куда светишь?! 79-21, свети на меня! 33-11, держи женщину, не выпускай из света!

Милиционер (Бежит за Мери) Стой! Не уйдёшь! Пристрелю!

(Наконец прожектора останавливаются, затихают сирены, наступает тишина. Милиция окружает Мери, Колю, Васю, актёра Ладо, из темноты на свет выводят остальных обитателей кладбища — инвалида без обеих ног, священника в рваной сутане, босого, пьяную проститутку с клиентом и без памяти пьяную женщину с грудным ребёнком.)

Марлен Товарищ Клара! Где товарищ Клара?

(Перед начальником милиции встаёт худая женщина, одетая во всё кожаное)

Марлен А ты говорила, что здесь вечный покой! Это вечный покой?! Это целый город рецидивистов! (показывает на Мери) Это что за новый персонаж? Документы!

(Мери вынимает из-за пазухи узелок. Клара выхватывает его из рук Мери, развязывает, вынимает маленькую бумажку и передаёт Марлену.)

Марлен (читает) Мери Ильинична Мдивани. СЮ — социально вредный элемент! Семнадцать лет! Професии: актриса, электоросварщица! Без права проживания в городе! (Кларе) Ну что ещё там у ней?

(Клара достаёт из узелка предметы и диктует милиционеру с папкой, тот записывает)

Клара Катушка с нитками, чёрного цвета — одна. Иголка, портняжная, бытовая — одна. Серёжка самодельная — одна. Помада губная, пустая — одна.

Марлен А этот, зачатый без любви, ещё на воле?! (показывает на Васю) Кто выпустил?! Я работаю, беру их, беру! Они выпускают! Это что за бардак?! Это не кладбище, а какая-то антисоветская база! НАТО! Нужно нам такое кладбище? Нам не нужно такое кладбище!

Мери (шёпотом Саше) Прости меня, Саша… Это из-за Ладо случилось… пьяный был… повернулся к галёрке во время спектакля и зааплодировал: «Браво, Мери Мдивани!»

Марлен Всех в отделение! Действуйте организовано! (показывая на Мери) А эту ко мне! С ней отдельный разговор!

(Милиция собирает всех в кучу и обыскивает каждого)

Марлен (обходит памятники) А это что за типы стоят?

Клара Это очень старые мёртвые. Никто их не помнит, не навещает.

Марлен Бесхозные, значит?! Точно? А штучки дорогие, мраморные. Таких больше никто не делает. Удивительно, почему до сих пор не украли? Украдут обязательно! Надо срочно что-то предпринять!

Клара Так точно! Но что делать? Не поставить же на кладбище постового?

Марлен Почему ставить постового на кладбище? Надо их поставить к постовым!

Клара Простите, не поняла.

(Марлен долго и внимательно смотрит на Давида)

Марлен На кого из великих он похож? На Чайковского! Вот на кого он похож! Так поставим памятник Чайковскому в городе! Украсим город! (Показывая пальцем на Сашу и Яшу) И этих в город! Нечего им тут без дела, не для кого стоять! На кого-то они тоже, наверное, похожи! Спросим в отделе культуры, проконсультируемся. И город станет красивее! И этот клоповник с общественно вредными элементами уничтожим! Голову надо иметь, Клара, голову!

Давид Хорошо бы поставили вместе, Саша! В летнем саду. (Яше) Я сойду с ума без тебя, Яшенька! (Два милиционера прикатывают тележку и кладут Сашу поперёк)

Марлен А вы чего стоите, паразиты, без дела!

(Арестованные помогают милиции снять Яшу с пьедестала и кладут на Сашу. Берут Давида)

Марлен Осторожно! Осторожно!

(Давида кладут на Сашу и Яшу и сверху на них памятник Ладо, после чего арестованных ставят в ряд, и караван трогается с кладбища. Опять свистки, прожектора, сирены)

Саша Прощай, Мери!

Мери Прости меня, Сашенька! Простите, Давид! Не ругайте меня, Яша!

Давид Прощай, Яша! Как я был к тебе несправедлив!

Яша Не отчаивайся, Давид! Может, поставят всех вместе!

Вася Прощай, обетованная земля!

Мери Эх! Не смогла до сентября продержаться! Увижу ли когда-нибудь Наталью!

Ладо Убить меня мало!

Марлен Живее! Живее!

Коля А как жили! Как жили! Как у Бога за пазухой! Век не забуду!

Саша Мери, береги себя! И всё-таки мы были счастливы на этом кладбище!

Давид Прощай, мой старый платан! Не будут больше мои грёзы летать под твоим куполом!

(Караван уходит, воцаряется тьма и наступает тишина)

ЗАНАВЕСЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ

Кусочек крыши, на которой растёт трава.

Женщина одевает на зиму в тряпки пальму.

Двое ищут друг у друга вшей в головах и камнями убивают их.

Унылый старик несёт свёрнутое красное знамя и пучок хвороста под мышкой.

ЗАНАВЕСЬ СЕМНАДЦАТАЯ

Городской сад. На сером пьедестале с надписью «ПЁТР ИЛЬИЧ ЧАЙКОВСКИЙ» и с барельефом балерины стоит Давид. Правой рукой он опирается о большую каменную лиру, а к указательному пальцу неудобно поднятой руки приделана дирижёрская палочка. Чуть в стороне от него, в обычной своей позе стоит Яша. На его пьедестале циркуль и линейка, под ними едва заметная надпись: «ТРУД ОБЛАГОРАЖИВАЕТ ЧЕЛОВЕКА». Яша весь обвит лианами, что свидетельствует о долгих прошедших годах. Отдельно от Давида и Яши стоит Саша, почти как прежде, только к груди он прижимает книгу. Надпись «УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ И УЧИТЬСЯ» почти стёрлась и едва читается. А в глубине, видимо, разбившийся и неаккуратно склеенный бюст Ладо с несколько непонятной надписью: «НИКТО НЕ ЗАБЫТ, НИЧТО НЕ ЗАБЫТО». Рядом с Давидом на столбе висит телефонный аппарат. Издалека слышна музыка.

Давид (с грустью) Всё доброе, нежное, проникновенное, что было в фортепиано, Шопен похитил для своих 24 прелюдий. С тех пор рояль стал всё злее и злее…

(Пауза)

Входит молодой человек, набирает номер телефона и, закрыв плечом трубку, карандашом записывает что-то на ноге Давида. Затем, поглядывая на ногу Давида, набирает новый номер. Молодой человек вешает трубку и выходит.

(Пауза)

(Входит Мери. На ней снова ватник, резиновые сапоги, под мышкой свёрнутое одеяло, алюминиевая кружка. Садится рядом с Сашей)

Саша Отдохни, Мери…

Мери Вот и стала я в два раза старше тебя, Саша, одноклассник мой.

(Пауза)

Мери (тихо) Я даже не помню, о чём я мечтала… Наверное, я хотела внука, на тебя похожего… одну комнату, с одним окном… зеркало я хотела… много, много безделушек, телеграммы ко дню рождения, альбом с пожелтевшими рецензиями, полочку с книжками, фотографии с тобой на море и в роли Дездемоны, пудру хотела, бенефисы, беспричинный смех, поцелуи, ночнушку, хоть одну, ситцевую, без одного цветочка, настольную лампу с тихой кнопочкой, фиалки… и вместо этих маленьких радостей, одно большое счастье — кусочек чёрного, хозяйственного мыла с полосками крысиных зубов! (Мери выбрасывает кусочек мыла из кружки, а за ним и кружку) Не хочу я больше этого счастья! Устала я от него! Устала я возвращаться к тебе, Саша! Опять возвращаться через десятилетия к началу, которое равно твоей смерти! Прости этой дуре, которая заставляла ждать твою душу здесь на земле…

(Мери садится на стул и кладёт голову на руки)

(Пауза)

(Входит уборщица и мокрой метлой бьёт по постаменту Яши)

Давид (уборщице) Милая, возьмите там кусочек зеркала, в кустах валяется, и приложите к губам этой несчастной…

(Женщина находит зеркало, прикладывает к губам Мери, смотрит, испуганно крестится и убегает)

Яша Она уже как мы, успокоилась…

Мери И слава Богу… Давно пора… Вот и моя душа с вами. Вы правы, Яша, не надо долго её мучить на земле, я только сейчас это почувствовала… пусть улетает. Я вас умоляю, не надо ни о чём вспоминать, не надо переживать однажды пережитое. Пусть душа успокоится, пусть её больше ничего не волнует, не тревожит, не радует и не печалит, ни первый поцелуй, ни последняя улыбка… Ведь ничего этого нет, всё это сон и грёзы… Нет ничего и не надо ничего. Нет вашего двора, Яша, и не гудят сейчас там одичавшие пчёлы, ни улицы нет, ни луны в облаках, ни блеска, ни славы и не ищет там женщина серёжку под гамаком. Нет, и не надо! Снилось нам всё это и прошёл сон. Вот расскажу всё это дождю, что со мной было, смоет дождь и ничего не будет…

Давид Но ведь, милая Мери, ты сама знаешь, что это не совсем правда… Вот вспомни хотя бы…

Мери Нет, Давид, не напоминайте мне ни о чём! Не радуйтесь возвращению птицы и не печальтесь вслед улетающей! У них своя душа и своя смерть! Пусть не волнует вас излучина реки, весенние облака, этот старый больной бульвар, эти чахлые деревья, пьяные глицинии и три липы на автобусной остановке! И эта нежная и очень любопытная ящерица на шляпе Яши пусть вас тоже не умиляет. У неё тоже своя смерть, и, наверное, она только об этом и мечтает! И почему поздней осенью последняя цикада так спешит, сбивается с песни? Она тоже стремится быстрее туда к молчанью, к безмолвию! Нет, Давид, нам тоже надо спешить отсюда, чтоб остающиеся быстрее забыли и нас и наш бездарный опыт! Надо замолкнуть, уйти, исчезнуть, раствориться, и тот, наверное, самый счастливый, кто меньше следов оставил здесь! На этой земле! Не мучайте вашу душу, Давид! Поверь мне, Саша! Мы только замолчим, Яша! Сперва попрощаемся со словами, не будем пьянеть ими! А за словами уйдут и чувства! И тогда наши души застынут! Мороз, дождь, солнце, ветер выдохнут из них всё, они облегчатся, станут невесомыми пушинками, бессмысленными, и тогда мы поймём и почувствуем, как сладко быть ничем, и мы постигнем, что были лишь гостями на подозрительной земле, в этом мокром, кислом, ограбленном злобой и безбожьем городке, и кто знает, не будем ли и там, куда летим, ненужными гостями? Покой! Покой! В бездну звёзд, вне мира, где нет ничего, ни радостей, ни печалей, ни слез на ресницах, ни любви потерянных лет, разлук встреч, любимых, нелюбимых, старости, молодости, весны, осени, лишь пустота, покой и мир… Летим? Летим!!

Саша Летим.

(Пауза)

Мери (С криком) Не обходите паутинку с росинкой, не думайте о её красоте! Рвите! Проходите! Пролетайте!

(Все застывают, тишина)

Давид В раю искусства попадаются и грешники. Спасибо тебе, Боже, как ты великодушен…

ЗАНАВЕСЬ