«Конармия». И. Бабель.
Учебный театр Школы-студии МХАТ. Мастерская Д. Брусникина.
Режиссер Максим Диденко.

От топота красных копыт кровавая пыль летит. Запах тления заместил то, что было жизнью, а стыд, казавшийся изжитым, вновь лег на страну печатью. Сегодня, когда увлекательные картины бойни, призывая к реваншу, возбуждают даже самый придирчивый патриотизм, для «Конармии» самое время.

Тем важнее, что возвращается она в театре. В отличие от массмедиа сцена способна продемонстрировать не фотографическую данность, а столкновение прошлого с настоящим: театральная дистанция дает способность к трезвому анализу. Та современность, что транслируется со сцены, всегда вместительнее той, что вопит с газетной полосы. Ставя «Конармию» с молодыми брусникинцами, Максим Диденко подписывается на некий антимилитаристский пафос. Родившись из учебного тренинга, спектакль транслирует знаки современной войны.

Сцена из спектакля.
Фото — Мастерская Д. Брусникина.

Брусникинцы — великолепно подготовленный курс. Они играют спектакли на лучших площадках Москвы, с переменным успехом следуя определенным учебным задачам. В обозначенной жанрово как балет-оратория «Конармии» студенты прежде всего разрабатывали сценическое движение. Сев было за деревянные столы, они в первые же минуты разрывают фронтальную мизансцену и дальше выстраивают пространство из собственных тел. Алым цветом из черноты вырастают, выплясывают кровавые конечности, кровавые знамена, кровавые богоматери и Сын Господень в венке. Мельтешат образы бабелевских рассказов, картин Матисса и Петрова-Водкина, один стремительно сметается другим. Персонажи появляются и исчезают, сюжет теряет всякое значение. К этому добавляется классическая комбинация стробоскопа, светофильтров, дыма, гремящей музыки и бутафорской крови.

Постепенно, сменяя заявленный серьез темы копипастом тиражных приемов, спектакль во многом утрачивает подлинность боли, приобретает отвлеченно зрелищный характер. Военной вакханалии нечего противопоставить: стоит одному из молодых артистов затянуть отчаянное соло, он становится неожиданно жалким. Потому что именно агрессивная коллективность, направленная из ниоткуда в никуда, из тьмы закулисья в обобщенное до чистой абстракции сценическое действие, становится единственным героем. Только негативная идентичность марша соединяет рубленые фрагменты бабелевской «Конармии». И зрителя не слишком чуткого вскоре утомит это патетическое зрелище, хотя и среди него растут хиты. Музыкальная ода огненным, малиновым бородавкам, безусловно, станет одним из лучших треков театрального сезона.

Не эмоциональное переживание или осмысление, а скачка конармии по мертвечине тут в основе. Только общее движение организует действие, только коллективные пляски воспроизводят ритуал войны. В начале студенты разом вырвутся из-за столов, а в финале вместе сползут в сооруженный из тех же столов трупный сток. Произвольно выходит, что в самопровозглашенный век индивидуализма каждый по-прежнему незначим, унижен и ничтожен. Среди нас нет тирана, нет жертвы, есть лишь третирующее само себя племя уродов войны.

Сцена из спектакля.
Фото — Мастерская Д. Брусникина.

Несчастный, мятущийся между агитпоездом Первой Конной и лавкой Гедали Лютов, конечно, есть и здесь. Его бутылочно-зеленый пиджак мелькает среди рядов конармейцев. Но настоящего антагонистического различия он не создает. Не создают его и многочисленные христианские образы, которые тонут в красной стихии, словно в водовороте. Иисус Христос в красном венчике кленовых листьев оказывается буквально обуздан — на него накидывают сбрую и сажают верхом Богоматерь в алом, как знамя, плате. Низость провозглашенного героизма, которая рассматривалась в рассказах Бабеля, не имеет веса в перемолотом мире Диденко. Здесь все ведет борьбу за выживание, ежеминутно мутируя в нечто иное: голодная изможденная лошадь вырастает в командира эскадрона, Богоматерь обнажается, становясь многорожавшей деревенской Марией, столы встают башнями, а алый флаг стелется половой тряпкой.

Мир динамичен в красной агонии, он бурлит, клокочет и нестройно кричит песни голосами брусникинцев. Более того, революция выступает первостихией в беспредметном космосе. Вспыхнувшие было в темном сценическом пространстве реалистически-конкретные крестьянские образы, скидывая одежды, быстро теряют свою определенность. Актеры постепенно обнажаются, выходя не то биомассой, не то мальчиками с картины Петрова-Водкина. Если язык Бабеля стремился к ассоциативным символическим обобщениям, то язык Диденко — к чистой абстракции. Сотворение мира выходит, словно из мифа Гоббса о первоначальной войне всех против всех. В безжалостном космосе, где нет ничего, кроме насилия, царит онтологическое зло. По степени отвлеченности спектакль расположен где-то между апокалиптическим пророчеством и бессвязным зрелищем. Так же бессмысленно, как сама война, «Конармия» Диденко переходит в разряд хаотичного массового аттракциона. И шатается мир, от крови пьян.