СМЕРТЬ БУРАТИНО

Маленькому деревянному человечку Буратино должно было завтра исполниться пятьдесят лет. И завтра он должен был умереть, потому что кукольный театр, где Буратино родился и прожил полвека, закрывался, а в его помещении после ремонта открывался эротический видеосалон «Лука Мудищев», где, конечно же, Буратино был никому не нужен. Вместе с Буратино в старом шкафу висели его ровесники: Мальвина — девочка с голубыми волосами, Пьеро в белом балахоне, чёрный пудель Артемон, рыжая лиса Алиса, одноглазый кот Баз ил но, черепаха Тортилла и другие персонажи популярнейшей сказки Алексея Николаевича Толстого «Золотой ключик». Знаменитый советский граф Алексей Толстой написал свою сказку по мотивам романа Коллоди «Пиноккио», Близкий к самым высоким правительственным кругам, Алексей Толстой добился, чтобы знаменитейший на весь мир «Пиноккио» не переиздавался, а его, Толстого, «Буратино» выходил огромнейшими тиражами, ставился во всех детских театрах, был дважды экранизирован, превратился в оперу, балет, мюзикл… Словом, маленький деревянный человечек добросовестно кормил графа-коммуниста при жизни, а после смерти — его вдову и многочисленных наследников.

Но вот писатель-воин Эммануил Казакевич, прошедший всю войну сначала солдатом, потом офицером, написавший умные, честные повести «Звезда», «Двое в степи», заново перевёл «Пиноккио». И дети времён застоя и перестройки, времён побед демократии и её поражений дети последних лет СССР и первых лет России узнали мудрую, добрую сказку итальянца Коллоди. И «Пиноккио» был тотчас же, как это и положено в бывшем социалистическом государстве, инсценирован драмоделом-гангстером и омузыкаленлабухом-композитором. И новое поколение уже подрастало на Пиноккио вместо Буратино, Джепетто вместо папы Карло, Манджефоко вместо Кара-баса-Барабаса От Буратино остались названия детских кафе, рок-шлягер лисы и кота в исполнении Ролана Быкова с женой и спектакль старейшего кукольного театра, который завтра должны были закрыть.

Кукол продавали с аукциона, а Буратино подлежал сдаче в утиль или сожжению. Рчки и ножки деревянного человечка совсем рассохлись, нос сломался, а рот не открывался. А ведь пять десятков лет назад, в канун войны его сделал замечательный мастер — грузин Автандил, четыре десятка лет служивший одному и тому же кукольному театру. Он менял куклам головы, чинил им механические скелеты, и они, куклы, всегда восхищали маленьких зрителей, заставляя их плакать и смеяться. А потом директор театра Агнесса Клипп уволила Автандила.

Агнесса Валентиновна внимательно следила, чтобы её фамилия обязательно писалась с двумя буквами «п». Товарищ Клипп до того, как она стала мадам Клипп, была коммунисткой. Не по убеждению, конечно, а по необходимости.

При ущербности пятого пункта анкеты она просто не имела никакого права возглавлять кукольный театр, даже такой маленький, как «Буратино». Театр был назван по имени героя своего первого спектакля. Режиссёр спектакля, первый муж Клипп, Соломон, умер через год после премьеры. Он был далеко не молод, а если учесть, что год совместной жизни с Клипп можно было считать за два, а то и за три, то смерть его была вполне естественна. Агнесса Клипп стала директрисой маленького кукольного театра в девятнадцать лет и очень этим гордилась. Впрочем, Агнесса гордилась многими своими достоинствами и ни от кого этой гордости не скрывала. Она вообще осуждала скромность и застенчивость как признаки человеческой слабости. В разговорах с людьми Клипп не признавала акварельных красок или пастели. Яркое густое масло характеризовало её способ общения, так напоминающий «нежную» лексику одесского привоза. Полярный контраст диалогов с вышестоящими и подчинёнными создал Агнессе Клипп в городе определённую популярность. Ни один администратор не задерживался в театре «Буратино» больше сезона, а когда в годы борьбы с космополитизмом Клипп всё-таки перевели в заместители директора, она стала принимать активнейшее участие в борьбе с последующими директорами или худруками.

Эта неустанная борьба с каждым руководителем, независимо от его творческих и деловых качеств, была главной особенностью коллектива кукольного театра. Умение снять человека, а ещё лучше — довести его до инфаркта, было особенностью дарования ветеранов театра «Буратино».

Немножко пофилософствуем.

Понятие театрального коллектива глубоко диалектично. С одной стороны, хорошо сыгравшаяся труппа, ансамбль актёров, понимающих друг друга с полуслова, — это прекрасно. А когда ещё за пультом стоит талантливый дирижёр, то бишь главный режиссёр, — труппа звучит как прекрасный оркестр. Сколько может существовать такой оркестр? История отечественного театра знает несколько примеров долголетия: МХАТ Станиславского и Немировича-Данченко, Большой драматический театр Товстоногова.

Всё!

Смерть режиссёра — смерть театра. Дальше — гальванизация трупа. Театр социалистической империи считал эту гальванизацию великим творческим завоеванием, гордясь своими саркофагами под названием Малый, Александринский театр и, конечно же, МХАТ. Вот тут и начинается — «с другой стороны». Тридцать, а то и сорок лет работать вместе! Знать друг друга на взгляд и на ощупь — в буквальном смысле слова. Любить, ненавидеть, ссориться и мириться. Содрогаться от набивших оскомину одинаковых жестов и интонаций. Весь этот комплекс театральных взаимоотношений, как в капле воды, можно было исследовать, изучив полувековую историю маленького театра «Буратино».

Куклы, конечно, были разные. Но только на первый взгляд. Полвека работы двух художников, не допускавших проникновения за ширму кукольного театра ни одной свежей изобразительной идеи, привели к тому, что кот в сапогах был похож на серого волка, а поросёнок Наф-Наф — на пионера Петю Двоечкина.

А артисты? Они тоже были похожи. Ведь становятся похожими друг на друга муж и жена, прожившие долгую совместную жизнь. Похожи, но только на первый взгляд.

Поэтому наш «групповой портрет в интерьере» будет портретом индивидуальностей, ибо закончим наше философское лирическое отступление стереотипной формулой, что каждый человек всё-таки индивидуален и по внешности и по характеру. Первый портрет, считая слева — Викторий Вздорова.

Артистка Виктория Семёновна Вздорова была, конечно же, мечена Богом. Она была не только лучшей за всю историю маленького театра «Буратино». Вздорова была никем не превзойдённой актрисой кукольных театров «всея Руси». «Кукольной» она стала из-за превратностей судьбы. Рассказывать о них долго и неинтересно.

В драматическом театре Вздорова могла играть Джульетту и Мирацдолину, леди Макбет и ЭлизуДулитл, Марью Антоновну и Анну Андреевну в «Ревизоре», Верочку и Наталью Петровну в «Месяце в деревне». Короче, играть все роли великих артисток. Пленительная женщина с редким обаянием, чуть хрипловатым голосом, полным очарования, улыбкой, от которой замирало любое муж-скос сердце, и редчайшими лицедейскими способностями. Но какими! Она смотрела на куклу и сразу же начинала говорить её голосом. Она одинаково легко превращалась в пятилетнюю девочку и древнюю старуху, в кошку и волчонка, попугая и воробышка, бабочку и божью коровку. Пока знаменитые кукловоды Мартын или Вдовствующая королева орудовали тростями и другими механическими приспособлениями, пытаясь найти кукле походку или жестикуляцию, Вздорова неумело поднимала куклу над ширмой, и та от одного звука её волшебного голоса становилась живым человеком.

Вздорова полностью соответствовала своей фамилии. Она обожала споры на репетициях, учила и по дороге обижала всех партнёров, особенно молодых, во всём перечила режиссёрам, но… начинала говорить словами роли, волшебно перевоплощаясь в какую-нибудь птичку, рыбку, букашку, и режиссёр и партнёры прощали ей всё, восхищаясь силой её актёрского таланта. И вот вместо Офелии она играла Дюймовочку. Но эта Дюймовочка обладала глубиной и прелестью Офелии, а какой-нибудь волчонок — озорством и задором юной Клеопатры. А когда появились ненадолго спектакли для взрослых, Вздорова покорила зрителей всех возрастов. Режиссёр Вавила Чернявый за годы своей недолгой работы в «Буратино» вывел её перед ширмой в главной роли какой-то скверной пьесы. Виктория Семёновна показала такой актёрский класс, который был по плечу разве только Фаине Раневской.

И вот это невиданное дарование полвека верой и правдой служило самозабвенно театру «Буратино», отдавало ему весь свой огромный темперамент, радовалось его такими маленькими радостями, огорчалось его такими большими горестями. Она никому не завидовала — да и кому она могла завидовать? — никого не обижала, а её обижали все, кто мог, главным образом Вдовствующая королева. Вздорова вырастила за время работы в театре детей и внуков, перелюбила мужчин — много и неудачно, — хотя могла бы отлично устроить свою жизнь, если бы каждый раз безраздельно не отдавалась чувству. Все неудачи и тяготы жизни она, как эстафету, передала своему молодому другу артистке Настеньке Крюковой.

Артистка Настенька Крюкова играла попеременно то лису Алису, то Мальвину, а иногда и ту и другую вместе в одном спектакле. Куклы обожали, когда ими управляла и говорила их голосами именно Настенька.

Настенька была чудо как хороша. Когда она надевала чёрный платок к приталенному чёрному пальто, люди останавливались на улице и долго смотрели ей вслед. Ей удивительно шли платки, хотя она предпочитала им уродливые шляпки. Во всём остальном вкус её был безукоризнен. Родившись в далёком сибирском селе в семье простых крестьян, Настенька разговаривала как потомственная дворянка, интеллигент в пятом поколении. Мало того. Несмотря на беспрерывные стирки и готовки, её руки были руками принцессы. А глаза! Они не просто нравились, они опьяняли! И вот эта прелестная Настенька никогда не была счастлива.Она не сразу поступила в театральный институт. В этом патологическом учебном заведении в основном преподавали некрасивые старые девы, и они не любили красивых представителей своего пола. Поэтому Настеньку приняли только на кукольный факультет, чтобы скрыть её красоту за ширмой.

На пути Настеньки встретился популярный кинорежиссёр, обещавший ей во всех своих будущих фильмах главные роли от Анны Карениной до Валентины Терешковой, и вначале потащил её в постель, но по дороге был остановлен собственной женой, которой это почему-то не понравилось. Режиссёр спился и ничего больше не снимал, а карьера Настеньки в кино завершилась, не начавшись.

В театре «Буратино» Настенька сразу же стала первой актрисой. Она, как и Вздорова, играла для детей и взрослых, играла кукол-детей, кукол-бабушек, кукол-птиц, зверей и насекомых, и всех — хорошо. Она не участвовала ни в одной склоке, не снимала ни одного худрука, не была любовницей ни одного из них, предпочитая работников главным образом монтировочного цеха. Впрочем, один худрук пострадал от Настеньки очень сильно, хотя не по её вине.

Худрука этого звали ВавилаЧернявый. Он царствовал в «Буратино» три с половиной года и ушёл сам — до начала очередной склоки. Почему такое странное сочетание имён? Чернявый и вдруг Вавила? Дед Чернявого, отец его отца, был убежденным антисемитом и не мог простить своему сыну Степану женитьбы на еврейке, поэтому под страхом церковного проклятия настоял, чтобы внук имел исконно русское имя. Так бедный парень стал Вавилой. Чернявый имел весьма приличную творческую биографию, когда только в шестьдесят лет пришел худруком в кукольный театр «Буратино», где кое-что ставил, и довольно удачно, четверть века до этого. Позвала его на этот пост Вдовствующая королева, чтобы спустя три года организовать его уход. При весьма холодном отношении к марионеткам и тростевым куклам Чернявый работал сносно, но… Он сразу же увлёкся Настенькой Крюковой. Если бы просто увлёкся, то полбеды: увлечения, как известно, приходят и уходят. Вавила Чернявый полюбил и, конечно же, безнадёжно. Чернявый был плешив, толст, с плохо напылённымипод золото коронками, короче, крайне непривлекателен. Настенька испытывала к нему чувство брезгливости, смешанное с жалостью. Правда, ей нравился его юмор, нравилась образованность и умение репетировать, но когда он целовал ей руку, передёргивалась от отвращения. В жизни Настеньки в это время была пересменка. Освободившись от очередного мужа-уголовника, Настенька вышла замуж за инвалида, с которым познакомилась в вагоне пригородного поезда. В её жизни наступил некоторый покой, но инвалид был инвалидом и требовал постоянного ухода, а Настенька была женщиной на редкость порядочной и добросовестной. Но вот возник дамский закройщик Жорж Ваучер. Он был высок и красив. Его усики, как локаторы, уловили на первой же примерке все эрогенные зоны прекрасного настенькиного тела. Первый же поцелуй прокуренного рта превратил настенькины уста в пепельницу с окурками, а вторая примерка двух костюмов, белого и красного, завершила полную победу Ваучера. Настенька только тихо стонала: «О, Жорж!» Простим милую Настеньку. Не будем к ней слишком строги. Кто знает женщин лучше, чем гинекологи и дамские портные? Ощутить молодой, красивой женщине мускулистое мужское тело после долгого поста с беспомощным инвалидом, конечно же, прекрасно. Жорж Ваучер был неисчерпаемо искусен не только в любви, но и в шитье. Он одевал Настеньку в костюмы из заграничных материалов. Он дарил ей туфли австрийской колодки, самые лучшие, и покупал французские духи, самые дорогие. Комической фигурой в этой истории был худрук Чернявый. Торжественно принося в гримуборную три гвоздички, он видел охапки роз или тюльпанов. На сэкономленные суточные Вавила привозил из заграничной командировки какую-нибудь жалкую кофтёнку и видел на актрисе соболий палантин, приобретённый Жоржем Ваучером в результате неизвестных махинаций. Жорж корчился от смеха под одеялом, когда Настенька очень смешно изображала ему жалкие ухаживания Чернявого. Настенька сходила с ума, когда Жорж исчезал из города. Она ждала его возвращения как Ассоль — алых парусов капитана Грея. Она верила, что Ваучер в тайге отстреливает соболей на шубу Настеньке. Она фантазировала, что за границей у Кардена он рисует новые модели. А Жорж исчезал всерьёз и надолго. Куда? Неизвестно. Все свои горести Настенька сваливала в это время на нелепого худрука Чернявого. И всем-то актёрам он врёт. И всем артисткам что-то обещает. И работает плохо. Роль Марицы, ставшую одной из лучших её ролей, она называла мандавошкой, созданной бЪльной фантазией ВавилыЧернявого. И бедный старик ушёл из театра, тем более, что Мартын и Вдовствующая королева затевали склоку, а Гурген Засрян, как бывший большевик, в знак протеста к руководству Чернявого собирался объявить голодовку, тем более, что врачи, нашедшие у него язву, настаивали на строгой диете.

Ах, почему детские врачи не научатся определять с детства отсутствие у ребёнка каких бы то ни было актёрских задатков! Многолетний секретарь парткома Гурген Засрян был абсолютно бездарен. Его появление на сцене оскорбляло маленьких зрителей. Ни одна ширма, за которой прятался Гурген, не могла заглушить фальши его интонаций. Но славная партия большевиков любила и ценила Засряна. Гурген как секретарь парткома объездил с театром «Буратино» полмира и первым вышел из рядов коммунистической организации, когда она перестала приносить дивиденды. Вдовствующая королева умоляла Засряна переменить фамилию, но Гурген был непоколебим. Мужественный большевик, он заявлял: «Я родился Засряном и умру Засряном!» Наверное, он был прав.

Вдовствующая королева любила кукол и куклы отвечали ей взаимностью. Будучи вдовой лучшего в истории театра «Буратино» худрука Пьяночкина, она свято хранила ею традиции и была истинной патриоткой петрушек, марионеток, планшетных и тростевых кукол, которых холила и лелеяла. Беда Вдовствующей королевы была в её неистребимой любви к людоедству. Она должна была непрерывно насыщать свою утробу человеческим мясом. Если замдиректора Агнесса Клипп съедала с невероятной скоростью любого администратора, обгладывая каждую косточку и запивая еду крепким чаем, настоенным в специальных стаканах с пластмассовыми крышечками, то Вдовствующая королева пила кровь у худруков, артистов и главным образом у артисток маленькими глотками. Аппетит к ней приходил во время еды, а голод наступал в тот момент, когда очередной худрук выходил из повиновения или появлялась артистка поодарённее её самой. Если человек оказывался несъедобен, то Вдовствующая королева быстро сколачивала стаю, где волчицами-загонщицами всегда служили карлицы Катрин или Генриетта. Катрин и Генриетта были «шестёрками». На уголовном языке так называют мелких холуёв. Катрин и Генриетта меняли хозяев постоянно. То они верой и правдой служили Вдовствующей королеве, то Мартыну Муравью, то очередному худруку, кинувшему им рольку.

Катрин, как мы сказали, была карлицей. За ширмой она стояла на котурнах, чтобы куклу было видно детям. Сыграв в юности Красную Шапочку, она уверилась в своём огромном таланте перевоплощения, обвиняя несправедливую судьбу в невозможности этому таланту проявиться. Выжитая из театра Вдовствующей королевой и Генриеттой, Катрин стала педагогом факультета марионеток в Институте культуры. Приобретённое в «Буратино» умение устраивать склоку и врождённое хамство Катрин перенесла на бедных студентов. Первокурсники, будущие артисты кукольного театра, выгоняли Катрин уже к концу первого семестра. В конце концов ей пришлось уйти в ПТУ преподавательницей рукоделия.

Генриетта знала всё. Она могла рассказать, как хорошо сыграть роль, как поставить хороший спектакль, как сделать удобную куклу. Она засыпала режиссёров вопросами и давала им мудрейшие советы. Зная всё, она ничего не умела. По отсутствию дарования она была на уровне Гургена Засряна, но… Генриетта считалась незаконной дочерью худрука Пьяночкина. Это недоказанное родство помогло ей поступить в Институт культуры, а позже без конкурса устроиться в кукольный театр «Буратино». Генриетта не выступала на собраниях. Она предпочитала оставаться в тени, поддерживая всегда только того, кто затевал очередной скандал.

Макара Борисова называли хорошим парнем. Так оно и было на самом деле. Он и артистом был недурным, но мало интересовался своей профессией. Макар увлекался общественной деятельностью. В октябрятах он был звеньевым, в пионерах — председателем совета отряда, потом комсоргом вуза.Не сделав партийной карьеры, Макар выдвинул себя в депутаты, затем хотел приватизировать театр и, разочаровавшись в профсоюзной деятельности, ринулся в бизнес, где тоже потерпел фиаско.

Три поколения артистов сменилось за полвека в кукольном театре «Буратино».

Были хорошие и даже очень хорошие. Кроме Вздоровой, был неунывающий ни при каких обстоятельствах Виктор Ласточкин и одноногий Лев Махарбеков с басом-профундо, отлично изображавший львов, бегемотов, крокодилов и других млекопитающих и рептилий. Были братья Овсовы, оба талантливые и сильно пьющие. Вообще, эта глубоко национальная болезнь русского актёрства процветала в театре «Буратино». Актёров увольняли, потом они подшивали себе антиалкогольные ампулы и их брали на договор. Два, три года они хорошо работали, затем снова запивали, увольнялись и снова подшивались.

Нет, нет! Нельзя рисовать только чёрной краской членов труппы маленького театра «Буратино»…

Все они были люди, все человеки, ничто человеческое было им не чуждо.

Та же Вдовствующая королева была все-таки королевой, пусть кукольной, но королевой. Она любила свое маленькое владение — кукольный театр, своих двух милых сыновей — братьев Пьяночкиных. И бездарныйГургенЗасрян холил и лелеял брошенную дочь и тосковал по своей многострадальной родине — Нагорному Карабаху. И артисты, подшитые и неподшитые, артистки, выходившие замуж и разводившиеся с подшитыми и неподшитыми артистами, — все они были люди, в своё время оскорбленные Иосифом Сталиным кличкой «винтики», а на самом деле каждый был планетой, большой или совсем маленькой, называемой словом «человек». «Человек — это звучит гордо!» — сказал как-то основоположник несуществующего стиля, так называемого социалистического реализма. Правда, замдиректора Агнесса Клипп была всё-таки не человеком, а персонажем. О, Агнесса Клипп! Неправдоподобная Агнесса! Как всепоглощающе она любила только саму себя! Как ни от кого не скрывала этой неистовой любви! Если большой рот Клипп не был занят поглощением печенья или обгладыванием косточек очередного съеденного ею администратора, Агнесса говорила по телефону. Она рассказывала своим подругам, как она талантлива, как обаятельна и как её не ценят работники «Буратино», благополучие которого держится только на её, Агнессы, административном даровании. Если Агнессу, когда она была понижена до должности замдиректора, заставляли взять себе в помощь администратора и если, не дай Бог, этот администратор делал хорошие сборы, ненависть Клипп не знала предела. Она начинала планомерную травлю бедняги, не гнушаясь никакими методами.

Клипп ненавидела попеременно всех работников «Буратино», но когда кто-нибудь заболевал, она звонила по телефону врачам и родственникам заболевшего, а потом подробно рассказывала всем здоровым об её, Клипп, участливости и заботе о заболевшем. Если же кто-нибудь умирал, Клипп первой становилась у гроба и произносила последнее слово со стихотворными вставками. Всем не присутствовавшим на траурной церемонии Агнесса пересказывала свою речь по телефону как образец ораторского искусства. Похороны вообще были её звёздными часами. Она искренне забывала при этом, как ненавидела и травила покойного в годы его работы в театре «Буратино».

Больше всего страдали от Клипп фотографы. Когда, раз в десять лет, обновляли в фойе галерею фотографий славного коллектива, Клипп заставляла фотографа снимать её портреты три, а то и четыре раза. Ей казалось, что фото не передаёт в достаточной степени всю её привлекательность и обаяние. Но и Агнесса была персонажем, вызывающим доброе чувство юмора, а не действующим лицом какой-нибудь чернухи.

Так почему же, почему закрыли кукольный театр «Буратино»?

Лев Николаевич Толстой утверждал, что в каждом человеке есть что-то Божеское. Он отказался бы от этого утверждения, если бы знал Мартына Муравья.

Все мерзости в виде пьянства, наркомании, подлости, предательства, не говоря уже о чисто патологических отклонениях, сосредоточились в этом античеловеке. А имя-то какое! Мартын Муравей! Такого сейчас и не встретишь. Он был чёрен внешне, как была черна его душа. Муравей не был похож на своего тёзку — трудолюбивое насекомое. Мартын был из тех Муравьёв, которые заползают в ухо или в ноздрю человеку и вытащить их оттуда нет никакой возможности.

Мартын, конечно же, был законченный алкаш. Когда он беспробудно пил до почернения фаланг пальцев, он был безопасен и даже не очень зол, но когда раз в три года по настоянию доброго месткома и его вождя Макара Борисова Мартына Муравья подшивали, он разворачивал бурную деятельность. Физиологическая ненависть к одарённым людям, лютая зависть к актёрским удачам, неутолимая злоба к умеющим делать то, что он не умел, побуждали Муравья строчить доносы, жаловаться в инстанции, организовывать склоки и произносить пламенные демагогические речи на бесконечных собраниях, созываемых по его, Мартына, инициативе.

Он организовал снятие трёх директоров и четырёх худруков. Вавила Чернявый оказался ему не по зубам, и он начал травить студентов — учеников Чернявого, не дал их принять в театр и вынудил старика-худрука подать заявление об уходе. Муравей попеременно заключал союз со Вдовствующей королевой и с Макаром Борисовым, искусно ссоря их друг с другом и заставляя отстаивать его, Мартына, интересы. Что это были за интересы? Да их и вовсе не было. Ему важна была склока ради склоки, ссора ради ссоры, скандал ради скандала. Но вот на последней интриге он погорел.

Театр «Буратино» погибал окончательно. Был снят очередной худрук, и предместкома Макар Борисов потерпел поражение в борьбе с очередным директором. Вдовствующая королева пыталась спасти театр, возобновляя старые спектакли Пьяночкина: «Красный галстук» и «Подвиг Павлика Морозова», где Мартын водил свою любимую куклу — первого пионера-стукача Куклы были огромные и тяжёлые, текст напоминал инсценированную телефонную книгу, ну а тема!.. Впрочем, ни Мартын Муравей, ни Вдовствующая королева не читали газет, а Макар Борисов читал, но ничего не понимал. Совсем ничего!

В городе открывались казино и видеосалоны, за бешеные деньги скупались помещения под офисы и квартиры для возвращающихся эмигрантов. Для детей организовывались клубы полового воспитания и группы по изучению Евангелия, Корана и Талмуда. А маленький кукольный театр «Буратино» играл сказки, поставленные три, а то и четыре десятка лет назад, глупые, как мычание коровы, заставлявшие детей всех возрастов убегать из зрительного зала во время короткого антракта. За ширмой кипели шекспировские страсти, и нежное мяуканье пушистой кошечки над ширмой и весёлое чириканье серого воробьишки сопровождалось неслышными для неискушенного детского зрителя зубовным скрежетом и глухим рычанием исполнительниц этих обаятельных ролей. Театр был закрыт не сразу. Он умирал медленно и мучительно, как раковый больной. Больной был ещё операбелен. Если бы вовремя вырезали онкологическую опухоль по имени Мартын Муравей и удалили его метастазы, театр бы ещё возродился и стал жить, но… Не было смелых хирургов. Управление культуры стало управлять только туризмом и не интересовалось каким-то «Буратино», а Союз театральных деятелей неуклонно превращался в организацию преуспевающего бизнеса. Меценатов назвали спонсорами, и они считали ниже своего достоинства вкладывать деньги в марионеток.

Кукольный театр — самый древний, самый народный, самый детский театр на земле. А стало быть, и самый-самый добрый. В маленьком театре «Буратино» за полвека скопилось так много зла, что он не выдержал и рухнул изнутри, как деревянное здание, подточенное беспощадным жучком.

И вот наступил последний день «Буратино». Накануне состоялся аукцион по продаже кукол. Он шёл под весёлую песенку. Её пел за две концертные ставки Женя Сергеев, тот самый, который играл Буратино в живом плане, остроносый молодой актёр, хорошо поющий и прекрасно танцующий:

Аукцион, аукцион, Весёлый праздник распродажи, Монет весёлый перезвон, Шуршанье денежных бумажек. И хоть цена невысока, Чем никогда — уж лучше сразу, Здесь продаются с молотка Герои старых детских сказок.

Кукол продавали быстро и дорого. Тех, которые не были украдены накануне реквизиторами, монтировщиками, работниками мастерских. Бородатый карлик Сашка Казанова вывез два грузовика декораций и дерева для изготовления марионеток. Первым он собирался сделать нового Буратино.

А старого Буратино никто не купил. Никто. У него не было ни рук, ни ног и обломан длинный острый нос. Но у курносого Буратино осталась голова, а стало быть, и память, и он так хорошо запомнил последний день маленького кукольного театра своего имени. Он помнил, что Вдовствующая королева приехала с дачи с мешком картошки, предназначенным на посадку, и поставила варить её для предстоящих пышных поминок по театру.

В своём закутке рыдала Агнесса Клипп. Она рыдала громко, чтобы все слышали, как дорог был ей театр «Буратино». Все браслеты и кольца на пальцах и запястьях Клипп звенели. Звенели ложечки в стаканах крепкого чая. Клипп безостановочно ела печенье, сухарики, вафли, пирожные. Горе не испортило ей аппетита.

Мартын Муравей считал часы, когда кончится действие подшитой три года назад ампулы. Он хотел начать долгий унылый запой. Что ему ещё оставалось?

Макар Борисов размышлял, в какую партию вступить. Их, слава Богу, было в России предостаточно, и он искал наиболее подходящую для выявления своего общественного темперамента. Подумывал он и о духовной карьере. С помощью своей рыжей бороды Макар надеялся стать священником и получить приход.

Правнучка Виктории Вздоровой привезла бабушку на машине. Вздорова купила на аукционе кукол Мальвину и волчонка и прижимая их к сердцу, поочередно повторяла текст любимых ролей, сыгранных полвека назад.

А Настенька Крюкова? Она дала урок в институте, где стала недавно доцентом, забежала в театр Сказки, куда её накануне пригласили на первые роли, сварила кислые щи для поминок, поручив Засряну отвезти кастрюлю в «Буратино».

Настенька накинула новое полупальто — последний шедевр Жоржа Ваучера — и спустилась в метро. Сосед читал «Петербургские ведомости». Острый глаз Настеньки выхватил на последней странице некролог, извещающий о кончине после тяжёлой болезни Вавилы Чернявого. Что-то ёкнуло в сердце Крюковой, заполненном до отказа Жоржем Ваучером. Она попросила на секунду газету. Отпевание Вавилы в церкви было назначено на 11 утра! Настенька успевала на оба мероприятия. Сначала в церковь, потом в театр. Настенька купила три гвоздики, свечку и поднялась на паперть. Вдруг она услышала звук, который был ей дороже пения соловья, голоса НаниБрегвадзе и виолончели Ростроповича. Гудел неповторимый клаксон машины Ваучера. Жорж, как всегда, появился в городе неожиданно, как счастливый подарок судьбы. Настенька бросила цветы и свечку и помчалась через площадь к любимой «Тойоте», чуть не попав под автобус. Она впилась в прокуренные усы Ваучера так, что чуть не задохнулась. Жорж, ни о чём не спросив, двинул машину к «Буратино», неторопливо излагая Настеньке план их совместной поездки на Аляску. Ваучеру предоставили там ателье для пошива шуб из шкур белых медведей.

На углу «Тойоте» пришлось уступить дорогу похоронному автобусу с гробом Чернявого. Настенька хотела перекреститься, но заметив настороженный взгляд Жоржа, отказалась от этой попытки. Бедный Вавила Чернявый получил напоследок жестокий прощальный привет! Простим и это милой Настеньке! За последние годы она превратилась в абсолютную марионетку Жоржа Ваучера. Она жила от телефонного звонка до приезда, от ночных свиданий на конспиративной квартире до проводов на аэродроме.

Ваучер подвёз свою «Тойоту» к театру в тот момент, когда с вывески сняли головку в колпаке с острым носом. Надпись кабаре «Лука Мудищев» уже висела, а под ней рабочие укрепляли изображение огромного фалла как последнее свидетельство нравственной гибели общества.

Вдовствующая королева, вытирая слёзы, наклонилась и увидела на земле полено. Она подняла его, заплакала ещё сильнее и отдала полено Настеньке. Но это было не полено. Это было то, что осталось от бедного «Буратино», от его полувековой службы в маленьком театре кукол.

Ваучер критическим взором окинул полено и, не говоря ни слова, спрятал его в портфель. Его зоркий глаз увидел в полене нового Буратино в модном современном костюме, который сошьют его умелые руки. Это будет чудный подарок ко дню рождения дочери, которую Жорж боготворил.

Дочка Ваучера была в восторге от подарка, но… она назвала куклу Пиноккио. Да, да, Пиноккио. Новое поколение уже воспитывалось на этой чудесной сказке. Жорж Ваучер не возражал. Он был умным человеком, читавшим философские труды Соловьёва и Бердяева. Он понимал, что Буратино был дитя своего времени, а Пиноккио — вечен. Буратино умер, Пиноккио бессмертен.