«Декабристки».
Такой театр.
Режиссер Варя Светлова.

Героини спектакля Вари Светловой находятся на пункте погранконтроля. Ровно посередине авансцены установлена мгновенно узнаваемая серая будка: человек в форме за стеклом, огромный герб РФ, красная и зеленая лампы в левом верхнем углу. Впрочем, гербов обычно не бывает, это уже поэтическая условность.

Основа спектакля — довольно сильно романтизированная и приближенная к веку XXI история декабристок (впрочем, почему бы и нет, не историческая ведь хроника). Главное, что привносит режиссер в этот с детства всем знакомый сюжет, — сегодняшний контекст эмиграции: как реальной, физической, так и внутренней, для которой недвижимость продавать, в общем-то, необязательно, но выбор какой-то сделать нужно. Абсолютно все здесь одеты современно, в бесконечных перечислениях предоставляемых погранслужбе документов никто и не пытается подражать юридическим терминам начала XIX века — да и зачем? Словом, не в Сибирь они едут — и другого объяснения появлению пункта погранконтроля посреди территории одной страны, похоже, нет.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Суть конфликта понятна с первого взгляда: беседа с сотрудником подразделения ФСБ при переходе границы — последнее место встречи с представителями государства для уезжающего, и все, кому за последние два года доводилось эту процедуру проходить, прекрасно знают, насколько долгой и нервозной она стала. Так что неудивительно, что героини спектакля предстают перед пограничницей (Юлия Гришаева), как перед загробным судом. Можно собрать какие угодно документы и разрешения, но пока ты лично не убедишь эту женщину с безжалостным лицом нажать на кнопку и разблокировать турникет, никуда ты не уедешь. Симптоматично: даже в ответ на упоминание личного разрешения императора пограничница только улыбается и отвечает, что решает тут она.

Слева от будки — турникет, который и олицетворяет собой границу, справа — невысокое ограждение, рядом с которым валяется сигнальная лента (видимо, проход «в» закрыт, можно только «из»). По краям авансцены расположились два высоких экрана: на один из них будет транслироваться синхронная съемка лица героини Гришаевой из будки погранслужбы (причем камера снимает снизу вверх, придавая лицу еще более отталкивающее выражение), на другой — лицо декабристки, которую она допрашивает.
Ракурс — как на паспорт. Пока идет аудиенция, остальные уезжающие беззвучно сидят на стульях в глубине сцены. При этом во время разговора никто никого не видит: будка пограничницы обращена лицом в зал, и сама она весь спектакль смотрит куда-то вперед, а уезжающая, которая в этот момент предъявляет документы, подходит к одному из столиков, расположенных прямо за будкой, останавливается в профиль по отношению к залу и смотрит перед собой — в камеру. Трюк понятен: вроде бы вот он, крупный план, лица можно рассмотреть в деталях — но при этом именно он и отвлекает от живых людей, которые все это время стоят на сцене.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Здесь как будто бы сразу нарушен закон адекватной коммуникации: невозможно посмотреть другому человеку в глаза. Представительница власти и жена оппозиционера физически не могут увидеть лиц друг друга, потому что в принципе не готовы признать друг в друге людей. Или потому, что какие-то внешние силы лишили их такой возможности: кто-то же догадался так лихо вывернуть всю сценографию, чтобы никто никого толком не видел. Собственно, вся суть спектакля в том, чтобы из раза в раз эту глухоту преодолевать — и испытывать от этого буквально физическую радость избавления. Особенно от того, что вместо повадок грозного цербера пограничница, как ни странно, проявляет порядочность и сочувствие.

«Декабристки» — это череда сцен допросов. Принцип выбора формы понятен: спектакль создавался в партнерстве с Part Academy, видимо, практически все актрисы (кроме Юлии Гришаевой, например) — ее выпускницы, поэтому есть задача представить каждую из них. Но дело не только в этом: спектакль настаивает на том, что каждая декабристка — лицо, достойное монолога и права голоса. Не героизации ради, наоборот: ради того, чтобы обнаружить в них «человеческое, слишком человеческое». И недвусмысленно показать: это обычные люди, им есть чего бояться и есть за кого бояться, такого поворота своей жизни они не ожидали, так что справляются как могут. Словом, пространство для отождествления себя с любой из героинь на выбор задано сразу — и этому хочется отдаться, как иногда хочется прочесть хороший сюжетный роман без всякого формального новаторства, но о людях и для людей.

Смысл существования этой погранслужбы, застрявшей где-то между 1826-м и 2024-м, видимо, в том, чтобы всех пугать и никого не выпускать. Еще до появления первой декабристки героиня Гришаевой появляется на сцене одна, и прежде чем приступить к работе, снимает роскошную шубу, а затем все украшения, смывает косметику и даже линзы надевает — все, чтобы стереть черты индивидуальности с собственного облика и просто стать человеком в форме. И это ей удается — главным образом благодаря абсолютно непроницаемому выражению лица, в котором угадывается склонность к жестокости. Свою маску она носит всерьез, задает простые и логичные вопросы, ведет себя сдержанно. Все декабристки представлены как разные типажи (надо отдать должное — без увлечения яркой характерностью: выбранная создателями спектакля психологическая логика актерского существования выдержана вполне), и подходы к ним пограничница выбирает разные. Здесь есть рыжая девочка с лучезарными глазами (и двумя детьми), есть надменная красавица, есть сердобольная и суетливая барышня в платке, есть юная бунтарка, которая меньше всех понимает, куда едет, и даже француженка-модистка, плохо говорящая по-русски.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Но в упор и сразу героиня Гришаевой отказывается пропускать только одну уезжающую — Екатерину Трубецкую (Екатерина Филимонова). Прямо-таки показательно и словно бы в отместку за что-то. Трубецкая совершенно спокойна и уверена в своем решении; без бахвальства напоказ она, одетая как для легкого перелета по маршруту вроде Петербург — Москва, просто ждет, когда ее наконец пропустят, и по необходимости лаконично отвечает на вопросы. В итоге именно ей предстоит простоять у столика весь спектакль — пограничница просто ее не принимает и изводит ожиданием.

Ни пограничницу, ни самих декабристок суть произошедшего 14 декабря не интересует — их беспокоят только последствия, касающиеся реальной жизни реальных людей. Вся риторика сотрудницы ФСБ сводится к вопросам вроде «вы поддерживаете взгляды мужа?» или «вы понимаете, что он преступник?» (практически все отвечают «да», но без дальнейшего развития темы). Такое ощущение, что на более сложные вопросы пограничница и сама себе правильно ответить не сможет, так что никаких идеологических бесед не происходит.

Косвенно о политике речь заходит только в разговоре с Полиной Гёбль (Александра Рангульт). Слегка рассеянную улыбающуюся француженку безжалостная пограничница, которая только что демонстративно развернула Трубецкую, казалось бы, должна просто на месте уничтожить. Вот только быстро становится понятно, что Гёбль хохочет невпопад и путается в сложных русских словах не по глупости, а от смертельной усталости. Декабристу Ивану Анненкову она не жена, гражданство у нее по-прежнему французское, в документах пограничница тут же находит миллион ошибок, какой-то бумаги у Гёбль нет вовсе. «А у меня тут для вас конфетки!» — тут же вставляет в образовавшуюся паузу француженка. И есть что-то отчаянное в этой одновременно наивной и невинной попытке задобрить сотрудницу ФСБ. Не получается, конечно. Но Гёбль не отстает. У нее уже нет сил на маневры, остается только говорить как есть. А рассказать ей вообще-то есть что: о настоящей революции, которой Россия в глаза не видела, о том, как у себя во Франции она потеряла все, как — не от хорошей жизни — оказалась в России, как тяжело ей пришлось уже здесь, и как Анненков буквально стал смыслом ее жизни. Она не требует, чтобы ее пожалели, она вообще уже ничего не требует — и рассказывает про свою реальную жизнь только из надежды, что это заставит пограничницу повести себя по-человечески и войти в положение. И та пропускает, разве что желая удачи смягчившимся голосом.

Постепенно становится понятно, что героиня Гришаевой все-таки и правда выполняет функцию цербера — вот только она пытается отговорить декабристок от отъезда потому, что действительно думает, что таким образом спасает их. Особенно это заметно в разговоре с Марией Волконской (Полина Антонова) и Еленой Бестужевой (Валерия Розова) — они ей практически в дочери годятся, и диалог получается совсем не таким, как с Гёбль, которая все-таки чуть старше и явно пережила больше, чем эти девочки из дворянских семей.

Впрочем, действительно не выпускает пограничница только самую юную и самую беззащитную из всех — Софью Бриген (Вероника Петренко). Рыжая девочка с огромными глазами и высоким голосом, она только на границе узнает, что двух маленьких детей с ней не отпустят, и уже в отчаянии спрашивает у пограничницы, что же та предлагает делать с третьим (Бриген беременна).

Едва ли не последней на пункт погранконтроля приходит Елизавета Нарышкина (Анастасия Белова). Эта высокомерная красавица настолько уверена в себе, что все слова ее кажутся весомыми, а все вещи на ней — дорогими. Нарышкина педантично (с помощью семенящей рядом нарочито невзрачной помощницы) раскладывает перед сотрудницей ФСБ полный пакет документов. Даже издевательски полный — с заверенными копиями и копиями копий на всякий случай, — и улыбается она пограничнице (в смысле, камере) чуть ли не более угрожающе, чем та ей.

Даже трудно отследить момент, когда образ самоуверенной светской дамы начинает трещать по швам. Какими-то аккуратными незаметными шагами героиня Гришаевой выводит Нарышкину из себя, и кончается тем, что та, захлебываясь слезами, рассказывает, как еще совсем недавно погибла в младенчестве ее первая и единственная дочь и как сама она чуть не сошла с ума — вернее, сошла бы, если бы не муж. Пока она говорит — негромко и не слишком быстро, но как будто бы не в силах остановиться — пограничница только молча смотрит куда-то перед собой. И в итоге так же молча нажимает кнопку — турникет открывается.

И хотя это выглядит как садизм, на деле героиня Гришаевой просто почему-то решила всех этих безумных спасти, а спасти в ее понимании — значит непременно удержать дома. И уже по ходу пьесы, видимо, к ней приходит осознание, что все они уезжают не просто так. Сама пограничница как-то неуловимо меняется от первого допроса к последнему. Пока в конце концов не выясняется, что зло, которое вроде как нужно было преодолевать в ее лице каждой из декабристок, оказалось никаким не злом: мрачная сотрудница ФСБ — на самом деле, мать одного из оппозиционеров, Дарья Трубецкая (вообще-то мать Сергея Трубецкого, о которой идет речь, урожденная княжна Дарья Грузинская, умерла еще в 1796 году, но это уже подробности). Зато сразу понятно другое: почему все это время Трубецкая-младшая, Екатерина, стоит в ожидании аудиенции, — дело семейное. И в конце концов ее пропускают.

А Трубецкой-старшей, наконец, остается только одно. Своим принципам она не изменила и, например, Софью Бриген все-таки убедила остаться с детьми. Но сама она теперь понимает, что бояться глупо и стыдно. В том же ярком, но мертвенном свете лампы в своей будке она снова надевает украшения, безжалостное выражение лица сменяется человеческим. Будто бы снова став собой, она отправляется на тот же пункт погранконтроля, только уже с другой стороны — и просит отпустить ее к сыну.

В этом спектакле нет никакого манифеста — ни социального, ни театрального. Нет здесь и ожидаемой, казалось бы, фемповестки. Если отвлечься от довольно условно существующего здесь сюжета о декабристах, получится честная и логичная история о любви, ради которой можно пересечь какие угодно границы. Все-таки приятно смотреть, как сотрудник госорганов выбирает в себе человека. Приятно смотреть, как примиряются поколения. Приятно смотреть, как любовь побеждает. Приятно смотреть на счастливый финал, даже если понимаешь, что в реальности все было бы иначе.