Бывает и такое, причем только раз, и больше никогда не повторяется. Как не повторяется ни один оперный спектакль с участием одних и тех же актеров. Меня приводит в дичайшее отчаяние ремарка приятелей, заявляющих мне: «Ну ты же это уже видел!» Нетребко никогда много не бывает. На ее Сюзанну в «Свадьбе Фигаро» Моцарта и тем более на «Травиату» можно было ходить столько раз, сколько ее давали в афише Мариинского театра в конце 90-х — начале 2000-х, и это каждый раз было по-разному. Нетребко вообще не любит повторяться. В ее гардеробе одежды столько, сколько дней в году. Она словно создает свой миф в пику о вечном возвращении, миф о вечном обновлении. Никогда не забуду мизансцену в нижнем служебном буфете Мариинского театра (есть еще верхний — он преимущественно балетный, ибо находится на одном уровне с балетными репетиториями) где-то в 2000-х, когда в антракте «Руслана и Людмилы» Глинки в дверях появилась Людмила, то есть Анна, в паричке персонажа фривольной пушкинской поэмы и начала так лихо накручивать белокурую косу, вмиг превратившись в героиню какой-нибудь французской комедии типа «Большая прогулка». Рядом не хватало только Луи де Фюнеса, хотя она и сама умела рассмешить при желании не хуже знаменитого французского комика. Впрочем, ее шуточки всегда были неотделимы от той самой харизмы, слепящей, зашкаливающей, сражающей, парализующей волю и представление.

Эта способность наделить оперную условность жизненной безусловностью отличала актерское мастерство Анны Юрьевны с первых выходов на сцену. На ее Сюзанну в опере Моцарта невероятно интересно было смотреть, не говоря о том, как захватывало ее пение с первой до последней ноты, удерживая градус максимального наслаждения. Если бы Андрей Миронов имел оперный голос, он бы составил ей идеальную пару в «Свадьбе Фигаро». Андрея Миронова рядом с Нетребко заменял красавец-бас Ильдар Абдразаков, с которым они могли прошалить весь спектакль, имели такую королевскую привилегию, которая, конечно, не каждому дается. Актерские импровизации были гарантированы. Нетребко и Абдразаков поддерживали в этой моцартовской лирической буффе высокую температуру эротического волнения, трепета и ожидания, на которых основано электричество партитуры «Свадьбы». Через несколько лет эта же пара будет удивлять совсем другим — драматическим и даже трагическим — градусом в «Лючии ди Ламмермур» Доницетти на премьере в Метрополитен Опере. Лючия Нетребко окажется в руках Абдразакова — наставника главной героини, пастора Раймонда Бидибенда, который, воспользовавшись доверием подопечной, убедил ее поверить вероломному обману брата Генриха Аштона и согласиться принести себя в «добровольную» жертву. И в драму они тоже перевоплощались очень убедительно, учась друг у друга искусству лицедейства на оперной сцене. А дружить Аня любила всегда, и собирать вокруг шумные компании — что в большой квартире в Нью-Йорке, что в венской на Францисканер плац, 1. Рядом с ней всегда всем было и остается тепло, заводно, энергично.

Сегодня на оперном счету Нетребко — десятки партий, среди которых в последнем десятке те, о которых в первые годы ее блистательной карьеры не могли помыслить ни она сама, ни ее многочисленные поклонники. Но пришла пора — и она спела Леонору в «Трубадуре» в умопомрачительно остроумной постановке Филиппа Штёльцля в Берлинской Штаатсопер, с Пласидо Доминго в партии графа ди Луна и своим ненаглядным мужем, тенором Юсифом Эйвазовым в партии Манрико. В шахматном платье, в воротнике-фрезе под самый подбородок, накрашенная, как кукла, наделенная скованной, карикатурной и трагикомичной кукольной жестикуляцией, она очень напоминала кэролловскую Алису, заигравшуюся в карты. Режиссер ставил спектакль на нее, исходя из ее феноменальной природы, психофизики, замешанной на тонком балансе серьезного и несерьезного, великого и смешного, и всегда в облачении Красоты. Хотя Нетребко в каждой роли и разумом, и интуицией тонко чувствует меру, никогда не выходит за рамки, если это, конечно, не колесо в лирической комедии «Любовный напиток» Доницетти, где ее Адина с косичками, в коротком цветочном платье вполне могла себе позволить то, до чего не додумался режиссер.

Она — актриса прежде всего, щедро наделенная вокально. Именно поэтому она пошла намного дальше лирических и лирико-колоратурных героинь — в сторону драмы и трагедии. Ее часто сравнивали с Каллас, но если гречанка почти в каждой своей партии заглядывала в бездну, нараспашку отворяя ее громадные двери для слушателей, была музой плача, выступая пророчицей, предупреждая о бедах и несчастьях, отблескивая разными оттенками трагического, то светоносная Нетребко от трагедии спасала, даря путь, надежду, счастье спасения и избавления от душевных недугов. Такова ее донна Анна в «Дон Жуане» Моцарта, любившая севильского развратника до глубины души. Она и своего порядочного дона Оттавио тоже любила, пусть и другою любовью. Анна ведь и переводится как «благая, благосклонная». Но на леди Макбет в вердиевском шедевре она оторвалась по полной, воплощая эту сильную, но одержимую властью женщину, оступившуюся раз и несущуюся навстречу аду до самого финала. Далекая от Макбет в жизни, на сцене она получила в этой роли потрясающую возможность сыграть широко, наотмашь. Верди написал для нее партию, конгениальную ее громадному дарованию. Так же случилось, когда ей пришлось учить знаменитый монолог легендарной французской актрисы Адрианы Лекуврер из одноименной оперы Чилеа. Она учила этот монолог расиновской Федры по записи самой Магды Оливеро, которая помнила традицию пуччиниевской эпохи. Лучшая Адриана у нее получилась на сцене Мет, как, впрочем, и все ее метовские партии — от моцартовских героинь до Тоски. Ведь за что так любят Анну Нетребко во всем мире? За то, что она не только по-своему, очень ярко интерпретирует все партии, которых касается, но и просто делает все эти многочисленные оперные истории предельно ясными, словно открывая последнюю дверь в замке герцога Синяя Борода. Она оправдывает Оперу как жанр, без которого жить невозможно.

Что ждет ее мировых фанатов дальше — покажет время. Но дива продолжает свою чудную игру и готовит еще много самых неожиданных чудес на сценических виражах.