В Александринском театре долгожданная премьера. На афише значится: Кама Гинкас, Генрик Ибсен «Гедда Габлер»

Пространство, сочиненное неизменным художником спектаклей Гинкаса Сергеем Бархиным, — нагромождение белых объемов, высеченных будто изо льда или модного дизайнерского материала. Покинутый прежними хозяевами дом, куда въезжают после свадебного путешествия Гедда и ее муж Йорген, меньше всего представляется пространством для жизни. На протяжении всего спектакля он — вместилище переходного времени. В углах свалены многочисленные гипсовые бюсты, отчего все остальные поверхности кажутся опустевшими пьедесталами. Это идиллическое пространство самой Гедды. Здесь не хватает главного — взгроможденного на постамент кого-то «своего», современника.

Трагическая ошибка Гедды в том, что она не сразу понимает, что такового в ее окружении ей не найти. Не только престарелая тетя мужа, но и сам он, и его друг Левборг, и набивающийся в любовники пожилой ловелас асессор Брак — все они из своего времени, из того допотопного прошлого, которое к Гедде отношения не имеет.

Современными, буквально нашими современницами выглядят лишь главная героиня и ее соперница — бывшая однокашница Теа. Только первая — явно выходец из «неформалов», вторая — типичная «девушка с филфака». К тому же Гедда Тесман неподобающе юна. У Ибсена ей около тридцати, у Камы Гинкаса — лет на десять меньше. «Неподобающе» — оттого что история ее отчасти превращается в историю Лолиты: ведь роман с другом семьи, Левборгом, закончился задолго до замужества, лет пять тому назад. Гедду тогда терзало любопытство к жизни, ей казалось, что все будет, стоит только вырасти и начать самостоятельно принимать решения. Получить свободу.

И вот, наконец, она врывается в «мир взрослых», где самый молодой отстоит от нее на поколение. Мария Луговая, недавняя выпускница курса Семена Спивака, играет нетерпеливую, но без капли инфантилизма, дерзкую и, как ей кажется, хорошо знающую, чего хочет, особу. Обращаясь к недотепе-мужу, которого Игорь Волков превращает в персонажа комического, она, как иностранцу, чеканит каждое слово, словно пытаясь донести смысл непонятных ему терминов. Так же она говорит и с Браком, и с Левборгом. Здесь нет места поколенческому конфликту. Мир «отцов» Гедда не может не принимать. Она его не понимает, не знает, просто не различает. Да и своего мира у нее нет. Есть представление о том, что в ее распоряжении имеется жизнь, которую надо прожить красиво от начала до конца. Ключевое здесь — «до конца», и поэтому так привлекательна идея смерти. Детское желание смертью заслужить внимание и оценку окружающих, подсмотреть, как у твоей могилы убиваются родственники и друзья, наконец оценившие тебя по достоинству, Гедда переросла. В смерти она видит завершенность, дающую ощущение полноты бытия. Она вкладывает в руки Эйлера Левборга пистолет, будучи уверенной, что иначе думать нельзя, и тот, раз уж доказал свою несостоятельность в земной жизни, хочет как можно скорее умереть. «Кра-си-во», — произносит Гедда, чеканя каждый слог.

Когда Левборг, раскрывавший ей, подростку еще, тайны настоящей взрослой жизни, только что потерпевший фиаско в номинации на триумф, оказывается неспособным к такому шагу, Гедде ничего не остается, как самой принести в этот мир свою толику красоты. И — в гробу она все это видела, — взобравшись на один из постаментов, пустить себе пулю в висок.

Гинкас не морализаторствует, относясь к нигилизму Гедды как к данности, как к природному явлению. «Вот снег идет. Какой смысл?» — говорит Тузенбах в «Трех сестрах». Герои гинкасовской «Гедды Габлер» вообще подозрительно напоминают чеховских героев, словно трагедия Ибсена разыгрывается в тени вишневого сада, от которого на сцене, впрочем, оставлено лишь одно высохшее деревце. Здесь наконец зазвучала скрипка, которой нет в последнем чеховском спектакле Гинкаса «Скрипка Ротшильда», здесь углубленные в работу Йорген и Теа — точь-в-точь Войницкий и Соня в финале «Вишневого сада».

В своей трилогии, поставленной по чеховским рассказам, Гинкас вытягивал «чеховское» из прозы, не желая сталкиваться со сценической традицией. Для Гедды ее просто не существует. Она сама вдруг надевает мундир покойного отца-генерала, на мгновение напоминая о трех сестрах, жизнь которых, достойная пьесы, также началась после смерти отца. Так что, если все-таки хочется морали, можно со вздохом произнести: «Вот что бывает, когда ребенок в семье растет один».