Эта премьера попадает сразу в два контекста. Первый: Кама Гинкас в 1960—е учился в Ленинграде у Товстоногова, получил широкую известность в узких кругах как талантливый и гонимый художник, в начале 1980—х от этих гонений уехал в Москву,где по степенно стал общепризнанным мастером, заслужил репутацию одного из лучших режиссеров страны и международную славу. И вот сейчас вернулся в город своей юности — откликнувшись на приглашение худрука Александринского театра Валерия Фокина. Второй контекст: человек ничего этого не знает, видит афишу: Ибсен, «Гедда Габлер», режиссер такой—то — покупает билет, садится в кресло и смотрит на сцену. Что же он видит?

Из сухого льда

Декорации Сергея Бархина — сверкающие полупрозрачные плоскости, углом уходящие в глубину, прозрачная пластиковая мебель, закутанные в полиэтилен гипсовые бюсты, ворохи искусственных цветов, три черные переносные печки, но дым из них идет не от огня, а от сухого льда.И заглавная героиня тоже словно сделана из сухого льда. Генрик Ибсен, великий норвежский драматург, в 1890 году сочинил пьесу про то, как генеральская дочка Гедда, властная, подверженная романтически—истерическим мечтаниям, ненавидит мещанскую рутину, предпочитает ей всякие дионисийские разгулы, однако выходит замуж за ученого пентюха Тесмана — воплощение как раз обывательского уюта. Гедда в молодости любила некоего пьющего гения Левборга, теперь же гения полюбила ее одноклассница Теа, и вроде взаимно. Гедда, как Шива—разрушитель, подпаивает Левборга, сжигает его рукопись (разумеется, гениальную), провоцирует его на самоубийство, а узнав, что вместо красивого выстрела в висок Левборг помирает вполне паскудно, оскорбленная всей окружающей карикатурой, застреливается сама.

Неразличимость

Купивший билет простодушный зритель мало что поймет. Актеры, намеренно забыв дисциплину «сценическая речь», разговаривают на речи антисценической: диалоги, проясняющие все эти обстоятельства, зажеваны до почти неразличимости. Во взаимоотношениях героев можно примерно разобраться по жестам, мизансценам, выражениям лиц. Гедда противопоставлена остальным всеми способами. Манерой говорить — рубленой, резкой, прихотливо ломающей мелодику фразы. Внешностью и костюмом — прочие персонажи одеты во что—то бытовое, мягкое, мешковатое, она — в черном кружевном белье или красных кожаных штанах и блузке, в черном парике—каре. Она еще и вдвое моложе остальных: девчонка, сжигаемая двумя стремлениями — подчинить этот мир или его, и себя заодно, уничтожить. Да не одну себя — Гедда беременна, так что финальным выстрелом обрывает сразу две жизни.

Икринки

Несколько раз включается видео всяческих копуляций: совокупляются насекомые, медузы, мальки вывелись из икринок, змеи сплетаются страстным клубком, наконец, мужская особь homo sapiens уестествляет особь женскую. И — готов эмбрион в животе: по этой проекции Гедда в ярости молотит руками. Мысль режиссера ясна: героиня нипочем не согласна следовать естественному, то есть пошлому смешному порядку. А правых тут нет: процесс продолжения рода со стороны в самом деле смешон и пошл — так что ж, убивать за это? Сами выбирайте, что хуже. Гинкас, как и всегда, озабочен сложными, больными, неразрешимыми вопросами бытия. Но в «Геде Габлер» его озабоченность и боль не переливаются через рампу. Огромное мастерство превращать свое послание в формы театра при нем: изобретательность, непредсказуемость всех решений, изощренная ритмическая партитура, выразительность и красота «картинки». Но живых вибрирующих эмоциональных связей между сценой и залом не протянулось. Увы.