Александринский театр показал премьеру спектакля Камы Гинкаса по пьесе Генрика Ибсена Гедда Габлер. Смотрела ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.

Бывший ленинградец, один из лучших учеников Товстоногова, сбежавший из города от партийных романовских интриг и уже несколько десятилетий абсолютный москвич, Кама Гинкас с 1980-х не ставил спектаклей в Петербурге. А после приезда в Москву поставил с такими же беглыми питерцами Сергеем Юрским и Натальей Теняковой Гедду Габлер в Театре имени Моссовета. И вот теперь Гинкас вернулся на петербургскую сцену — с той же Геддой Габлер. Рифма получилась и впрямь красивая, но в целом необязательная.

Сценограф Сергей Бархин разгородил александринскую сцену прозрачными, иссеченными то ли дождем, то ли изморозью прозрачными стенами-панелями. Расставил прозрачную мебель и аквариумы с живыми рыбками. Повесил огромную, собранную из стеклянных трубочек арт-декошную люстру. Заполнил пространство срезанными цветами и пирамидами белых коробок и гипсовых бюстов, затянутых в полиэтилен. Не противостояние, а взаимное проникновение жизни и смерти явлено в этом спектакле с самого начала.

Первые проявления жизни выглядят довольно отвратительно — видеопроекции с совокуплениями каких-то инфузорий, старомодные манеры горничной, привычка хозяйки ходить нагишом, а на людях, в качестве протеста, в нижнем белье.

Гедда Габлер в исполнении Марии Луговой — не просто отъявленная нигилистка, она цинична, жестока, бесстрастна и беспомощна в своих требованиях соответствия идеалу красоты. До идеала, понятное дело, никто не дотягивает — ни робкая, цепенеющая от издевательских домогательств Гедды Теа (Юлия Марченко), ни вялый Йорген Тесман (Игорь Волков), ни некогда лощеный Бракк (Семен Сытник) и, конечно, ни тетушка Юлле (Тамара Колесникова) с ее мрачными шляпками, зонтиками и всегдашней готовностью приютить в доме кого-нибудь дышащего на ладан.

Надежды на превращение мещанина в сверхчеловека недолго внушает Эйлерт Левборг (Александр Лушин), но и он быстро мельчает и, что особенно обескураживает Гедду, даже в смерти оказывается далек от идеала: сводит счеты с жизнью не безукоризненным выстрелом в висок, а неэстетичной пальбой в живот. Нелепости окружения заставляют Гедду ненавидеть саму жизнь. Антитезой всей этой некрасивой и особенно нелепой в интерьерах ледяного дома жизни может только небытие. В финале Гедда, c жалкой скрипочкой и пистолетом в руках, кончает с собой на груде закутанных в полиэтилен гипсовых идолов, под струями ледяного дождя, текущего из хрустальной люстры. Смерть ее вызывает лишь недоумение. Ведь так не делают,— говорит асессор Брак, даже не поднимаясь со стула. А Йорген и Теа, почти не поднимая голов, продолжают разбирать рукопись покойного Левборга. Дело тут не в их черствости.

Кама Гинкас объяснял, что хочет поставить пьесу Ибсена об опасности и жестокости юношеского максимализма. Гедда в Александринке действительно молода. Но спектакль вышел не о конфликте поколений и даже не о трагедии несовместимости идеалов с реальностью жизни. Скорее, о жестокости и бессилии идеалов, о крахе самой идеи сверхчеловека — какой бы красивой ни казалась эта идея и какой бы отвратительной ни была жизнь.