«Бенвенуто Челлини». Г. Берлиоз.
Мариинский театр.
Музыкальный руководитель и дирижер Валерий Гергиев, режиссер-постановщик Алексей Франдетти, художник-сценограф Вячеслав Окунев.

Вместо привычного уже занавеса с летящим в вечности гусиным пером пришедший на премьеру в Мариинский-2 зритель видит новый, созданный специально для этого спектакля. На нем — вход на римскую киностудию «Чинечитта», и название студии написано крупными буквами, чтобы никто не ошибся, чтобы все сразу поняли: никакого XVI века, перед нами гораздо более близкие к нам времена. Но и не то чтобы нынешние — это становится ясно, как только на сцене появляются артисты.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Нефф.

Их одежда (художник по костюмам Виктория Севрюкова) сразу отсылает нас в счастливые для «Чинечитты» шестидесятые, когда там работал Феллини. Собственно, Феллини и становится главным героем спектакля, названного именем флорентийского скульптора. Вдохновлявшийся авантюрными мемуарами Челлини Берлиоз в 1836 году написал оперу о его похождениях, где было не слишком много мук творчества, зато полыхал римский карнавал и двое влюбленных ловко преодолевали сопротивление отца девицы, желавшего для дочери более надежного мужа. Алексею Франдетти, специализирующемуся на мюзиклах (режиссер работает без устали, выпуская по четыре и более премьер в год в театрах по всей стране: лишь в прошлом сезоне — от «Кабаре» в новосибирском «Глобусе» до «Дорогого мистера Смита» в «Приюте комедианта»), характер персонажа (не исторического прототипа, конечно же) показался подходящим для того, чтобы вручить ему профессию кинорежиссера и откровенно заявить, что вдохновлял его Федерико Феллини.

Во время увертюры (длинной, обстоятельной — Берлиоз был человек дотошный — и сыгранной мариинским оркестром с отличным чувством ожидания, предвкушения приключений) на сцене транслируются проекции кадров из фильмов итальянского гения. Кусочки из фильмов будут появляться и потом — и любимые Феллини клоуны, и эффектная дама с крупным задом, и другие столь же узнаваемые приметы мира, созданного кинорежиссером более полувека назад. Но это, собственно, единственное, что на самом деле роднит спектакль Мариинского театра с Феллини.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Нефф.

Потому что Франдетти определенно рисует не ту конкретную студию в то конкретное время, а некий вообще, наполненный штампами, «мир кино». Вот проползающий на четвереньках (чтобы не попасть в камеру? Но вроде в этот момент съемки не идут…) «технический специалист». Вот продюсер в шикарной белой шубе. Возят большого бутафорского слона. И — у персонажей в руках появляются световые мечи. Надо ли напоминать, что первые «Звездные войны» вышли в 1977 году? И что принадлежат они совсем другому типу кино, другому континенту, другим зрителям? Франдетти все валит в кучу и выступает как адепт «новой хронологии», где тысячелетия склеиваются в одну неразделимую массу. На сцене появляются Годзилла и Мэрилин Монро, многие-многие другие герои американских фильмов и комиксов. Нет, никто не запрещает делать спектакли, где герой был бы абстрактным кинорежиссером, поставившим все — от «Броненосца ʺПотемкинаʺ» до «Сумерек». Но зачем же вмешивать вполне конкретного мастера и его фильмы в такую кашу?

Сцена из спектакля.
Фото — Наташа Разина.

Режиссер вынужден следовать за музыкой и рассказывать ровно ту историю, что была запланирована Берлиозом и его либреттистами, Леоном де Вайи и Анри Огюстом Барбье (чтобы перекроить все полностью и выкинуть то, что мешает, у Франдетти нет полномочий — Гергиев в оркестровой яме доказывает, что лишних нот в этой опере нет, более того, он открыл некоторые купюры). Поэтому тайное свидание, подслушанное несчастливым и ревнивым соперником, остается тайным свиданием, а драка на карнавале, заканчивающаяся нечаянным убийством, — дракой на карнавале. Но история слишком принадлежит своему времени, нитки слишком натягиваются, швы начинают опасно поскрипывать. В XVI веке герою сходит с рук убийство, потому что он гениальный художник и работает по высочайшему заказу. Что ж, возможно. В XX, когда несправедливо обвиненного в поножовщине Фьерамоску отпускают и единственный возможный путь следствия ведет к Челлини, все просто забыли про труп? Все же, вряд ли. Да и вообще, расклад событий, когда девушку при отсутствии согласия отца на брак надо обязательно похищать, с реалиями ХХ века как-то мало согласуется.

Сцена из спектакля.
Фото — Наташа Разина.

То есть фактически все, что сделано Франдетти в этом спектакле, — неслаженная декорация, в которую перенесено действие оперы Берлиоза. Феллини приплетен для красного словца, просто как имя, которое знакомо самым широким слоям населения. Певцы в этой декорации делают то, что могут и хотят: Александр Михайлов в заглавной роли рисует на сцене вальяжного красавчика (какие там муки творчества, о которых пишет в программке режиссер!) и демонстрирует не менее вальяжно красоту голоса; Анастасия Калагина (Тереза, возлюбленная Челлини) увлеченно исследует возможности, которые предоставляет примам Берлиоз. Первоклассной актерской, а не только певческой работой стоит назвать лишь работу Эвелины Агабалаевой — ее Асканио (подросток-ученик Челлини) восхитительно отчаивается, когда мастер отвлекается от работы из-за всяких там девиц, и по-рыцарски служит Терезе, когда та оказывается в доме скульптора. Еще и этим, конечно, работа Франдетти отличается от работ Феллини — там в кадре была проработана каждая «маска», никогда не возникало ничего случайного. Здесь — где-то актеры справляются сами, где-то не справляются, а по сцене при этом перемещаются массы народу (настоящие циркачи в том числе — вставлены цирковые номера!), в какой-то момент действие переливается даже через рампу и оркестровую яму (после сцены убийства «полицейские» обшаривают с фонариками зал), и все это выглядит каким-то необязательным, случайным.

Сцена из спектакля.
Фото — Наташа Разина.

Таким образом «Бенвенуто Челлини» продолжает ряд премьер Мариинского театра, где волей его художественного руководителя значимой признана только музыка, а что там получится или не получится у режиссера, кого вообще имеет смысл звать на постановку — совершенно неважно. Слушает публика завороженно редко исполняемую оперу? Прекрасно. А что там происходит на сцене — дело третьестепенное.