«Крокодил». По рассказу Ф. М. Достоевского «Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже».
Венгерский национальный театр.
Постановка Валерия Фокина, сценография Семена Пастуха.

В рамках программы VI Санкт-Петербургского международного культурного форума в Александринском театре показали спектакль Венгерского национального театра, поставленный Валерием Фокиным в 2016 году. Это был режиссерский «культурный обмен» худруками-постановщиками — Аттила Виднянский ставил в Александринке «Преступление и наказание». В одном из интервью по поводу постановки в Венгрии Валерий Фокин сказал: «Так бывает, что классическое произведение в какие-то моменты истории вдруг освещается каким-то особым светом и становится пугающе актуальным. Вот это произведение, особенно для них, для Венгрии, очень острое — в связи с их ситуацией, с их отношениями с Евросоюзом и Европой». Пугающая актуальность год спустя обнаруживает масштабы глобальные, планетарные, а помещенная в петербургский культурный ландшафт-контекст вызывает и ностальгическое умиление: ай, да ведь это наша родина, сынок! Разумеется, Фокин адресовал спектакль не только венгерскому зрителю. Признанный мастер по «воскрешению духов» и извлечению «культурных шлейфов», режиссер легким «фокстротным» началом настраивает публику на красивое развлечение, анекдотец, и тут же провоцирует — спектакль короткий и стремительный — к заплыву в необъятный океан смыслов с многослойной семантической и пластической структурой.

Достоевский называл свой рассказ «чисто литературной шалостью», пытаясь отбиться от въедливых современников, утверждавших, что это злая диатриба, желчная сатира на идеи и жизнь Чернышевского и его последователей, насмешка над русским либерализмом. «В чем же аллегория? Ну, конечно — крокодил изображает собою Сибирь; самонадеянный и легкомысленный чиновник — Чернышевского. Он попал в крокодила и все еще питает надежду поучать весь мир…», — пародировал Федор Михайлович гипотетические реплики читателя.

Сцена из спектакля.
Фото — В. Постнов.

То, что спектакль идет на венгерском языке и глаз успевает выхватывать с экрана драгоценные словечки расшалившегося классика, лишь добавляет драйва — все-таки участки мозга, отвечающие за буковки, не всегда активизируются в театре. Здесь же — вызывают череду теней гениев русской словесности, от Гоголя до Зощенко и Хармса.

На сцене зеркальный занавес, отражающий — и слегка искажающий — торжественный зал и рассаживающихся зрителей, то есть нас. Свет лишает занавес зеркальности, и прозрачная стена теперь позволяет видеть пространство стеклянного вольера, куда направляется чиновник Иван Матвеевич (Лайош Отто Хорват) с красоткой-женой (Аугуста Тот), дабы осмотреть иноземное чудище. Но прежде непосредственно к залу с горячей речью обращается «домашний друг» и свидетель событий, простодушный Семен Семенович (Аттила Криштан), рассказчик, от лица которого и ведется «Справедливая повесть о том, как один господин, известных лет и известной наружности, пассажным крокодилом был проглочен живьем, весь без остатка, и что из этого вышло».

Чучело огромного крокодила на железных цепях проплывает со сценических небес в сценический тартар, его «загружают» в трюм, путешествие начинается. В стеклянном павильоне из стен уже торчат фрагменты крокодиловых туловищ — с одной стороны хвостатая часть, с другой — передняя с разинутой пастью. Чудище, однако, своей неподвижностью не производит впечатления на нарядную и оживленную супругу, она вообще сомневается в жизнеспособности крокодила. Немец-крокодильщик в тирольском костюме с усилием нажимает ногой на челюсть, и фрагмент крокодила подтверждает свое живое естество, шевельнув челюстью и издав неопределенно-рычащий звук.

Сцена из спектакля.
Фото — В. Постнов.

Но непоседливая Елена Ивановна уже приникла к стеклянной стене, отделяющей ее от зала, разглядывая обезьян, то есть зрителей, она «даже до резвости развлеклась обезьянами и, казалось, вся отдалась им».

За ее спиной быстро происходит главное событие — Иван Матвеевич, поддразнивая крокодила, роняет в пасть свой цилиндр и, потянувшись за ним, оказывается проглоченным. И мы, и остолбеневшая супруга только успеваем проводить взглядом прощальный взмах ног, и — вот уже наступает наша эра, царство абсурда. Иван Матвеевич подает из крокодила голос, уверяя, что с ним все в порядке, а в глубине сцены повисает видеопроекция гигантского крокодилова чрева, где, шевелясь и отводя руками кишки, продвигается проглоченный господин в поисках наиболее комфортного местечка. Истерические требования жены вспороть гадине брюхо немец-владелец возмущенно отклоняет, да и сам Иван Матвеевич становится на сторону собственника, резонно замечая, что «без экономического вознаграждения трудно в наш век торгового кризиса даром вспороть крокодилово брюхо».

Освоившись в крокодиле, Иван Матвеевич проворно смекает выгоду своего положения, равно как и его жена, «конфетка» Елена Ивановна, которая осознает себя в новом интересном качестве: «Я теперь вроде… вдовы?»

Сцена из спектакля.
Фото — В. Постнов.

Иван Матвеевич, зорко следя за нами с экрана — из крокодилова чрева, развивает открывшиеся перспективы, и все более увеличивается в размерах. И его планы, и он сам разрастаются — герой требует внимания прессы, общественности, теперь он пророк, эксперт во всех науках, политике, экономике, «весь проникнут великими идеями, заботится об улучшении судьбы всего человечества. Из крокодила выйдет теперь правда и свет» — блистательная игра венгерского актера, такой аскетичный гротеск, — лицо делается все строже и отрешеннее, интонации все серьезнее — и это не горячечный бред, как подозревает наивный друг-рассказчик, это — один из ликов Левиафана, библейского чудовища, образа и знака абсолютного государства, лишающего человека свободы. Неизвестно, читал ли Достоевский книгу Томаса Гоббса «Левиафан», ибо разные источники указывают год перевода на русский — 1864 или 1868, год же написания рассказа — 1864-й. Тем более что книга была запрещена и в Англии, и у нас, и по распоряжению Плеве весь тираж был арестован, а потом и уничтожен. Но вот в системе фокинских построений чудищу место нашлось, и пророчества зверя уже равны приказам — прибегают толпы репортеров, щелкают затворами, а он вздымается над толпой, расхаживая четким шагом, вещает с трибуны, поднимающейся все выше, и выше, и выше. Его подобию следует мода — уже толпы людей с крокодильими головами танцуют, обнявшись, напоминая босховские эсхатологические ужасы, а зеркальные стены множат и множат их, не выпуская из стеклянного ящика…

Тема метафизической преграды, прозрачной и призрачной границы, за которую невозможно проникнуть даже духом, появляется почти во всех спектаклях Фокина — и для Пастуха это также излюбленная пространственная идея: двойственность, невидимая стена, край, за которым неизвестно что — конец или опять начало. Карнавал, невинный праздничек хэллоуин в ночном клубе в разгаре — но в какой-то момент явственен намек на скорое и неизбежное вымирание этих динозавров: где то далекий взрыв, томительный звук, содрогание… нет, показалось.

Бал-маскарад — отчасти ироничная самоцитата обоих авторов обоих спектаклей — здесь завершается просто: помощь несчастным крокодилам-динозаврам приходит извне. Это космонавт. Аккуратный, в белом чистом скафандре и без крокодильих признаков. Ждите, земляне! Терпения и удачи! Вас освободят!